Скорее всего, это были трупа врагов, коль скоро на них не было доспехов — и это единственное, что я успел рассмотреть.

И не слишком по этому поводу расстраиваюсь, честно говоря. Возможность с кем-нибудь сразиться и убить была последней мыслью, занимавшей меня в тот момент.

Если верить рассказам, то мы просто раздавили их, как перезрелую грушу, сжатую голой рукой, так что мякоть брызгает между пальцев и в ладони не остается ничего, кроме сердцевины с косточками. Около ста семидесяти скифов было убито, столько же захвачено в плен и при этом наши потери выражались однозначным числом, если не считать будинов, застреленных в реке (семнадцать убитых, двадцать или около того раненых). Так или иначе, те, кто разбирался в подобного рода вещах, заключили, что финальный счет хорош, мы на славу выполнили свою работу и на сей раз у нас достаточно добычи для возведения подобающего трофея. Однако оставшиеся в живых добрались до деревни и заперли ворота, так что когда мы перевели дух и пришли в себя, выяснилось, что нам ничего не остается, кроме как возвращаться восвояси.. Пустая трата времени, если хотите знать мое мнение.

— Неплохо получилось, — сказал Тирсений, — учитывая все обстоятельства. Конечно, — продолжал он, — с этого момента нам надлежит быть очень осторожными. Крайне осторожными.

Я зевнул. Было поздно, а все эти пихания и толкотня очень меня утомили.

— Ты хочешь сказать, — ответил я, — что мы напали на них, спровоцировали их на драку, убили почти двести человек и рано или поздно они ударят в ответ.

— Это довольно мрачный взгляд на произошедшее, как ты полагаешь? — заметил Тирсений. — В конце концов, мы только что добились блистательной победы.

— Которая ничего нам не принесла, — сказал я. — Если уж на то пошло, мы только ухудшили положение. Знаешь, что бы я сделал, будь я главным в деревне? Я бы воззвал ко всем скифским племенам в округе, крича о подлом нападении и призывая объединиться, чтобы избавиться от греков раз и навсегда, ибо иначе нам всем грозит погибель. В конце концов, — добавил я, — мы именно что подло напали.

Основатель Продром уставился на меня.

— Я думал, ты как раз из тех, кто хотел этой войны, — сказал он.

Я откинулся назад и прислонился к стене.

— Я хотел стереть деревню с лица земли, — сказал я. — Нет деревни, нет проблем. Думал, что способен на такое — и поделом мне теперь.

— По мне, так все правильно, — сказал Тирсений.

Я не обратил на него внимания.

— Ладно, — сказал Продром. — Так что же ты хочешь сказать теперь? Мы должны отказаться от войны? Попытаться договориться о мире?

Я кивнул.

— По крайней мере, себя мы показали, — сказал я. — И уж точно проредили военный отряд, избавились от целой толпы молодых храбрецов, рвущихся повоевать. Надеюсь, что и из нашего сообщества выпустили гнев. Я бы хотел вернуться к условиям, предложенным Анабрузой в последнем разговоре, и посмотреть, что мы можем из них извлечь.

Марсамлепт погладил бороду.

— Если эти условия до сих пор в силе, — сказал он. — Возможно, сейчас их очередь злиться.

Я пожал плечами.

— Надеюсь, мы перебили достаточное количество скифов, чтобы оставшиеся не могли позволить себе роскошь злиться, — ответил я. — Несмотря на то, что мы с самого начала потеряли контроль над полем боя, они не смогли причинить нам особого вреда. Мы доказали, что они не ровня нам в настоящем сражении.

Марсамлепт слегка наклонил голову.

— Может быть, они и не собираются давать настоящих сражений, — ответил он. — Если им предоставить выбор, у них найдутся и другие способы.

Я видел, к чему он клонит. Если всякий раз мы бьем их в открытом поле, то с их точки зрения самое разумное — не встречаться с нами в открытом поле. Но это не помешает им нападать на идущих со своих наделов горожан и прятаться за воротами деревни, прежде чем мы сможем как-то ответить. Если мы станем отвечать в масть, они усилят атаки — и как, скажите на милость, мы сможем выкроить время на земледелие?

— Так что же ты предлагаешь? — спросил я.

— Собрать больше людей, — сказал он. — Нанять больше воинов. Обложить деревню осадой и уничтожить ее.

