- То есть, круговая диаграмма человеческой жизни, - вставил возбужденный профессор.

- Все должны пройти эту круговую диаграмму времени человеческой жизни – каждый! Чтобы набрать свойства, необходимые для перехода в иное качество, – неспешно пояснял прапрадедушка.

- Хватит, дедуля, умничать, заводи свою адскую машину, поехали! – не выдержала Че.

- Если бы я хотел поумничать, Сдобная булочка, я бы сказал : «Voluntas superior est intellectu[2]», – огрызнулся с обидой в старческом голосе дед. Лифт между тем, медленно опускался вниз, молодежь припала к стеклянным стенам, пытаясь разглядеть что-нибудь страшное и ужасное в темноте.

- Где Вы, уважаемый, учились латыни? – поинтересовался удивленный профессор.

- Ex fontibus[3], – небрежно отвечал гид, – а к вопросу о плодоножках, господин профессор, почему хвостик у яблока растёт из воронки, а не из гладкой округлой поверхности?

- Так это понятно, любезный, яблоко покачивается ветром, плодоножка не должна быть сухой и хрупкой, то есть, должна увлажняться водой, собирающейся в воронке! – радостно сообщил Войшило, как школьник на олимпиаде.

- Когда Вы найдете правильный ответ, юноша, – укоризненно заметил дедуля, - то научитесь отличать плодоножки от ниточек! А вот Вам второй вопрос: что самое ценное в вишне?

- Конечно, зерно, любезный Георг-Артур-Карл-Генрих-Фемистоклюс, – ведь в нём вся информация о дереве! – воскликнул ученый.

- А я думаю, что плодоножки, – упрямо заявил дед, – отвар из них снимает при приёме внутрь любые отеки!

- Но как Вы узнали об этом? – удивился Войшило.

- Tantum cognoscitur, quantum diligitur[4], – сладким голосом ответил дед.

- Так вот куда исчезло всё вишнёвое варенье! – воскликнула Т.Ч., всплеснув толстенькими ручками.

За стеклянной стеной лифта раздался страшный лязг и грохот музыкальных инструментов.

- Ой мне страшно! Мы уже в преисподней! – воскликнула Мушка, прижавшись к Пышу.

- Не бойтесь, барышня, это в подвалах Волшебного Дуба репетирует рок-группа «Тар-Тар», – успокоил гид.

- Дедуля, а мы увидим, как будут драть раскаленными щипцами грешников? – спросила любопытным шёпотом Тётка Черепаха.

- Обязательно увидишь и, даже, станешь участницей шоу, Шоколадная булочка (так, кажется, тебя называл в своей песенке красавчик Джо), если не перестанешь пользоваться яркой косметикой! – с угрозой воскликнул предок.

- Тут Вы, дедушка, не правы, – заявила, поджав губки Че, – демографическая ситуация всей Европейской культуры такова: на одного жениха – две девушки, причём, одна имеет папин кошелёк, а другая – мамину косметичку!

- Очень сочувствуй «другой» девушке, но ты, детка, уже не подвенечная! – отрезал Фемистоклюс.

- Смотрите! Смотрите! Анаконды! – воскликнул Пышка.

- Это корни Волшебного Дуба, господин писатель, – сообщил гид, – ему в этом году исполнится 2120 лет, а малышке Клотильде – только 120! Дуб имеет невидимые «корешки» и «вершки» и видимую «золотую середину».

Лифт плавно остановился, прапрадедушка щёлкнул мышкой, между мощных корней открылось окно, в нём шло заседание парламента. За трибуной стоял низкого роста суслик с мокрым лысым черепом, на котором бугром поднимался розовый шрам. У суслика бегали слезящиеся синие глазки, и вздрагивал крупный влажный нос.

- Я хотел прийти на новогодний утренник в костюме Волка, чтобы гоняться за Красными шапочками, но мои родители сказали: « Нет, будешь «Советской Конституцией»!» И вот я вхожу в праздничный зал: вокруг весёлые Снежинки бросают конфетти в Зайцев, Шахматная Королева танцует с Клоуном; Дед Мороз веселится со Снегурочкой, и нате вам – является «серпастая и молоткастая» «Советская Конституция»! Меня забросали крашенными еловыми шишками! На следующий новогодний утренник я мечтал появиться в костюме Мушкетера, чтобы покорить сердце моей соседки по парте. Я представлял, как войду, придерживая шпагу, и сниму шляпу с длинными перьями, но мои родители сказали: «Нет! Будет костюм – «Руки прочь от Вьетнама!» История с шишками повторилась! Как, скажите, мне забыть эту обиду?! – гнусаво вопрошал оратор, прижимая мокрый платок к носу.

