- Она оленей била. - Боба от смеха скорчился. Он смеялся с подвизгом.
Охотник смеялся сипло, словно из него пар выходил.
Ольга бросилась к стойке с оружием. Они с продавщицей вместе схватили ружье и потянули его каждый к себе, позабыв, что в незаряженном ружье больше смешного, чем страшного.
Охотник и Боба заливались, словно два саксофона.
Тимоша молчал.
Шут (дядя Шура) тоже смеялся. Он сидел на полу и смеялся голосом скрипки. Из его глаз длинными острыми струйками били слезы.
Закатывался Боба:
- Во врет - уметь надо. Ну и рыжая! Соври еще!
Икал охотник:
- Жуткое дело. Куда мне со своим медведем...
Ольга выпустила ружье. Продавщица спиной ударилась в полку с товарами. Ольга тут же схватила другое. И... грохнул выстрел. Ольга испуганно посмотрела вокруг. Дыма не было, раненых тоже. Это выстрелил шут (дядя Шура) из дурацкого пистолета разноцветными кругленькими бумажками с очень вкусным названием - конфетти.
- Почему вы смеетесь? - спросила Ольга. - Почему вы смеетесь, не зная? Почему вы ему верите, почему вы не верите мне?
- Она нерпу сама себе настреляла на шубу, - взвизгнул Боба.
Ольга выбежала на улицу.
- Боба, имеешь, - тоскливо сказал Тимоша.
- Посмеяться нельзя? Смех - витамин для нервной системы. - Боба снова застрекотал: - Ха-ха-ха!
И никто не заметил, как в магазин тихонько вошел Аркашка с Ольгиным нерпичьим портфелем.
- Ольга, - позвал он. - Ольга!.. Дядя Шура, где Ольга?
- Убежала, - сказала ему шут (дядя Шура).
Аркашка подошел к Бобе.
- Здравствуй, старый бродяга, - сказал ему Боба. - Вижу, ты, брат, не изменился с той благословенной поры, когда ходили кожаные рубли и деревянные копейки, когда короны королей были доступны для нас, как теперь портсигары, когда принцессы были красивыми, а вино крепким, когда наши шпаги не знали ржавчины поражений...
- Здравствуй, старый бродяга. Над Ольгой смеешься?
- Угадал, гениальный ребенок.
Аркашка трахнул Бобу портфелем по голове.
- Еще хочешь?
- Ты что, одурел? - спросил Боба. - Ты, старый бродяга...
- Не за гениального ребенка - за Ольгу.
Боба бросился на Аркашку, он бы смял его, но тут между ними встал Тимоша.
- Отскочите, - сказал он. - Или оба в нокауте. Зачем ее портфель приволок?
- Она улетать хочет. Вот уедет она, если все здесь над нею смеются. А тебя, Боба, я из рогатки достану.
- Уехать? Ребенок! От себя куда уедешь? Нету таких колес. Продавщица посмотрела в глаза дяде Шуре, в самую их сердцевину.
Тимоша бросился к двери. На улицу выскочил.
- Ольга!
- Ольга! - передразнил его Боба. - Еще один спятил.
Тимоша вернулся с улицы, к охотнику подошел:
- А вдруг она не врала?
- Маловероятно, - вздохнул охотник. - Хотя и другое - смеху не к спеху.
- А вдруг она не врала? - спросил Тимоша у продавщицы.
Продавщица кивнула:
- Не врала.
- А вдруг, - сказал шут, - а вдруг врала?
Боба хихикнул, но, поймав скучный Тимошин взгляд, наглухо прикрыл рот ладонью.
- А вдруг? - повторил шут. - Ай-яй-яй, и мы ей поверили.
- Ну и что? Ну и поверили! - сказал Тимоша с сердитым напором.
- Аркашка, где она может быть, твоя Ольга?
- Она не моя. С какой стати она моя? Она такая же моя, как и твоя...
- Короче, где она?
- В парке.
Тимоша выскочил, хлопнул дверью. За ним побежал Аркашка. И уже потом пошел Боба, почесывая затылок.
Продавщица сказала:
- Они встретятся в парке...
Шут сказал, глядя в пол и краснея:
- Там хорошее место для встречи...
Охотник на цыпочках, чтобы не скрипнуть, пошел из магазина. Он шел затаив дыхание, он не хотел мешать.
- В восемь вечера, - сказал шут.
- В восемь вечера, - сказала ему продавщица.