Я вздохнул.

— Вернуться к тому, с чего начали, только в худшем виде, — сказал я. — В сущности, мы ничего не добились.

Марсамлепт покачал головой.

— Все изменилось, — сказал он. — Прежде мы могли придти к соглашению. Теперь нам остается только довести начатое до конца.

Никто не знал, что на это возразить и встреча закончилась. Марсамлепт отправился проследить за стражей — его работа продолжалась до рассвета. Мы не предполагали заниматься всеми этими делами; стояло лето, но скоро его сменит осень: сбор винограда, уборка урожая, вспашка и посев. В Греции боевые действия ограничены очень строго: война не должна пересекаться со сбором урожая и мешать людям работать. Однако в Греции все понимают значение войны, победы или поражения. В Греции война напоминает тяжбу в суде, и если этот суд обернется против тебя, ты не жалуешься и не пытаешься уклониться от наказания — ты платишь и продолжаешь жить дальше. Что творилось бы, если бы каждая тяжба по поводу владения той или иной стороной канавы или пропажи партии горшков с медом тянулась бы до смерти одной из сторон? Вот тебе урок военной истории: вступай в битву только тогда, когда готов смириться с ее итогами.

Здесь эти правила не работали, вот в чем дело. Мы больше не в Греции. Покинув ее, мы вышли из правил. Какая жалость.

Я вылез из одежды, которая за этот день успела высохнуть на мне дважды — один раз от речной воды, другой раз от пота — и свалился на кровать. Я уже привык к пустоте моего дома. Даже удивительно, как быстро я к ней приспособился. Все шло наперекосяк, в том или ином смысле, а я едва это замечал.

Я проснулся среди ночи с пониманием, что решил покинуть Антольвию.

Как ни посмотри, у меня здесь ничего не осталось. Моя Антольвия зиждилась на идеях дома, семьи, земли, той жизни, которую я вел бы, если б мой отец не лишил меня ее, нарожав столько сыновей. Теперь же мой сын был мертв, жена сбежала на Сицилию с торговцем сыром, я не рискую наведаться на собственное поле под угрозой смерти — и что еще у меня осталось? Идеальное общество отправилось туда, куда приходят все подобные эксперименты; наше продержалось дольше прочих и я мог утешаться тем, что разорвавшие его силы были в основном внешней природы, но оно по-прежнему оставалось невыполнимым проектом, столь же близким к реальной жизни, сколь гомеровские битвы — к настоящим сражениям. Истина была проста: мы попытались основать греческие город в землях, Грецией не являющихся, в месте, к моменту нашего прибытия уже занятом кем-то еще. Когда греки основывали Милет, Сиракузы, Кирены, Кротон и Одессос, мир был мягок и податлив, как ком влажной глины, готовый принять любую форму. К тому времени, как мы приплыли в Ольвию, он затвердел и уже не поддавался обработке.

Единственный вопрос, который оставался пока без ответа — это когда именно я смогу уехать. Парадоксально, но если бы все шло хорошо, я мог бы отправиться восвояси сей же час, не откладывая (но в таком случае я бы и не захотел никуда отправляться). Действительно, ничто существенное меня здесь не держало, а благодаря Филиппу Македонскому и битве при Херонее я был полноправным владельцем существенной собственности в Аттике, которая после смерти Эвдора и Эвтифрона составляла половину владений отца; чтобы наложить на нее руку, мне предстояло выдержать тяжелые сражения в суде, конечно, и с этой точки зрения чем скорее я отправлюсь в путь и приступлю к боевым действиям, тем лучше. Однако отъезд в данный конкретный момент — не то в начале, не то в самой середине, но уж точно не в конце войны — такого я себе позволить не мог. Не пойми меня неправильно: обязательства, ответственность или честь тут не при чем. Определяющим, скорее, было желание хоть раз в жизни смотреть в правильном направлении, когда случится главное: собратья мои антольвийцы, с тяжелым сердцем я... а частично, безусловно, трусость, поскольку мне не хватало духу встать перед ними и произнести эту речь. Нет, если б я хотел уехать сейчас, мне пришлось бы скрыться тайком, под каким-нибудь надуманным предлогом, подобно человеку, которые говорит жене, что сбегает на рынок за килькой — и через десять лет становится известно, что он командует наемниками в Ливии.