– Отрадно, отрадно, но она же лучшие свои годы проведет за решеткой, и за что?.. Ну не тупость ли?
– Да, она проведет за решеткой свои годы. Но именно за это мы должны ее уважать. Кого ты больше уважаешь – ее, Сюзанну Паани, или «черную вдову» из Меленьяно, которая душила своих новорожденных детей?
Карруа немного помолчал, потом произнес:
– Ее, Сюзанну Паани, только отстань от меня.
– Извини. – Дука устало откинулся на спинку кресла.
– А это что, скажи, пожалуйста? – раздраженно буркнул Карруа, бросая взгляд на входящего Маскаранти. – Зачем ты мне прислал отречение Галилея? Ты ведь знаешь, у меня нет чувства юмора, будь добр, объясни, что это значит.
Дука скосил на него глаза.
– Это значит, что мне надо пятьдесят тысяч в счет моего жалованья. – Пятьдесят тысяч в счет жалованья охотников на карманников и проституток: в одиннадцать возвращаются из Инвериго сестра, племянница и Ливия, ему надо повести их завтракать и что-нибудь им купить в подарок.
– Но тебя же еще не зачислили в штат, – пробормотал Карруа, потом поднялся, открыл небольшой стенной сейф и порылся в нем. – Вот, подпиши. – И протянул ему бланк.
Дука взял деньги; надо успеть купить себе рубашку, а то Лоренца очень расстроится, когда увидит эти обтрепанные обшлага.
Карруа взглянул на него почти с ненавистью.
– Ну вот, теперь ты наш коллега.
Дука засунул деньги в карман.
– Спасибо, можно, Маскаранти меня отвезет?
– Разумеется, синьор. – Карруа с шутовской ухмылкой взглянул на Маскаранти: – Будь любезен, отвези домой нашего нового коллегу.
Маскаранти поднялся и пошел за ним к выходу. Уже в дверях Дука обернулся:
– Ты ничем не можешь ей помочь? Ну сделай что-нибудь, – как-то застенчиво попросил он.
– Что? – рявкнул Карруа.
– Ну хотя бы помести ее в отдельную камеру – не с проститутками...
– А где я ее возьму, отдельную? Клиентура увеличивается, скоро во дворе их будем помещать.
– Тогда, может, ты поговоришь со следователем, объяснишь ему все, – настаивал Дука. – И насчет адвоката... Ведь если ты сам ему позвонишь, то он даст лучшего адвоката, и бесплатно...
Карруа встал из-за стола и буквально заревел, как лев на арене:
– Дука, я – правая рука закона и правосудия! У меня никого, кроме тебя, на свете нет, а смог я хоть чем-нибудь тебе помочь? Разве ты не отсидел три года, хотя всегда мне был вместо сына? Так вот, мне нечего ей предложить, абсолютно нечего, – с горькой усмешкой заключил он.
Карруа прав: им нечего ей предложить. Кроме уважения. Он вышел.