Ну, добрый отшельник, милый святой Антоний! человек чистый, человек знаменитый! человек достохвальный! Не пугайся: это просто прием словесных преувеличений, взятый с Востока. Это ничуть не мешает...

Аполоний. Оставь его, Дамис!

Он верит, как невежда, в реальность вещей. Ужас перед богами мешает ему их понять, и он снижает своего бога до уровня ревнивого царя!

Ты же, сын мой, не покидай меня!

Он, пятясь, приближается к краю утеса, переступает его и остается в воздухе.

Превыше всех форм, далее земли, за небесами, пребывает мир Идей, преисполненный Слова! Одним взлетом преодолеем мы другое пространство, и ты постигнешь в его бесконечности Вечное, Совершенное, Сущее! Идем! дай мне руку! в путь!

Оба, рука об руку, плавно подымаются в воздух. Антоний, обнимая крест, смотрит на них. Они исчезают.

V

Антоний, медленно прохаживаясь.

Это стоит целого ада!

Навуходоносор ослепил меня меньше. Царица Савская столь глубоко не очаровала меня.

Он говорит о богах так, что внушает желание узнать их.

Помню, я сотнями видел их на Элефантинском острове во времена Диоклетиана. Император уступил номадам большую область под условием охраны границ, и договор был заключен во имя «Сил незримых». Ибо боги каждого народа были неведомы другим народам.

Варвары привезли своих богов. Они заняли песчаные холмы по берегу реки. Было видно, как они держат на руках своих идолов, словно больших параличных детей; или же, плывя среди порогов на пальмовых стволах, они показывали издали амулеты у себя на шее, татуировку на груди, - и это не более преступно, чем религия греков, азиатов и римлян!

Когда я жил в Гелиопольском храме, я часто рассматривал изображения на стенах: ястребов со скипетрами, крокодилов, играющих на лире, лица мужчин с телами змей, женщин с коровьей головой, простирающихся перед итифаллическими богами, и их сверхъестественные формы влекли меня в иные миры. Мне хотелось бы знать, что видят эти спокойные глаза.

Материя, чтобы обладать такой силой, должна содержать в себе дух. Душа богов связана с их образами...

Те, чей внешний вид красив, могут соблазнять. Но другие... мерзкие или страшные... как верить в них?..

Мимо него по самой земле движутся листья, камни, раковины, древесные ветви, смутные изображения животных, затем разные карлики, разбухшие от водянки; это - боги. Он разражается смехом.

Другой смех раздается позади него, и появляется Иларион в одежде пустынника, гораздо выше ростом, чем раньше, колоссальный.

Антоний не удивлен, видя его опять.

Ну, и глупцом нужно быть, чтобы поклоняться этому!

Иларион О, да! необычайным глупцом!

Теперь перед ними проходят идолы всех народов и времен из дерева, из металла, из гранита, из перьев, из сшитых шкур.

Самые древние, допотопной эпохи, совершенно скрыты водорослями,

свисающими, как гривы. Некоторые, несоразмерно вытянувшиеся, трещат в суставах и, ступая, ломают себе поясницы. У других песок сыплется сквозь дыры животов.

Антоний и Иларион потешаются беспредельно. Они хватаются за бока от хохота.

Вслед за тем проходят идолы с бараньим профилем. Они пошатываются на кривых ногах, приподымают веки и бормочут как немые: «Ба! ба! ба!»

По мере того как облик их приближается к человеческому, они все больше раздражают Антония. Он бьет их кулаками, ногами, остервенело бросается на них.

Они становятся страшны - у них высокие перья на головах, выпученные глаза, руки оканчиваются когтями, челюсти, как у акулы.

Перед лицом этих богов людей закалывают на каменных жертвенниках; других толкут в ступах, давят колесницами, пригвождают к деревьям Один из богов - весь из раскаленного докрасна железа и с бычьими рогами; он пожирает детей.

Антоний. Ужас!

Иларион. Но ведь боги всегда требуют мук. Даже твой захотел...

Антоний, плача.

О! не договаривай, замолчи!

Ограда скал превращается в долину. Стадо быков пасется на скошенной траве.

Пастух смотрит на облако и резким голосом выкрикивает в пространство повелительные слова.

