Иларион. Боги! говорят они; ибо все вокруг нас прейдет, - небо же, как вечность, остается недвижимым.

Антоний. У него есть владыка однако.

Иларион, указывая на колонну.

Это вот Бел, первый луч, Солнце, Самец! Другая, которую он оплодотворяет, - под ним!

Антоний видит сад, освещенный светильником. Он - среди толпы, в кипарисовой аллее. Справа и слева дорожки ведут к хижинам в гранатовой роще, защищенной камышовым плетнем.

На большинстве мужчин - остроконечные шапки и одежды, пестрые, как павлинье оперение. Видны северяне в медвежьих шкурах, номады в плащах бурой шерсти, бледные Гангариды с длинными серьгами; и все сословия и народности перемешаны друг с другом, ибо матросы и каменотесы расхаживают бок о бок с князьями в рубиновых тиарах, опирающимися на высокие посохи с чеканными набалдашниками. У всех раздуваются ноздри от одного и того же желания.

Время от времени толпа расступается, давая дорогу длинной красной повозке, запряженной быками, или ослу, на спине которого покачивается женщина, закутанная в покрывала; и она тоже скрывается, направляясь к хижинам.

Антонию страшно, он хотел бы вернуться назад. Но необъяснимое любопытство влечет его.

У подножия кипарисов женщины присели на корточки, на оленьих шкурах, у всех них вместо диадем - веревочные тесьмы. Некоторые, великолепно разодетые, громким голосом подзывают прохожих. Более робкие уткнулись лицом в рукав, а стоящая позади них матрона, очевидно их мать, увещевает их. Другие, с головой, закутанной черной шалью, и совершенно нагим телом, кажутся издали воплощенными статуями. Как только какой-нибудь мужчина бросит денег им на колени, они встают.

И под листвой слышатся поцелуи, - иногда громкий, пронзительней крик.

Иларион Это вавилонские девушки продаются, служа богине.

Антоний Какой богине?

Иларион. Вот она!

И он показывает ему в глубине аллеи, на пороге освещенного грота, глыбу камня, изображающую половой орган женщины.

Антоний. Срам! что за мерзость приписывать пол божеству!

Иларион Ты же ведь представляешь его себе живым лицом!

Антония вновь окружает мрак. Он видит в воздухе светящийся круг, лежащий на горизонтальных крыльях.

Это подобие кольца окружает, как слишком просторный пояс, стан маленького человека в митре, с венцом в руке; нижняя часть его тела теряется в больших перьях, образующих как бы юбку.

Это Ормузд, бог персов.

Он порхает, крича:

Мне страшно! Я уже вижу его пасть.

Я победил тебя, Ариман! Но ты начинаешь сызнова!

Вначале, восставая на меня, ты погубил старшего из созданий, Кайоморца, Человека-быка. Затем ты соблазнил первую чету людей - Месхиа и Месхианэ; и ты распространил мрак в сердцах, ты двинул на небо свои полки.

У меня были свои войска, сонмы звезд; и я созерцал внизу под моим престолом отряды светил.

Мой сын, Мифра, жил в неприступном месте. Он принимал в свою обитель души, отпускал их и подымался каждое утро расточать свое богатство.

Блеск тверди небесной отражался землей. Огонь сверкал на горах, - образ другого огня, которым я создал все существа. Дабы охранить его от скверны, мертвецов не сожигали - клюв птиц относил их на небо.

Я установил сроки пастьбы, пахоты, жертвенный лес, форму чаш, слова, произносимые при бессоннице, и мои жрецы пребывали в непрестанных молитвах, дабы благоговение было вечным как бог. Люди очищались водой, возлагали хлебы на алтари, громогласно исповедовались в грехах.

Хома давалось в питье людям, чтобы сообщать им силу.

Покуда духи небес сражались с демонами, дети Ирана преследовали змей. Царь, которому служил на коленях бесчисленный двор, олицетворял мою особу, носил мой головной убор. Его сады обладали великолепием земли небесной, а надгробие изображало его убивающим чудовище, - эмблема Добра, уничтожающего Зло.

Ибо некогда в будущем, благодаря безграничности времени, я должен был окончательно победить Аримана.

Но расстояние меж нами исчезает; ночь надвигается! Ко мне, Амшаспанды, Изеды, Феруеры! На помощь, Мифра! Берись за меч! Каосиак, ты, который должен придти для всеобщего освобождения, защищай меня! Как?.. Никого!

