Литмир - Электронная Библиотека

Я уставился на АГЕИЧА, которого распирало изнутри героизмом. Я ждал еще одного удара, для очищения моей совести. И дождался его. От него мою голову мотнуло в сторону, и клацнули зубы. Я встал и коротким ударом в солнечное сплетение изменил выражение лица офицера от самодовольного до испуганного. Хватая ртом воздух, под припев немецкой группы, ОНО осело по стеночке на пол. Взяв его чуть пониже кадыка двумя руками, я принялся сдавливать его горло, заставляя менять цвет лица. Когда оно стало темно-бордового цвета с оттенком фиолетового, я разжал ладони, и АГЕИЧ закашлялся, жадно задышав. Я бы еще разок повторил это, но тогда бы я стал ничем не лучше всех тех уродов, которые попадались мне по жизни, бренча передо мной медальками и тыча меня носом в свои погоны, как в последний довод своей правоты. Я встаю и ухожу в кубрик, где в полутьме заваливаюсь на «шконку», обтянутую синим вонючим одеялом с тремя белыми полосками снизу. Мне не у кого спросить совета. Что, так и должно быть? Разве такая она – жизнь? В детстве мне читали детское Евангелие, где добро побеждает зло наивным игнорированием последнего. Зачем? Ведь это же неправда! Добро без кулаков – растерзанный труп. Правда в том, что нужен баланс между темным и светлым внутри каждого.

Вот о чем я думал, когда АГЕИЧ выскочил из роты и принялся звонить с КПП всем подряд.

– Алло, мама? Я не переживу этого. Меня хотят убить. Да, мама, Попов.

– Алло, дежурный по ЛенВМБ? Меня хотят убить. Фамилия – Попов. Да. Да. Да.

– Алло, президент? Как, не туда попали? Как, пошел на хрен? А Попов?

Глава 22/1. Ненависть

Начиная с первых минут пребывания в темно-синей форме у индивидуумов возникает агрессия и ненависть ко многим вещам.

Гражданских ненавидели за их возможность вдыхать запах девичьих волос и не ценить этого. Гулять вечером по городу и не обращать на это внимания. Есть приличную еду и выковыривать оттуда чего-нибудь, что ты не ешь. За возможность спать в нормальной кровати одному, а не в стае таких же волчат. Иметь свои вещи и не бояться, что их украдут или, если ты слаб, отберут. Мы не могли гражданским простить себя в прошлом. Ведь мы так же безалаберно и с недовольством когда-то вкушали радости жизни. А теперь, глядя назад, понимаем, как это все было прекрасно. Прекрасна была та свобода, с которой можно было дышать. Теперь ее нет. А у них она есть.

Суворовцев и других сухопутных сверстников, если разобраться, мы не очень-то и ненавидели. Но будучи в большинстве своем детьми флотских офицеров, с самого детства привыкли слышать о «тупых САПОГАХ». Ненависть наших предков наложилась на неокрепшие подростковые разумы. Мы бились. Жестко. Толпа на толпу. Сверкали бляхи в отраженных солнечных лучах станции метро «Горьковская», рассекая со свистом воздух. Зеленое дралось против черного, окрашивая все в красное. В ход шли бутылки и доски, некоторые имели вентиля пожарных гидрантов, используемые как кастеты. Так что травмы получали обе стороны приличные. Имелись поломанные конечности вперемежку с рассеченными головами и обломанными зубами. Чем взрослей мы становились, тем эта ненависть становилась меньше. Мы начинали понимать ее необоснованность и примитивность. Они ведь такие же, как мы, несчастные дети.

Наверное, личные пережитые негативные эмоции всегда будут казаться горче, чем чьи-то чужие.

Здесь, в Низино, без этого не обошлось. Без ненависти. С нами в коллективе учились люди, прошедшие огонь войны, и здесь они тоже его искали. Одного из таких людей звали Андрей Соболев.

Однажды ночью я проснулся от привычных мне криков: «Наших бьют!!!»

Одеваясь, как по тревоге, на ходу, я ударом ноги оторвал от разборной кровати дужку спинки, которая сгодится для ударов наотмашь, как дубиной, и побежал на улицу. Обычно подробности выясняются на ходу и по ходу. Так и сейчас, информация поступала урывками и частями, но суть становилась ясна: кто-то из местных повздорил с «нашими», находящимися в самоволке, и избил их. Те, в свою очередь, вернулись в большем количестве и избили первых. Детский сад, в общем, если не считать, что это давно уже не игры в крутых мальчиков, и мозги можно по-настоящему вышибить из головы. И в тюрьме тоже можно сидеть по-настоящему. Местные принялись преследовать курсантов с серьезными намерениями, когда те перелезли за забор и позвали нас на подмогу. Несколько аборигенов в азарте преследования перелезли через забор вслед за курсантами. Теперь они пытались подняться на ноги в розовеющих от их крови сугробах. Мы все остановились и затихли.

