Вот так. Рассвет наступил, а я все лежал, не сомкнув глаз, в общем и целом живой, и отчаянно желал оказаться в Аттике, где если кто возжелает твоей смерти, то попросту обратится в суд с обвинением в измене, и все свершится на мирный, цивилизованный манер. Я подкрался к дверям и принялся ждать, пока не увидел хозяйского сына с ведром овса для мулов. Тут я выскочил во двор и схватил его обеими руками.

— Ладно, — сказал я. — Что происходит? Почему никто со мной не разговаривает? Однако бедолага только таращился на меня, издавая тихий скулящий звук, так что я отпустил его и в смущении уселся на подсадочный мостик; тут кто-то за моей спиной шумно прочистил горло.

— Доброе утро, — сказал Леонид. — Что-то ты рано. Плохо спишь?

Я кивнул.

— Объясни мне, — сказал я, — дело в твоих соплеменниках или во мне? Почему со мной никто не говорит?

Леонид ухмыльнулся.

— Они напуганы, — сказал он.

Я моргнул.

— Напуганы?

— До полусмерти.

— Кем, мной?

— Змеей.

Я открыл рот, но не смог издать не звука.

— К этому моменту, — продолжал Леонид, — слухи разошлись по всей Македонии: бойтесь афинского волшебника и его приятеля-духа. Суеверный народ. Ничуть не лучше фессалийцев. Между прочим, — добавил он мрачно, — у фессалийцев есть все причины быть суеверными, поскольку каждый третий из них — ведьмак.

Насколько я понял, это была шутка, но я не чувствовал желания рассмеяться (не говоря уж том, что по моим сведениям это чистая правда).

— Это же идиотизм, — сказал я. — Слушай, сколько я должен повторять, что никакой змеи — никакой! — в проклятом кувшине нет? Понял?

Леонид медленно склонил голову.

— Ты говоришь, что нет, — ответил он. — Царица Олимпиада говорит, что есть. И кому люди поверят? Сам догадаешься?

— О, ради... — Для меня это было черезчур. — Жди здесь, — сказал я. — Никуда не уходи. Я сейчас вернусь. — Я кинулся к себе, схватил кувшин и прибежал назад. — Итак, — сказал я, — будешь свидетелем. Я размотал горлышко сосуда и приподнял крышку. — Ну вот, как ты можешь видеть, никакой...

И надо же мне было как раз в этом момент уронить кувшин (к счастью, он упал в большую кучу конского навоза и не разбился), а через какую-то микроскопическую долю мгновения из горлышка высунулась черно-зеленая змеиная голова и выстрелила языком в моем направлении.

Да простят меня боги. Есть у меня пунктик в отношении змей. Никогда не выносил этих ужасных созданий.

— Ты что-то говорил? — спросил Леонид, не моргнув глазом.

Змея выпросталась из кувшина и юркнула в солому. Я не мог двинуть ни единым мускулом.

— А ты храбрец, — продолжал Леонид. — Один легкий укус такой змеи, и ты помрешь раньше, чем закроешь глаза.

Утешительные сведения. Примерно через минуту мне удалось взять себя в руки, и я пустился в объяснения, что это была либо чья-то шутка, либо покушение на мою жизни со стороны Аристотеля, либо политические интриги, связанные с царицей Олимпиадой, либо исключительно причудливое стечение обстоятельств, либо игра света... тут я заметил, что царевич Александр стоит в дверях и смотрит на меня.

Чудесно. Прекрасное начало дня.

— Мой предок Геракл удавил двух змей еще в колыбели, — сказал Александр.

Леонид улыбнулся ему.

— Геракл, — повторил он. — Забавно. Я слышал, это был ты.

Александр бросил на него взгляд, от которого и скиф затосковал бы по дому.

— Нет, — ответил он. — Это был Геракл.

— А, ну что же, — сказал Леонид. — Но, полагаю, если бы змеи забрались в колыбель к тебе, они бы тоже прожили не долго.

Я кое-как справился со своими ногами и тут же воспользовался ими, поспешив извлечь свой кувшин из дерьма. День и без того не задался, не хватало еще подслушивать, какая там у Леонида с Александром личная вражда. В другой раз я бы припал к ней, как собака к пролитому вину — сведения изнутри полезны всегда, как не уставал повторять мой отец — но прямо сейчас я был не в том настроении. Я убрался внутрь, протер кувшин пригоршней соломы и собрал свои вещи.