А! я умираю! Ариман, ты - владыка!

Иларион, позади Антония, сдерживает крик радости - и Ормузд погружается во мрак.

Тогда появляется Великая Диана Эфесская, черная, с эмалевыми глазами, прижав локти к бокам, раздвинув руки, раскрыв ладони.

Львы ползают у нее по плечам; плоды, цветы и звезды перекрещиваются у нее на груди; ниже идут три ряда сосцов, и от чрева до конца ног она повита тесной пеленой, из которой высовываются до половины тела быки, олени, грифы и пчелы. Она видна в белом сиянии, которое исходит от круглого, как полная луна, серебряного диска, помешенного позади ее головы.

Где храм мой? Где амазонки мои?

Что же со мной... меня, нетленную, охватывает вдруг такая слабость!

Ее цветы увядают. Перезрелые плоды падают. Львы, быки поникают головами; олени пускают слюну в изнеможении; пчелы, жужжа, мрут на земле.

Она сжимает один за другим свои сосцы Все они пусты, но от отчаянного усилия разрывается ее пелена Она подхватывает ее снизу, как полу платья, бросает туда животных, цветы - затем исчезает во тьме.

А вдали голоса бормочут, ропщут, воют, ревут и мычат. Ночная мгла еще больше сгустилась от испарений. Падают капли теплого дождя.

Антоний. Как хорошо! запах пальм, трепетание зеленой листвы, прозрачность ручьев! Как хотел бы я лечь ничком на землю, чтобы чувствовать ее у своего сердца; и тогда моя жизнь окунулась бы вновь в ее вечную юность!

Он слышит шум кастаньет и кимвалов, - и в кругу деревенской толпы мужчины в белых туниках с красной каймой ведут осла в богатой сбруе, с убранным лентами хвостом и с накрашенными копытами.

Ящик, покрытый желтым холщовым чехлом, покачивается у него на спине между двух корзин; одна служит для приношений; в ней: яйца, виноград, груши и сыр, птица, мелкие деньги; другая же полна роз, и ведущие осла обрывают их на ходу, посыпая лепестками дорогу перед ним.

У них - серьги в ушах, длинные плащи, волосы заплетены в косы, щеки нарумянены; венки из слив скреплены на лбу медальоном с фигуркой; кинжалы заткнуты у них за пояс, и они потрясают бичами с эбеновой рукояткой о трех ремнях, с вдавленными в них, косточками.

Замыкающие процессию ставят на землю прямую, как свечу, высокую сосну, с горящей верхушкой, а нижние ветви ее прикрывают барашка.

Осел останавливается. Стаскивают чехол. Под ним - вторая покрышка из черного войлока. Тогда один из мужчин в белой тунике пускается в пляс, потрясая кроталами; другой, стоя на коленях перед ящиком, бьет в бубен, и Старейший из процессии начинает:

Вот Благая Богиня, жительница горы Иды, прародительница Сирии! Приблизьтесь, добрые люди!

Она дарует радость, исцеляет больных, посылает наследства и удовлетворяет влюбленных.

Мы возим ее по полям в погоду и в ненастье.

Часто мы спим под открытым небом, и не каждый день у нас сытный стол. В лесах водятся разбойники. Звери выбегают из берлог. Скользкие дороги ведут по краям пропастей. Вот она! вот она!

Он и снимают покрышку: под ней виден ящик, выложенный камешками.

Превыше кедров, она царит в голубом эфире. Шире ветра, она объемлет мир. Она дышит ноздрями тигров; голос ее грохочет в вулканах, гнев ее - буря; бледность ее лица побелила луну. От нее зреет жатва, набухает кора, растет борода. Подайте ей что-нибудь, ибо она ненавидит скупцов!

Ящик приоткрывается - и под синим шелковым балдахином виднеется маленькое изображение Кибелы - сверкающей блестящими, в венце из башен; она сидит в колеснице из красного камня, везомой двумя львами с поднятой лапой Толпа толкается, стремясь взглянуть.

Архигалл продолжает:

Она любит звучание тимпанов, топанье ног, завыванье волков, гулкие горы и глубокие ущелья, цвет миндаля, гранаты и зеленые фиги, вихрь пляски, рокот флейт, сладкий сок, соленую слезу, кровь! Тебе! тебе, мать гор!