Утром Сомов снова спустился со своей колоннады вниз и на правах местного жителя уверенно поздоровался с бегущим мимо человеком-пароходом, ещё находящимся на гарантии, ему ближе к пятидесяти. Проплывая мимо, он приветственно вскидывает руку, бег его так размерен, что они свободно могли бы обменяться последними новостями или знаниями о погоде, но куда там, небожитель удаляется на следующий круг, совершенно не принимая во внимание, что здесь ему достался прямоугольник.
Это особая каста - городские бегуны, стоит к ним присмотреться, они умеют жить, у их бега как будто есть цель, и цель эта совершенно никак не связана со здоровьем и не доступна просто прямо ходящим, как бы они ни утверждали обратного. Неровный квадрат пруда центрифугой закручивает бегущих, удерживает несколько кругов и разбрасывает по Козихинским, Трёхпрудным и Бронным квартирам, кто-то, бывает, отлетает и на Спиридоновку и живёт себе там.
Всё вокруг стремится стать хорошей доброй привычкой, случившись один раз, оно требует от нас повторений, всё живёт ритмом, создавая вокруг себя крепкий скелет бытия, одно сменяет другое, но то другое, уже случившееся, хочет явиться вновь. Бег по утрам, знакомые приветствия, вдох-выдох, вкусные булочки из пекарни на углу и всё, всё, всё. Всё хорошее мы бережём как драгоценные камни, перебирая и упорядочивая их день за днём, радуясь, что всё это у нас есть. Неповторимое -- это разлука. Быт -- бесконечная вещь, вещь -- ностальгия. Связывая войны, перевороты, революции и просто заметные события, он всегда остаётся с нами, чтобы вечером после ужина мы могли выйти и обсудить всё на лавочках с полузнакомыми людьми или, напротив, замкнуться в кругу семьи, хорошенько прибраться и в сверкающей чистоте за чаем с пирожными решить, что же делать завтра, может, эмигрировать, захватив фамильные драгоценности и вот эту самую серебряную ложку, или, может, одиноко бормоча себе под нос, просто пожарить яичницу и солонку поставить на прежнее место. При любых обстоятельствах, всегда, обязательно солонка должна оставаться на прежнем месте, таков закон. Быт -- редкий предохранитель, который обеспечивает годы и десятилетия разумной жизни всем его обладателям. Отказаться от него сложно, а при успехе краткосрочно.
Житиё Сомова покатилось по новым рельсам, он с упоением устраивал тот самый быт, заводил новые знакомства, укреплял ритуалы завтраков, ежедневных покупок, бумажных газет, а ночи проводил на диване, выставленном на балкон под тёмно синий цвет родительского космоса. Ночью курил, не носил одежды, молчал, был спокоен.
Ночь вновь сменяет дневное, праздное бытиё, незыблемое течение московской жизни: белые салфетки в кафе, шумные компании на весенних скамейках, и тут же старики крупного масштаба, заложившие руки за спины, неторопливо прогуливаются мимо, велосипедисты, девушки с музыкой в ушах, дети... Все, все солдаты этого славного каре, переживающего разные времена, отложив в сторону мечи и хрупкие доспехи, предаются течению минут, скоро их призовут в свои полки, батальоны и роты, а пока свободное время, войска отпустили купаться.
Прежде чем завернуться в свой спальный мешок Сомов прогуливается вокруг пруда, но в отличие от некоторых утренних бегунов не изображает бег, а честно разглядывает людей. Всюду бок о бок друг к другу жмутся романтично настроенные пары с корзинками вина, бокалами и кусками редкого сыра в руках. Наблюдается печальный романтизм. Слова, оканчивающиеся на -изм, обычно вызывают у Сомова ассоциации, связанные в основном с ограниченными способностями ума и замкнутыми пространствами, такими, к примеру, как комната или череп. Да, и при том всё это не имеет никакого отношения к буддизму. Напротив же, слово романтика, с буквой «а» в конце, обещает продолжение и открывает ищущим безбрежные возможности всего алфавита, книги о путешествиях, снег крайнего севера, за край которого всё таки можно заглянуть, моря, опасности, лёгкие одномоторные самолёты над Амазонкой, счастливые спасения, да что говорить. Но теперь слова и их значения не вызывают у Сомова никаких противоречий. Всё устроено хорошо. «Романтизм, вы говорите? Пусть будет романтизм, смотря с какой стороны к нему подступиться. Вот, например, лунная дорожка с этой стороны пруда упёрлась в тридцатилетнюю пару, бесспорная классика. А классика -- это штука, которая давным-давно случилась с другими людьми».
И снова ночь берёт начало на этом балконе. Лицо Сомова обрамлено спальным мешком и привычно подставлено небу, чтобы оно могло наверняка убедится в том, что он всё ещё жив и стоит тратить на него ветер и драгоценный весенний дождь. Наверху не поощряют спящих ничком, они напоминают там упавших на землю. Небо внимательно вглядывается в глаза Сомова, ища в них следы сдачи или тления, и, ничего не найдя, отпускает дождь к земле. Квартира за спиной за всё это время так и не наполнилась его вещами, а дней прошло уже столько, что вполне хватит на три месяца. Лето на носу. «Завтра уеду», - подумал он.
В балкон бьёт майское солнце, Сомов рассматривает под ногами породу города, в ней блестит небольшой прямоугольный камень с неглубоким вкраплением пруда посередине, прожилками улиц и изменчивой россыпью разноцветных людей. Он готов идти, ботинки плотно зашнурованы, а рюкзак собран и уже как-то отдельно от всей комнаты привалился к дивану. Привычным движением он откалывает камень и кладёт к другим образцам. В дверь звонят, ещё раз осмотрев и запомнив место, где камень Патриарших прудов только что был, он идёт открывать. На пороге его единственный и редкий друг по прозвищу По. К слову, в Китае По никогда не был и в целом был больше похож на огромного скандинава. Они не часто встречались с Сомовым, но всё, абсолютно всё, друг о друге знали, и потому при встрече не обременяли себя долгими разговорами. «Здравствуй, дружище По, мне пора ехать, живи сколько хочешь, вот ключи», -- говорит Сомов и через пять минут приветствий и прощаний сбегает по лестнице на землю.
Первым делом По идёт на балкон, достаёт из кармана и вставляет в пустующее место свой камень, точно в размер прежнего, разноцветные точки не спеша создают новый причудливый рисунок, вскоре картографическим пунктиром его прошивает Сомов, на краю прямоугольника он машет рукой и легко выходит из поля зрения.