КАРТИНА СЕДЬМАЯ
Осень пахнет забродившим яблочным соком. Листья на деревьях - будто крылья чудесных бабочек. Они, наверно, улетают с ветвей к желто-розовым зорям, к багряным закатам, мажутся в огненных красках и прилетают обратно, чтобы всех подразнить своим солнечным цветом.
Осенью - ясным днем, темной ночью, даже в дождь, даже в бурю - слышен печальный какой-то звук, будто поезд уходит. Будто поезд этот последний.
Шут (дядя Шура) бодро шел по аллее старинного, парка. Он говорил:
- Убежала девочка плакать. Как говорится, не прижилась. Но сантименты нам не к лицу! Мы тверды и проворны. Ха-ха-ха... Перемелется - мука будет. Подумаешь, рыжая девчонка - частный случай. - Шут голову опустил. Руки развел. - А самое синее небо над нами. И самые теплые крыши над нами. И самые добрые люди вокруг. И очень хочется тихой красивой личной жизни. Особенно когда мы влюблены... Тс-с... Осторожно... - Шут оглянулся. - Это не детская тема. Я извиняюсь.
* * *
Ольга шла вдоль гранитного парапета, за которым текла речка. Эта речка - протока - впадала в другую речку, а уж та, своим чередом, - в море. Ольга трясла головой, черные, как березовый уголь, волосы падали ей на лоб густой челкой.
Ольга не заметила, как к ней подбежал Боба.
- Эй, ты! - крикнул Боба.
Она не услышала.
Боба дернул ее за рукав. Она остановилась и тотчас приняла оборонительную позицию.
- Не надо, - сказал Боба. - Меня уже били. - Боба повис на скамейке, как тряпка, и звук у него выходил изо рта со свистом, словно Боба испортился. - Полный комфорт. Тимоша теперь за тебя заступается... Тимоша осел. - После этих слов Боба вскочил со скамейки и огляделся. - Я в переносном смысле...
- Имя у него хорошее, - сказала Ольга. - Тимоша.
- Да Юрик он, Юрик. У него фамилия Тимофеев. Ты на меня злишься?
- Боба, я тебе прощаю. Я все-все прощаю. Я ни на кого не сержусь. Зачем? Злой бывает только глупость.
Все птицы в парке громко и удивленно пискнули, словно им открылось нечто великое. Они все разом повернули головки и посмотрели на угрюмую серую ворону, которая сидела на самом высоком дереве. "Кар-р-р", - сказала ворона и, в свою очередь, посмотрела на ястреба, который дремал высоко в небе на распластанных крыльях.
Боба уселся в небрежной позе - нога на ногу.
- Угадай, я умный или глупый?
Ольга сказала:
- Наверно, ты не дурак.
- Правильно.
- Тогда зачем ты все время кривляешься?
- Для балды. То есть для смеха. Без смеха кто я такой? Обыкновенный серый человек.
- И тебе все равно, над чем смеяться?
- Конечно.
Ольга уселась рядом с Бобой.
- Боба, только не врать. Если ты увидишь, что человек тонет, ты бросишься к нему на помощь?
- В зависимости от желания утопающего, - сказал Боба. - Если утопающий, кричит: "Помогите, помогите!" - я брошусь его спасать. Я прилично плаваю, не хуже Тимоши. Если утопающий молча тонет, зачем мне мешать ему? Может, он от этого удовольствие получает.
- Ну так вот, прощай, Боба. Я пришла сюда утопиться.
Боба захохотал.
- Нашла время. Сейчас вода холодная.
- Утоплюсь, понятно тебе? Возьму и утоплюсь в самом деле.
Что-то в Ольгином голосе насторожило Бобу.
- Я тебе утоплюсь! - проворчал он. - Я, конечно, наговорил тебе гадостей, но я не со зла. Я просто поторопился.
- Не уговаривай. Я все обдумала. Я не могу, чтобы меня каждый день изводили и надо мной издевались. Я не великий человек - мне рыжей нельзя быть. И я не актриса - мне нельзя красить волосы. И я не клоун - мне нельзя снять парик после работы. Но жить всю жизнь в тюбетейке я не желаю. Не хочу! Я решила: будет лучше для меня и для всех, если я утоплюсь. А теперь иди. Люди топятся в одиночестве. Передай привет всем... Ну, иди, иди.
Боба стоял перед Ольгой, переминался с ноги на ногу.
- Ну, чего не идешь?
- Можно, я посмотрю? Я никогда не видел, как люди топятся.
- Нельзя. Ты ведь не выдержишь - спасать бросишься.
- Я же сказал - не брошусь. Во-вторых, я простуженный.
