– С таким цветом волос и таким носом, как у меня, мое французское происхождение было очевидно.

– Наполовину французское, – поправила его Эмма.

Что ж, пусть верит, что так оно и есть.

– Напряжение росло. Многих из нас, в основном молодых людей, держали отдельно от остальных. Хотели выяснить, какой стране мы преданны и насколько. – Дерик с трудом удержался, чтобы не содрогнуться. Он совсем близко подошел к тому, чтобы начать обсуждать эти так называемые «беседы», превратившиеся в допросы, пробуждавшие в душе… животный страх.

– Французы обратили внимание на меня. Они уже знали о моих связях во Франции. Как и о моем положении в обществе. О том, что однажды я унаследую титул виконта.

Им очень повезло заполучить чистокровного француза, которого все знали как английского аристократа, вращающегося в высших кругах британского общества. Тюремщики Дерика получили эту весьма выгодную для них информацию от его единокровного брата, занимающего высокий пост в правительстве Наполеона.

– Это обстоятельство сделало меня отличным кандидатом на роль французского шпиона.

– Вы, конечно же, отказались, – твердо произнесла Эмма.

Дерик шумно выдохнул, хотя непоколебимая уверенность Эммы в его верности своей стране немного уняла боль там, где, как оказалось, все еще болело. Вернувшись в Англию, Дерик постоянно слышал за спиной злобные обвинения и чувствовал на себе недоверчивые взгляды. Люди склонны предполагать самое худшее. В конце концов всем было известно, что его мать француженка, а сам он провел бо́льшую часть войны во Франции.

Но почему Эмма отличалась от всех этих людей?

– Что вселило в вас такую уверенность? Вы забыли, что в моих венах течет французская кровь?

Эмма посмотрела на него, как на умалишенного.

– Ну, во-первых, вы не рассказали бы мне об этом. Вам известно, что к предателям не проявляют снисходительности, несмотря на то, сколько времени прошло с момента вынесения приговора. К тому же я, как судья и преданная англичанка, не стала бы держать в тайне факт вашей измены, признайся вы мне в таковой.

А… Стало быть, ее вера в него ни при чем. Эмма просто рассуждала логически. А чего еще он ожидал? И все же разочарование было велико.

– Кроме того, – продолжала Эмма, – происхождение никакого значения не имеет. Наши характеры определяет среда, в которой мы росли и воспитывались.

– Происхождение не имеет значения? Какой вздор. Посмотрите, как процветают короли и знать. Или на семьи, прогнившие на корню. – Как его собственная. – Происхождение имеет главенствующее значение.

– То, что вы говорите, вздор, – возразила Эмма. – Но я имела в виду не это. Не важно, чья кровь течет в ваших жилах. Важно лишь то, что вы уязвимы перед факторами, определяющими ваш характер и сущность. По этому вопросу много споров, но я твердо верю в теорию «tabula rasa» Джона Локка[2].

Дерик перевел с латыни.

– Чистая доска?

Эмма кивнула.

– Совершенно верно. Он утверждает, что человек рождается «чистой доской» и на его характер и мировосприятие влияет воспитание, а не личность того, кто его зачал. Нет такого понятия, как «дурная» или «хорошая кровь». Есть только дурное или хорошее окружение. Поэтому не важно, чья кровь течет в ваших жилах… – Эмма сделала ударение на слове «чья». – Вы выросли здесь. И любите Англию так же, как я. Как любой уроженец Британии. Вы никогда ее не предадите.

Дерик усмехнулся.

– Откуда вы можете это знать? – Они встречались только летом, да и то не слишком часто. Даже человек, его воспитавший, старый виконт, не верил в его преданность. – Мой собственный… отец умер, будучи уверенным в том, что я предатель, – хрипло произнес Дерик. Внезапно возникшая в груди боль на мгновение лишила его способности дышать. Господи, он был уверен, что покончил с этими чувствами, решив, что сделанный им выбор стоил ему не такой уж большой жертвы.

Эмма коснулась его руки. Дерик попытался убрать руку, но Эмма крепко сжала ее, согревая холодную кожу своим теплом.

– Значит, он был настоящим глупцом.

