- Сегодня сочельник, сейчас принесу сочиво, - сияя глазами, словно пропела Аннушка.

- Я это очень люблю! – воскликнул рыжий «чаровник».

Аннушка исчезла за высокой стеклянной дверью, через минуту появилась с дымящейся кастрюлькой, из которой принялась раскладывать по тарелкам.

- Но я ждал лепёшку с творогом, а это овсянка с фруктами, - разочарованно протянул Кот.

- Да, барин, - отвечала певуче служанка, - это распаренный овёс с фруктами и ягодами, а лепёшка с творогом называется «сочник» или «сочень», но уж никак ни «сочиво»!

- То есть, у лепёшки двойное название, и кто бы мог подумать? – сказал хитровато Кот, поспешно делая в своём планшете наброски с Аннушки.

- Что же тут, барин, дивного? – нараспев приговаривала молодица, - называют же «жмышки» - «дурандой»!

- Дурандой? Не имечко, а супер, - сказал Кот, заговаривая зубы модели, пристально вглядываясь в её черты.

- Ох, какое желе из ягод делали в доме моего детства! – воскликнула Варвара Никифоровна, - Но это не уступает по вкусу, молодец Аннушка!

- А у нас на праздник подавали кровяную колбасу с чесноком и гречкой и наивкуснейший холодец из свиных ножек с горчицей! – воскликнул профессор, доев свою порцию сочива, - И курятинку, тушённую с капустой!

Аннушка загадочно улыбнулась и вышла затворив дверные створки. Гости приступили к чаю с подушечками «Дунькина радость», шоколад в сочельник не полагался, и принялись тщательно осматривать комнату.

Стол располагался в простенке между окон, над ним висели массивные часы с боем, маятник которых поблёскивал в застеклённом футляре. Слева от двери стоял шёлковый диванчик с потёртыми подлокотниками, за ним, в углу – полукруглая голландка, обложенная цветными изразцами, она и сушила многочисленную обувь в прихожей, обогревая и её саму. На левой стене тоже было два окна с широкими мраморными подоконниками, на которых лежали старые ноты, рукоделие и трубка с затейливым чубуком, а в переднем углу стоял столик с зелёно – красной бархатной скатертью с кистями, поверх неё лежала большая, вязанная крючком салфетка с узором в виде ангелочков, возжигающих светильники. На столике прочно покоился трельяж, в котором отражались тут же стоящие фарфоровые статуэтки разнопородных собак, в количестве пяти штук.

- Это гостиная из моего детства! – заявила с чувством Варвара Никифоровна, - Только слева у нас стоял рояль! Не удивлюсь, если за трельяжем окажется колода карт!

Рокки проворно вскочила и пошарила за зеркалом, на пол посыпались новенькие игральные карты.

- Да – да, - отозвался радостно профессор, - и у нас слева стоял матушкин рояль, а в углу, вместо зеркала, большой фикус в кадке! И наши резались по вечерам в преферанс за вот таким же столом!

- Такая же гостиная была и в доме моего детства! – сказала с улыбкой Маша, - только на левой стене была дверь в спальню.

Войшило взял подсвечник и направился с ним к лежанке, чтобы разглядеть картину над ней.

- Силы небесные! – воскликнул он в глубоком изумлении, - Такая же картина висела и в нашей гостиной! «Московский дворик» Поленова! А над роялем висел «Иван царевич» Васнецова!

Профессор невольно обернулся к стене напротив, но там, между окон красовалась вышитая бисером борзая.

- И в доме моего детства была такая же картина Поленова, я любила «жить» в белом домике в угловой спальне, - сказала Маша, - не всем известно, что в этом же, 1878 году, Поленов написал тот же самый дом, но с другого ракурса, из сада, и назвал полотно «Бабушкин сад».

- А дом, в котором мы находимся, действительно принадлежит Коровину? – спросил профессор, хитро прищурившись.

- Да, Вениамину Артемьичу Коровину, - сказала с почтением Маша, - его прабабушка была знатной боярыней и имела выезд в Москве, пышнее царского. А он здесь имеет несколько домов, в том числе и этот, деревянный, построенный после пожара 1812 года для не богатой дворянской семьи. Внизу – комнаты для прислуги, наверху – родительская спальня, гостиная, она же – столовая, спаленки для детей, няни и гувернантки, одним словом, типичный дом старого Замоскворечья.

