- Ты что, любишь его?
И, не дожидаясь ответа от зардевшейся Фелисите, с грустным видом сказала:
- Ну поди погуляй!
В начале весны Эмма, не посчитавшись с мужем, велела перекопать весь сад. Муж, впрочем, был счастлив, что она хоть в чем-то проявляет настойчивость. А она заметно окрепла, и проявления настойчивости наблюдались у нее все чаще. Прежде всего ей удалось отделаться от кормилицы, тетушки Роле, которая, пока Эмма выздоравливала, с двумя своими питомцами и прожорливым, точно акула, пенсионером, зачастила к ней на кухню. Потом она сократила визиты семейства Оме, постепенно отвадила других гостей и стала реже ходить в церковь, заслужив этим полное одобрение аптекаря, который на правах друга однажды заметил ей:
- Вы уж было совсем замолились!
Аббат Бурнизьен по-прежнему приходил каждый день после урока катехизиса. Он любил посидеть на воздухе, в беседке, «в рощице», как называл он сад. К этому времени возвращался Шарль. Оба страдали от жары; им приносили сладкого сидру, и они пили за окончательное выздоровление г-жи Бовари.
Тут же, то есть внизу, как раз напротив беседки, ловил раков Бине. Бовари звал его выпить холодненького - тот уж очень ловко откупоривал бутылки.
- Бутылку не нужно наклонять, - самодовольным взглядом озирая окрестности, говорил Бине. - Сначала мы перережем проволочку, а потом осторожно, потихоньку-полегоньку, вытолкнем пробку - так открывают в ресторанах бутылки с сельтерской.
Но во время опыта сидр нередко обдавал всю компанию, и в таких случаях священник, смеясь утробным смехом, всегда одинаково острил:
- Его доброкачественность бросается в глаза!
Аббат Бурнизьен был в самом деле человек незлобивый; когда однажды фармацевт посоветовал Шарлю развлечь супругу - повезти ее в руанский театр, где гастролировал знаменитый тенор Лагарди, он ничем не обнаружил своего неудовольствия. Озадаченный его невозмутимостью, г-н Оме прямо обратился к нему и спросил, как он на это смотрит; священник же ему ответил, что музыка не так вредна, как литература.
Фармацевт вступился за словесность. Он считал, что театр в увлекательной форме преподносит зрителям нравоучение и этим способствует искоренению предрассудков.
- Castigat ridendo mores46, господин Бурнизьен! Возьмите, например, почти все трагедии Вольтера: они полны философских мыслей - для народа это настоящая школа морали и дипломатии.
- Я когда-то видел пьесу под названием «Парижский мальчишка», - вмешался Вине. - Там выведен интересный тип старого генерала - ну прямо выхвачен из жизни! Какого звону задает этот генерал одному барчуку! Барчук соблазнил работницу, а та в конце концов...
- Бесспорно, есть плохая литература, как есть плохая фармацевтика, - продолжал Оме. - Но отвергать огулом все лучшее, что есть в искусстве, - это, по-моему, нелепость; в этом есть что-то средневековое, достойное тех ужасных времен, когда Галилей томился в заточении.
- Я не отрицаю, что есть хорошие произведения, хорошие писатели, - возразил священник. - Но уже одно то, что особы обоего пола собираются в дивном здании, обставленном по последнему слову светского искусства... И потом этот чисто языческий маскарад, румяна, яркий свет, томные голоса - все это в конце концов ведет к ослаблению нравов, вызывает нескромные мысли, нечистые желания. Так, по крайней мере, смотрели на это отцы церкви. А уж раз, - добавил священник, внезапно приняв таинственный вид, что не мешало ему разминать на большом пальце понюшку табаку, - церковь осудила зрелища, значит, у нее были для этого причины. Наше дело - исполнять ее веления.
- А знаете, почему церковь отлучает актеров? - спросил аптекарь. - Потому что в давнопрошедшие времена их представления конкурировали с церковными. Да, да! Прежде играли, прежде разыгрывали на хорах так называемые мистерии; в сущности же, это были не мистерии, а что-то вроде фарсов, да еще фарсов-то в большинстве случаев непристойных.
Священник вместо ответа шумно вздохнул, а фармацевт все не унимался.
- Это как в Библии. Там есть такие... я бы сказал... пикантные подробности, уверяю вас!.. Там все вещи называются своими именами!
Тут Бурнизьена всего передернуло, но аптекарь не дал ему рта раскрыть:
- Вы же не станете отрицать, что эта книга не для молодых девушек. Я бы, например, был не в восторге, если б моя Аталия...