Иларион. Нуждаясь в дожде, он старается песнями принудить небесного царя разверзнуть плодоносную тучу.

Антоний, смеясь.

Ну, и дурацкая гордость!

Иларион. Зачем же ты произносишь заклинания?

Долина становится молочным морем, неподвижным и беспредельным Посреди плавает продолговатая колыбель, составленная из колец змея, все головы которого, одновременно склоняясь, затеняют бога, заснувшего на его теле.

Он молод, безбород, прекраснее девушки и покрыт прозрачными пеленами. Жемчуга его тиары сияют нежно, как луны, четки из звезд в несколько оборотов обвивают его грудь, - и, подложив одну руку пол голову, а другую вытянув, он покоится задумчиво и упоенно.

Женщина, присев на корточки у его ног, ожидает его пробуждения.

Иларион. Вот изначальная двойственность Браминов, - Абсолют не выражается ведь ни в какой форме.

Из пупка бога вырос стебель лотоса, и в его чашечке появляется другой бог, трехликий.

Антоний. Что за диковинка!

Иларион. Отец, сын и дух святой так же ведь образуют одно существо.

Три главы разъединяются, и появляются три больших бога.

Первый - розовый - кусает кончик большого пальца своей ноги.

Второй - синий - двигает четырьмя руками.

У третьего - зеленого - ожерелье из людских черепов.

Перед ними непосредственно возникают три богини - одна завернута в сетку, другая предлагает чашу, третья потрясает луком.

И эти боги, эти богини удесятеряются, размножаются. Из их плеч вырастают руки, на концах рук - ладони и пальцы, держащие знамена, топоры, щиты, мечи, зонты и барабаны. Фонтаны бьют из их голов, травы ползут из их ноздрей.

Верхом на птицах, укачиваемые в паланкинах, восседая на золотых тронах, стоя в нишах, они предаются думам, путешествуют, повелевают, пьют вино, вдыхают запах цветов. Танцовщицы кружатся, гиганты преследуют чудовищ; у входов в пещеры размышляют пустынники Не отличить зрачков от звезд, облаков от флагов: павлины пьют из золотоносных ручьев, шитье шатров смешивается с пятнами леопардов, цветные лучи перекрещиваются в голубом воздухе с летящими стрелами и раскачиваемыми кадильницами.

И все это развертывается как высокий фриз, основанием своим опираясь на скалы и вздымаясь до самых небес.

Антоний, ослепленный:

Сколько их! чего они хотят?

Иларион. Тот, что почесывает себе брюхо своим слоновым хоботом, - солнечный бог, вдохновитель мудрости.

А этот, о шести головах с башней на каждой и с дротиком в каждой из четырнадцати рук, - князь войск, всепожирающий Огонь.

Старик верхом на крокодиле едет омыть на берегу души умерших. Их будет мучить эта черная женщина с гнилыми зубами, властительница преисподней.

Колесница с рыжими кобылицами, которою правит безногий возничий, везет по лазури владыку солнца. Бог луны сопровождает его в носилках, запряженных тремя газелями.

Коленопреклоненная на спине попугая богиня Красоты протягивает своему сыну Амуру свою круглую грудь. Вот она дальше скачет от радости по лугам. Смотри! смотри! В ослепительной митре она несется по нивам, по волнам, взлетает на воздух, распространяется всюду!

Среди этих богов восседают Гении ветров, планет, месяцев, дней, сто тысяч всяких других! облики их многообразны, превращения их быстры. Вот один из рыбы становится черепахой; голова у него кабанья, туловище карлика.

Антоний. Но зачем?

Иларион. Чтобы восстановить равновесие, чтобы побороть зло. Ведь жизнь иссякает, формы изнашиваются, и они должны совершенствоваться в метаморфозах.

Вдруг появляется Нагой человек, сидящий на песке, скрестив ноги.

Широкое сияние трепещет позади него. Мелкие локоны его иссиня-черных волос симметрически окружают выпуклость на его темени. Очень длинные его руки опущены прямо по бокам. Открытые ладони плашмя лежат на бедрах. На подошвах его ног изображены два солнца; и он пребывает в полной неподвижности перед Антонием и Иларионом в окружении всех богов, расположенных по скалам, как на ступенях цирка.