- И Коровин богат действительно, или только в анекдотах? – поинтересовался Войшило и добавил, - Я всегда считал его вымышленным персонажем, как барона Мюнхгаузена!

- Господин Коровин имеет много фабрик и в Орехово – Зуеве, и в Богородске, выписывает оборудование для них из Манчестера, рабочих не обижает, строит для них общежития в русском стиле, много денег тратит на развитие русской культуры, - охотно рассказывала Маша, наливая гостям чай из кипящего самовара. Пыш слушал, словно что-то не понимая.

- Посмотрите, какая красота за окнами! – воскликнул он, - И сколько проносится троек за садом, несмотря на поздний час!

- Действительно, зрелище располагает к творчеству, может посочиняем? – предложил Рыжик, - Например, короткий рассказец, я начинаю: «Астронавт Котс подкрутил седые усы, устало расстегнул костюм, защищающий от радиации, и сказал в чёрный иллюминатор, за которым расстилался пейзаж, не привычный для глаза землянина: «Опять есть галатуса!»

Все заулыбались, желающих продолжить не нашлось.

- Тогда – в «звучные словечки»! – не унимался Кот, - Начинай, Кро!

- «Взвилина», - отозвался тот.

- Что-то, не припомню такого слова, - заявил Рыжик.

_ Тогда – «вихор», - сказал без энтузиазма Кро.

- «Раджа», - вяло присоединилась Ро.

- «Амстердам», - ещё более вяло сказал Фигурка, добавив, - города – можно, об этом все знают, товарищи.

- «Марципан», - предложил своё любимое «звучное словечко» профессор.

- «Нашатырь», - сказала засыпающая Мушка.

На этом игра и остановилась.

- Снег пошёл, господа! Да какими хлопьями! – воскликнула Варвара Никифоровна, - Я вернулась в моё детство! Меня снова любят и за всё прощают!

- Давайте сочиним песню «Рождественский снегопад», - предложила Маша, - первые четыре строки за господином Пышем, последние три – за господином профессором, и все мы – по строчке!

Пыш встрепенулся и медленно, проговаривая каждый звук, задавая живой ритм для песни, начал:

«На старенькой чернильнице откину колпачок,

На пере от свечки вспыхнет огонёк,

Посмотрю на ёлку да на белый сад,

Опишу рождественский снегопад.»

А следом за ним, один за другим, заговорили остальные по кругу:

«Тройки бубенцами за окном звенят,

Лёгкие снежинки меж ветвей блестят,

Ветви, словно сахар, небо, как смола,

А за снежным садом – храмов купола!

И в морозном небе нежный перезвон:

Дили – дили – дили, дили – дили – дон!

Сто церквей играют, вся Москва звенит,

И над каждой крышей дым столбом стоит!

И над нашим садом дым летит, как тень;»

Профессор, глядя напряжённо в одну точку, закончил песню:

«Словно между яблонь, мечется олень,

Или это ангел украшает сад,

Иль окно завесил нам синий снегопад!»

Паралличини пообещал подумать над музыкой и для этой песни.

- Пойдёмте, послушаем, как вся Москва поёт! – воскликнула Маша и, не одеваясь, выбежала на крыльцо. Остальные – следом за ней.

- На том берегу начали звонить в Зачатьевском монастыре, всё Остожье, Зубово и Чертолье звонит! – сказала радостно Маша, - А вот и наши откликаются: Воскресенская в Монетчиках поёт мелодично, а Троицкая в Вишняках – гулко, басисто, там колокол, аж, 153 пуда! А Спасопреображенская – дробно, часто, мелко!

- О, я знаю эту голосистую церковь! – воскликнула Варвара Никифоровна, кутаясь зябко в кружевную шаль, - Там, недалеко вкусная «Фабрика шоколада, карамели и конфет»!

- А вот, слышите, как ладно звонят в Никитской в Старых Толмачах, а ей отвечает раскатисто Иверская! И в нашей Никольской, за сараем начали звонить, её столько раз перестраивали: то трапезную, то колокольню! Вся Москва поёт! – восторженно говорила Маша.