- Да ведь Библию рекомендуют протестанты, а не мы! - выйдя из терпения, воскликнул аббат.
- Не все ли равно? - возразил Оме. - Я не могу примириться с мыслью, что в наш просвещенный век находятся люди, которые все еще восстают против такого вида умственного отдыха, хотя это отдых безвредный, более того - здоровый и в нравственном, и даже в физическом смысле. Не правда ли, доктор?
- Да, конечно, - как-то неопределенно ответил лекарь; то ли он, думая так же, как и Оме, не хотел обижать Бурнизьена, то ли он вообще никогда об этом не думал.
Разговор, собственно, был кончен, но фармацевт не удержался и нанес противнику последний удар:
- Я знал священников, которые переодевались в светское платье и ходили смотреть, как дрыгают ногами танцовщицы.
- А, будет вам! - возмутился аббат.
- Нет, я знал! - повторил Оме и еще раз произнес с расстановкой: - Нет - я - знал!
- Что ж, это с их стороны нехорошо, - заключил Бурнизьен: по-видимому, он твердо решил снести все.
- Да за ними, черт их побери, еще и не такие грешки водятся! - воскликнул аптекарь.
- Милостивый государь!..
Священник метнул при этом на фармацевта такой злобный взгляд, что тот струсил.
- Я хотел сказать, - совсем другим тоном заговорил Оме, - что нет более надежного средства привлечь сердца к религии, чем терпимость.
- А, вот это верно, вот это верно! - согласился добродушный аббат и опять сел на свое место.
Но он не просидел и трех минут. Когда он ушел, г-н Оме сказал лекарю:
- Это называется - жаркая схватка! Что, здорово я его поддел?.. Одним словом, послушайтесь вы моего совета, повезите госпожу Бовари на спектакль, хоть раз в жизни позлите вы этих ворон, черт бы их подрал! Если б меня кто-нибудь заменил, я бы поехал с вами. Но торопитесь! Лагарди дает только одно представление. У него ангажемент в Англию - ему там будут платить большие деньги. Говорят, это такой хапуга! Золото лопатой загребает! Всюду возит с собой трех любовниц и повара! Все великие артисты жгут свечу с обоих концов. Они должны вести беспутный образ жизни - это подхлестывает их фантазию. А умирают они в богадельне - в молодости им не приходит на ум, что надо копить про черный день. Ну-с, приятного аппетита! До завтра!
Мысль о спектакле засела в голове у Шарля. Он сейчас же заговорил об этом с женой, но она сперва отказалась, сославшись на то, что это утомительно, хлопотно, дорого. Шарль, против обыкновения, уперся, - он был уверен, что театр принесет ей пользу. Он полагал, что у нее нет серьезных причин для того, чтобы не ехать: мать недавно прислала им триста франков, на что он никак не рассчитывал, текущие долги составляли не очень значительную сумму, а до уплаты по векселям г-ну Лере было еще так далеко, что не стоило об этом и думать. Решив, что Эмма не хочет ехать из деликатности, Шарль донял ее своими приставаниями, и в конце концов она согласилась. На другой день в восемь утра они отбыли в «Ласточке».
Аптекаря ничто не удерживало в Ионвиле, но он считал своим долгом не покидать поста; выйдя проводить супругов Бовари, он тяжело вздохнул.
- Ну, добрый путь, счастливые смертные! - воскликнул Оме и, обратив внимание на платье Эммы - голубое, шелковое, с четырьмя воланами, - заметил: - Вы сегодня обворожительны. Вы будете иметь бешеный успех в Руане!
Дилижанс остановился на площади Бовуазин, у заезжего двора «Красный крест». На окраине любого провинциального города вы можете видеть такую же точно гостиницу: конюшни в таком добром старом трактире бывают просторные, номера - тесные, на дворе под забрызганными грязью колясками коммивояжеров подбирают овес куры, в деревянной подгнившей галерее зимними ночами потрескивают от мороза бревна; здесь всегда людно, шумно, стены ломятся от снеди, черные столы залиты кофе с коньяком, влажные скатерти - все в пятнах от дешевого красного вина, толстые оконные стекла засижены мухами; здесь со стороны улицы - кофейная, а на задворках - огород, и здесь всегда пахнет деревней, как от вырядившихся по-городски батраков. Шарль сейчас же помчался за билетами. Он долго путал литерные ложи с галеркой, кресла партера с креслами ложи, подробно расспрашивал, ничего не понимал, когда ему объясняли, обегал всех, начиная с контролера и кончая директором, вернулся на постоялый двор, опять пошел в кассу - и так несколько раз он измерил расстояние от театра до гостиницы.
