© Трауб М., 2015

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2015

– Стой здесь, никуда не уходи, – сказала мне тетя Зина и побежала к зданию вокзала.

Я покрутила головой: – крошечный перрон, цветы на клумбе и дети, мои ровесники, которые пронеслись вниз, к рельсам.

Выждав еще две минуты, я пошла за ними.

– Ты кто такая? – спросил меня строго один из мальчиков.

– Я только приехала. А что вы делаете?

– Иди отсюда, – сказал он, что-то сосредоточенно выкладывая на рельсы.

– Пусть останется, – вступилась за меня девочка, – ты же никому не расскажешь?

– Не расскажу.

– Сейчас поезд поедет, – объяснила девочка, – и взрывы будут, как салют. Это пистоны.

Мальчик оставил на рельсах несколько лент с черными точками, и вся компания кинулась врассыпную. Я осталась на месте. Через минуту с гудением, от которого закладывало уши, прошел состав. Всего один вагон. И тут же раздался грохот.

– Я вот прямо сейчас выйду! И такое будет! Даже не знаю, что я сделаю! Вот в руках себя совсем не держу! Я вам головы оторву! Нет! Я вам другое место оторву! Нет! Я вам ничего отрывать не буду! Пусть вам будет стыдно! – кричал из окна машинист, высунувшись по пояс. – А ты что стоишь? Совсем стыда нет? Ты девочка или преступник? Что твой отец скажет? Скажет, что у него дочь – преступник? Почему ты стоишь? Вот иди сюда, я с тобой поговорю! Нет! Это я к тебе сейчас выйду! Назад поеду и выйду! Ты думаешь, у меня других дел нет? У меня столько дел! Но я себе еще одно дело сделаю – поговорю с твоим отцом! Нет, я с твоей матерью поговорю! Как она тебя воспитывает? Где ее глаза, что ее дочь так себя ведет!

Поезд, пышущий жаром, медленно удалялся. Машинист продолжал что-то кричать. Я так и застыла на месте. Мой белый сарафан покрылся ровным слоем сажи и пыли.

– Ну как, здорово? Слышала салют? – выскочила из кустов девочка.

– Это не салют. Салют в небе, – ответила я, – это просто хлопки.

– Где ты в небе хлопки видела? Врешь! – подошел мальчик.

– Не вру. Салют – это как в калейдоскопе, много разных огней. Они как шар в небе и рассыпаются дождем.

– Ух ты! – восхитилась девочка.

– Пойдем отсюда, – сказал ей мальчик.

– У тебя сарафан испачкался, – с тревогой сказала мне девочка. – Ругать будут.

– Не будут, – ответила я и пошла назад, на перрон. Мальчик с девочкой перепрыгнули через рельсы и скрылись в кустах.

В этот момент вернулась тетя Зина и даже не заметила моего грязного сарафана.

– Придется пешком. По рельсам, говорят, ближе. Дорогу я узнала. За что мне наказание такое? Вот захочешь сделать доброе дело, так никакой благодарности не жди. Одни мучения.

Тетка была недовольна. От жары она вся взмокла, пот струился по лицу. Мне было противно. Хорошо, что она не брала меня за руку. У тети Зины были страшные руки – красные, отекшие, с пальцами-сардельками, перетянутыми золотыми кольцами.

Я всегда сначала смотрела на руки. По рукам сразу все понятно. Тетя Зина была такой же, как ее руки, – толстой злой сарделькой, которая могла говорить только о деньгах и своих болячках. А еще о том, какая она добрая и сердечная. Руки в это время теребили кольца. Тетка носила сразу четыре украшения – на одной руке кольца были надеты на один палец, получалась пирамидка. А у девочки, которая со мной говорила, были красивые руки. Я это сразу заметила. Длинные пальцы и маленькая ладонь.

Если честно, мне было все равно, куда идти, лишь бы побыстрее избавиться от тети Зины, которой я, по ее словам, должна быть благодарна. Мне не хотелось быть ей благодарной.

Едва мы сошли с перрона, к нам подскочила маленькая девочка, которая начала просить милостыню. Девочке на вид было лет шесть, но глаза – как у взрослой женщины. Настороженный взгляд. Она кинулась к тете Зине, повисла на ее ноге, как обезьянка, не давая ступить ни шагу.

– А ну, пошла вон, попрошайка, – отбрыкивалась от нее тетя Зина, – цыганка приставучая! Пошла вон, я сказала!