И тем не менее, думал я. Случаются с человеком и большие несчастья, чем неожиданное чудо, окончательно доказывающее, что он не бродяга и шарлатан — в особенности если он шарлатан и бродяга, как раз нашедший работу. Наиболее вероятно, это Олимпиада подсадила ко мне змею; вот только если она хотела уравновесить мной в целом не змеино-ориентированный педагогический коллектив Миезы, то зачем было приказывать смертельно ядовитой змее прятаться в моем кувшине, который я с большой вероятностью рано или поздно открою и буду немедленно укушен? От мертвого от меня не было бы никакого проку; так что, если это не было каким-нибудь примитивным ритуалом — испытанием змеей, скажем, чтобы выяснить пригодность к выполнению задачи — теория моя рушилась на месте, оставляя мне единственную версию: Месть Аристотеля. В этом, конечно, был смысл. Устроив смерть Эвксена, предполагаемого заклинателя змей, от зубов его собственного питомца, он с изящной зеркальностью мстил за причиненное ему годы назад унижение.

И Аристотеля не было с нами в этой поездке.

Я бросил гадать, взял багаж и устроился в повозке.

Как и вчера, стоило мне появиться, и разговоры увяли; помню, я еще подумал — идиоты, еще один день вам скучать, ну да сами виноваты. Но тут, едва телега тронулась, Александр поднялся и пересел ко мне поближе.

— Это правда, — спросил он, — что у тебя в кувшине оказалась священная змея?

Я вздохнул.

— Может, и так, — сказал я. — А может, и нет.

Александру такой ответ ответ не понравился.

— Я задал тебе вежливый вопрос, — сказал он. — Это правда?

— Ладно, — ответил я. — Если бы ты спросил меня час назад, я бы ответил нет. Но к нынешнему моменту я уже успел открыть кувшин, и да, в нем сидела эта проклятая змея. Я чуть со страху не помер. Могу только предположить, что это кто-то пошутил.

Александр кивнул.

— Так и есть, — сказал он, — только это была не шутка. Я посадил ее туда.

В этот момент я был опасно близок к тому, чтобы изменить ход истории.

— Ты посадил ее туда, — повторил я.

— Я так и сказал только что.

— Прекрасно, — я глубоко вдохнул. — Не желаешь ли объяснить мне, зачем?

— Чтобы посмотреть, как ты отреагируешь, когда найдешь ее, конечно. Я хотел узнать, настоящий ты волшебник или фальшивый.

— Понятно. И к какому же заключению ты пришел?

Александр улыбнулся.

— Если бы ты был самозванцем, змея обязательно укусила бы тебя. Так что совершенно очевидно, что ты настоящий волшебник.

— Ты думаешь, я волшебник?

— Разве я только что не сказал?

— Ладно. С этим, значит, разобрались. Я волшебник. Убирайся с глаз моих, пока я не превратил тебя в крысу.

Это заявление Александру тоже не понравилось.

— Как ты смеешь разговаривать со мной таким тоном? — яростно спросил он.

— О, но я могу говорить с кем угодно и как угодно. Я же волшебник, забыл? Официально.

— Да, но даже у волшебников всего одна голова.

Какое, подумал я, прекрасное начало отношений ученик — учитель.

— С другой стороны, если бы я не был волшебником, — ответил я, — тогда конечно же я не рискнул бы обращаться к твоему величеству в такой неуважительной манере. Ну? Я все еще волшебник?

В этот момент я поймал взгляд старика Леонида. Он хихикал себе под нос. Это мне тоже не понравилось. Вся ситуация, казалось, говорила — афинянин, убирайся домой, — и у меня возникло неприятно чувство, что я угодил в общество очень недалеких, примитивных типов, каждый из которых умнее меня.

— Если бы ты не был волшебником, — сказал Александр, — тебя бы укусила змея.

Я кивнул.

— Может, она и укусила, — ответил я. — Может, змея укусила меня, но я не умер, потому что я волшебник.

Тут мальчик по имени Гефестион наклонился вперед и улыбнулся. У него была добродушная улыбка того сорта, что как бы говорит «я знаю, что туповат, и прошу меня извинить», и которая способна избавить ее обладателя от множества проблем, вплоть до измены и убийства включительно.