Парламент зловеще молчал.

- Я вспомнила его! Он бросил двоюродную сестру моей подруги – хомячихи, а до этого – саму подругу! Вот тебе, развратный гном, получай! – заорала парламентарша, метнув в слезливого суслика перезревший помидор.

- Я вспомнил его! Это советский диссидент Чипс, который выдал государственную тайну Советского Союза, заявив в западной печати, что на СССР нужно нападать первого января! Вот те, вот те! – закричал парламентарий, выпустив по трибуне большой запас помидорных зарядов.

- Я вспомнил, моя фамилия – Селёдкин! – закричал суслик, увёртываясь от томатного обстрела.

- Я вспомнил, это не Чипс! Этот был чипизирован в голову, с тех пор в нём не держится вода! Получай! – выкрикнул другой парламентарий.

На Селёдкина-Чипса обрушился помидорный шквал.

- У меня для вас есть серьёзный аргумент, - выкрикнул оратор и выхватил из-под трибуны большой красный зонт с изображением Крокодила Гены.

Дед щёлкнул мышкой, окно погасло.

- Все беды в мире от мальчиков, которых не долюбили в детстве и от девочек с сильными руками и маленьким мозгом, – со вздохом констатировала Че.

- Маменька, я думал, что помидорная пальма первенства принадлежит нам, но я ошибся! – воскликнул Кро.

- Принадлежала, зая, – отвечала грустно Тётка Черепаха, – но где теперь наши закрома?! Кстати, дед, не забудь завести нас в какую-нибудь кафешку!

Прапрадедушка остановил лифт и открыл новое окно. Там на скамейке сидели три жёлтые крыски-старушки и читали жёлтую прессу. На одной пожилой даме были жёлтые перчатки, на другой – жёлтая шляпка из молодой коровы, на третьей – жёлтое кашне.

- Я бы хотела выйти замуж за Тома, – сказала старушка в жёлтых перчатках.

- А я бы хотела выйти замуж за Круза, – отозвалась крыска в жёлтой шляпке.

- Уймитесь, дурёхи, – это одно лицо, – сказала старушка в жёлтом кашне, – послушайте лучше стихи которые я сочинила сегодня ночью.

И она завыла высоко и протяжно:

Я древняя словно хвощи у дороги

И смуглая, словно крушины кора,

Меня наряжали в молочные тоги

И в мантии алые, как вечера.

Я влиться хотела в орнамент старинный

На амфоре пыльной тугим завитком

И слышать хотела шаг лёгкий звериный,

По влажной тропе пробираясь тайком.

И северным летом во фьёрдах хотела

Под солнцем ночным посидеть на скале,

И сакурой нежною розово-белой –

Терять лепестки вдоль японских полей.

Я столько хотела, что боги решили

За жадность в желаньях меня наказать:

Застыла волной я на жёлтом кувшине,–

Витрина «Этруски», сосуд номер пять.

- То есть, ты была царицей в парфирной мантии, а стала росписью на крынке? – вместо аплодисментов зловеще спросила крыска в перчатках.

- Завитком на музейной утвари, – уточнила язвительно старушка в шляпке, – а ты о нас подумала? Мы, твои подруги из хороших семейств, хотели бы жить при дворе, а не в пыльных хранилищах, эгоистка!

Вот тебе! Вот тебе! – закричала старушка в перчатках и принялась хлестать скрученной газетой подружку в кашне.

Та вцепилась в жёлтую шляпку с криком: «Получай, подстрекательница!»

Через две минуты все три старушенции тузили друг друга нещадно, выдирая седенькие букольки.

- Как же здесь безрадостно: ни мира, ни любви! Покажи, дед, что-нибудь близкое и понятное! – заявила Тётушка Черепаха, сморщив и без того морщинистое лицо.

Фемистоклюс щёлкнул мышью, пробормотав: «Vivere militare est[5]»

- А я думала, что жить - это любить, - сказала Мушка с наивной улыбкой, прижавшись к Пышке.

- Если бы они думали так же, дитя, то они бы сюда не попали, – ответил дедушка, открыв новый вид.