Девочка вцепилась в ногу женщине и не ослабляла хватку.

– Дайте ей что-нибудь, – попросила я тетю Зину. Девочка висела на теткиной ноге, но смотрела на меня. Мне показалось, что она даже улыбается.

– Вот еще! Этим только дай! – тетя Зина дернула ногой и наконец отпихнула девочку в сторону. Та схватилась за живот и скорчилась от боли.

– Зачем вы так? – закричала я. – Ей же больно! Дайте ей денег! У вас же есть!

– Будешь орать, оставлю тебя здесь. Пусть тебя цыгане заберут! Побираться научат! – рявкнула на меня тетя Зина.

Девочка, глядя на меня, погладила себя по голове – этот жест означал, что она меня жалеет. Тетка прикрикнула на нее, и девочка убежала. Я заплакала. В тот момент я бы предпочла убежать вместе с этой маленькой цыганкой, чем остаться с теткой.

Тетя Зина должна была отвезти меня к бабушке. Как сопровождающая. Мама никак не могла со мной поехать – у нее была командировка, и она заплатила тете Зине, чтобы та за мной присмотрела. В принципе, этой женщине было по дороге, да и денег мама дала ей много – тетка распихивала купюры по лифчику. У тети Зины в лифчике хранилось много ценностей, благо размер бюста позволял. Она прятала в декольте крестик на золотой цепочке, под левой грудью у нее лежали золотые сережки, под правой – документы и деньги. Если бы у тети Зины было такое желание, она бы и продукты в лифчик запихнула – мама выдала ей в дорогу палку салями и конфеты. Считалось, что для меня. Но моя сопровождающая за неполные трое суток, что мы провели в дороге, в одном купе, так и не нашла в себе моральных сил расстаться с колбасой и шоколадными конфетами.

– Ох, что твоя мать тебе дала? От конфет ты останешься без зубов, а колбаса детям вообще вредна. Только если не докторская, жареная. Если пожарить, тогда весь вред уйдет. Ты разве не знала?

При посторонних людях, особенно при проводнице, тетя Зина прижимала меня к своей необъятной груди и называла «сиротинушкой», которую ей подкинула судьба. Значит, так надо. Значит, она, Зина, должна обо мне позаботиться. Хоть и чужая тетка. Раз родные не могут, то что же – разве бросишь ребенка на произвол судьбы? Проводница и люди умилялись, называли тетю Зину святой и говорили, что сейчас мало таких женщин осталось – сердобольных, заботливых, честных. Про деньги, которые тетя Зина получила за свою сердобольность, она как-то не вспоминала. На вторые сутки я ее просто возненавидела. Наличность, которую мама выдала тетке на мое питание, она экономила. Я так мечтала хоть раз поесть из кастрюлек, которые приносили из вагона-ресторана. Они так вкусно пахли! Но тетя Зина покупала мне на станции пирожки и лимонад, продолжая считать себя святой.

– Я и мечтать о таком не могла в детстве, – повторяла она.

Чтобы не сидеть в купе и не слушать про тети-Зинину доброту, я болталась в коридоре, хлопала откидными сиденьями, смотрела в окно. Проводница считала меня неблагодарной и капризной девицей. И все время делала замечания – то мешаю людям ходить, то обрываю занавески, то громко хлопаю сидушками, то надолго занимаю туалет. Последнее было правдой, а не придиркой – я закрывалась в туалете и плакала. Иногда я выходила в тамбур и перепрыгивала по гудящему и скользящему перекрытию в другой вагон. Туда-сюда. Мне было страшно до жути, но я продолжала перескакивать. Мысленно я представляла себе, как убегаю от тети Зины, и вспоминала книжки и фильмы, в которых герои лихо бегают по крышам вагонов, спрыгивают в траву, перекатываются по земле и остаются живыми и невредимыми. Мне хотелось так же – сбежать от этой мерзкой тетки, которая обманула мою маму и обманывает сейчас попутчиков. Мне хотелось выкрикнуть, что никакая она не святая, не добрая, а, наоборот, злая. И она обещала моей маме кормить меня в вагоне-ресторане. А вместо этого прикарманила, или, вернее сказать, пригрудила, наши с мамой деньги. Тетя Зина была жадной. Она заставляла меня допивать всю газировку и доедать уже засохшие пирожки.