Дерик ошеломленно смотрел на сидящую рядом с ним леди. Ее лицо было открыто, янтарные глаза блестели от навернувшихся на них слез, отражая его боль. Господи!

– Перестаньте так на меня смотреть. – Дерик потянул руку сильнее и наконец высвободил ее из пальцев Эммы. А потом откинулся на стуле, желая отодвинуться как можно дальше.

Эмма сжала пальцы и положила руку на стол перед собой. Помолчав немного, она заговорила снова.

– Вы спросили, откуда я знаю, что вы любите Англию?

– Да, – мрачно кивнул Дерик, мысленно благодаря Эмму за то, что та нарушила неловкое молчание.

Леди Уоллингфорд откинулась на спинку стула и, казалось, погрузилась в размышления. Дерик вновь заметил, как палец одной руки скользит по ладони другой.

– В юности вы только и говорили о своем доме в Шропшире, о земле, о том, как поступите с ней, когда унаследуете титул. В каждой нашей игре вы выступали в качестве настоящего хозяина-землевладельца, защитника очага и дома. – Эмма покачала головой, и ее губы дрогнули в кривой усмешке. – Честно говоря, это ужасно раздражало и было так скучно.

Дерик фыркнул.

– Спасибо.

Эмма пожала плечами.

– Став старше, вы начали вести разговоры о том, что постараетесь изменить, заняв место в парламенте.

В самом деле? Дерик поднес руку к виску и потер. Он почти этого не помнил. Не хотел помнить. Ведь так много изменилось с тех пор.

– Более того, – продолжала Эмма, – вы несли себя с гордостью, потому что знали свое место. Когда мы играли на принадлежащей вам земле, вы вели себя так, словно относитесь к ней с величайшим почтением. Можно подумать, вы дышали этой самой землей. Точно такие же ощущения переполняют и меня, когда я объезжаю земли, принадлежащие моей семье. Вот откуда я знаю, что вы любите Англию. Она – часть вас. Вы скорее умрете, чем станете служить французам.

Во время рассказа Эммы сердце Дерика болезненно сжалось. Она помнила мальчика, о существовании которого он сам давно забыл. Неужели он и впрямь был когда-то таким наивным, чистым и далеким от реальности ребенком? Дерик ударил кулаком по столу.

– Вы ошибаетесь, – грубо бросил Дерик, испытав какое-то извращенное удовольствие при звуке испуганного возгласа Эммы.

Вот теперь он разозлился. Дерик пытался унять охватившую его беспричинную злость, но это почему-то оказалось гораздо сложнее, чем прежде. Ему казалось, что с каждым днем контроль над собой и собственными эмоциями постепенно ускользает у него из рук. Должно быть, всему виной это место.

Он гневно взглянул на Эмму: «Или эта женщина». Не знающая о нем ничего и в то же время считающая, будто знает все.

– В-вы хотите сказать, что… – леди Уоллингфорд судорожно сглотнула. Ее зрачки расширились от ужаса, а лицо побледнело. – Вы ждете, что я поверю, будто вы согласились работать на французов? – Изящные пальцы Эммы сжались в кулаки, а сама она выглядела потерянной.

Проклятье! Он не собирался говорить ничего подобного. Но правда сама сорвалась у него с языка. Потому что не хотел, чтобы кто-то считал его благородным? Или из-за того, что не мог выдержать этого восхищенного взгляда Эммы?

Дерик оттолкнулся от стола, и ножки его стула противно заскрежетали по полу. Он пошел прочь, а Эмма осталась на своем месте и теперь смотрела на него так, словно он внезапно стал ниже ростом и превратился в самого Наполеона.

– Я сделал это, – тихо произнес он, и эти слова тяжело повисли в воздухе. – Я не стану объяснять причин, так что не пытайтесь о них спрашивать. – Как он мог объяснить состояние разгневанного молодого человека, узнавшего, что вся его жизнь была обманом. А сам он был самым что ни на есть чистокровным французом, благодаря стараниям своей бесчестной матери и ее любовника-француза. Самозванцем, проклятым британским аристократом, в чьих жилах не было ни капли английской крови. Он был растерян, уничтожен, сбит с толку – легкая добыча для умеющих убеждать французов. – И не жалею об этом.