Соболев поочередно подходил то к одному, то к другому гражданскому и размеренно и монотонно лупил заточенной по краям бляхой на конце кожаного ремня, целясь в голову. Те, привставая на четвереньки с кровавыми месивами вместо лиц, пытались закрыться разорванными до мяса от ударов бляхой ладонями. Но та с хлюпающим звуком врезалась в их голову, заставляя дергаться, как у тряпичной куклы. Хлюп! – очередной удар попал в скулу гражданскому, и тот завыл, пуская алые пузыри с осколками зубов. Но самое страшное, что мы все видели – это улыбка Андрея. Он получал от этого удовольствие, это и было самым страшным, что пришлось видеть этой ночью. Так бы, наверное, и продолжалось, но раздались выстрелы и звук бьющегося стекла на КПП. Это местные приехали выручать двух «пленных» (в области почти у каждой семьи есть ствол, это своеобразная дань беспредельным годам нашей истории). Этих двух оттащили на КПП и увезли на машинах в больницу, сыпля в нашу сторону угрозами. Все происходило под уговоры местного участкового «не проливать больше кровь». После этого курсантов стали отлавливать и избивать, когда те в малых количествах появлялись на «их территории». Кто виноват? Кто прав? Я не знаю.

Нам предстояло еще многое узнать о ненависти, которая ожидала нас за поворотами жизни.

Глава 22/2. Промежуточная

Я стою у метро «Елизаровская» и курю каждые двадцать минут. Мой организм уже не хочет курить, точнее, ему плохо от переизбытка никотина, но я все равно вдыхаю ядовитый дым. Сегодня как-то получилось, что кто-то из дежурных офицеров ошибся и внес мою фамилию в списки увольняемых на воскресенье, когда после обеда можно уйти в город. Я не знал об этом и поэтому шарахался по казарме от телевизора к кровати, в попытке определиться, чего мне больше хочется: спать или смотреть кино? Но потом кто-то прибежал и сказал, что дежурный на КПП не отпустит всех в увольнение, пока списки не будут соответствовать действительности. В общем, для действительности им не хватало меня. Учитывая тот факт, что, избежав пробежки-марафона и проверки на внешний вид, меня силой выгоняют в город, я поспешил согласиться.

ЕЕ зовут Маша. Я жду эту девушку уже целый час. Она опаздывает на час. Она считает, что может себе это позволить, потому что у нее грудь четвертого размера. Она же и придумала (а может, вычитала в журнале), что я обязан быть без ума от огромной груди. Дура, если бы я захотел побарахтаться на чем-то мягком, то купил бы водяной матрас. Ах, да, не купил бы – у меня денег нет ни на что. Плевать мне на грудь. Мне больше нравится ее с хрипотцой голос, когда она читает стихи. Недавно она готовилась поступать в театральный университет и с актерским талантом и выражением декламировала мне стихи Гумилева и Блока о неразделенной любви. Иногда лично, но чаще, конечно, по телефону. До мурашек меня изводила своей чувственностью, учащенно дыша в трубку. А еще у нее волосы и глаза цвета красного дерева и губы оттенка молочного шоколада.

Но я бешусь, когда кто-нибудь опаздывает и заставляет меня ждать. Я нервно смотрю на часы и прикидываю, сколько остается времени на общение, пока я не понесусь, сломя голову, в казармы. Иногда деньги многое решают, поэтому за небольшое финансовое подношение можно оказаться в городе и посередине недели, что изредка я и делаю с фальшивой ксерокопией увольнительной записки на руках, в которой СВИН расписывается от лица нашего насекомого-командира. Мол, повелеваю всем тварям божьим не мешать передвижению данного тела в пространстве, и ниже неразборчивая подпись: капитан третьего ранга СВИН. Патрули, которые меня останавливали, смотрели на меня, на фамилию командира, на мои усы и писали себе в блокнотик какие-то замечания. Номер войсковой части данным господам я сообщал всегда вымышленный, если это не указывалось на моей одежде в виде шеврона с названием училища. А поскольку я на рукав пришивал обычный «Андреевский флаг», то многие дежурные по другим училищам получали забавные сводки, касающиеся внешнего вида и усов из комендатуры города относительно подчиненного капитана третьего ранга СВИНА, некоего Попова А.А.

43
{"b":"273866","o":1}