А он доволен. Я чувствую: он чем — то доволен, и мы опять куда — то идем. По Верхней улице, мимо Дома Рансалы, мимо развалин, развалин…

— Это дом твоего деда, — говорит он вдруг. — Не осуждай старика, это было ему не по силам.

Мимо портика Верхнего Храма, а вон переулок, где вчера — неужели только вчера? — он выручал Даггара, дальше, дальше, здесь уже есть жилые дома, где слышны голоса и пахнет едой…

Здесь еще есть живые…

— Зачем? — говорю я с тоской. — Что вам от нас надо? Почему вы не оставите нас в покое?

— Потому что мы были не лучшими из людей, — отвечает он неожиданно мягко. Наше бессмертие — наказание, а не награда. Что нам до вас — однажды живущих? Если нам достается эта короткая, хрупкая жизнь, мы стараемся взять от нее все, что только возможно. Вам повезло, — говорит он с усмешкой, — мы очень не любим друг друга. Он начал первый? Ладно!

— Ну и что? Все равно мы скоро умрем!

— Мальчишка! — говорит он. — Щенок! Разве ты знаешь, что я могу? Разве я сам это знаю? Я все забыл о себе, — говорит он, — но чем дальше я есть, тем больше я вспоминаю, и с каждым часом я становлюсь сильней. Может быть, я смогу…

— Погасить огонь?

— А почему бы и нет? Если ты будешь жив… Торкас, — говорит он, — мне нужна твоя помощь. Спрашивать будешь ты — эти сразу меня учуют.

— Кто?

— Бабы из Храма Ночи.

— Нет! — говорю я, пытаясь остановить непослушно — стремительные ноги. Служительницы Матери не могут быть виноваты!

Все равно что сдвинуть гору ладонью. Он смеется — там, в глубине, — и смех его безрадостен и насмешлив.

— Мальчик, — говорит он, — город разрушен. Не дома, а обычаи и порядок жизни. Людям приходится жить без правил и без обрядов. И только два островка среди разрушения, два нетронутых храма. Храм Матери и Храм Предвечного. А почему обязательно Он? — говорит он и снова смеется. — Почему не Она, а, Торкас?

Потому что я не хочу.

— Все следы ведут в Нижний Храм. Я не верю такому следу. Или враг мой — дурак, или это ловушка. Мы сначала понюхаем здесь.

— А если ловушка здесь?

— Я не знаю ловушки, которая может меня удержать.

Я не хочу, но существуют Долг и Судьба. Он — мой долг и моя судьба, я должен ему служить, чтобы он совершил то, что ему не хочется делать.

— Ты добьешься встречи с Верховной жрицей. Не беспокойся, она тебя примет. Ты скажешь ей правду, но не всю. Кто твой отец и кто твоя мать, и почему ты пришел в Ланнеран.

— Почему?

— Кто — то хочет тебя убить. Дважды ты уцелел только чудом.

— Дважды?

— Дважды, — говорит он серьезно. — Помнишь, во время схватки с ночными ворота закрылись и ты остался один?

— Это вышло случайно!

— Нет, — отвечает он. — Хорошо, что ты продержался, пока Тайд не прорвался к тебе.

Мы долго шли вдоль высокой стены, пока не увидели дверь. Простая узкая дверь с полукруглым окошком сверху. Стучусь — и в окошке блеснул чей — то глаз.

— Впустите меня. Я пришел к Великой за помощью и советом.

Впустили. Рослый воин в белой одежде. Он разглядывает меня, словно хочет увидеть сквозь повязку лицо.

— Сюда не входят с оружием и закрытым лицом.

— Возьми оружие, но лицо я открою только старшей из жриц.

Сам я говорю, или это он говорит моими устами?

Воин молча смотрел, как я расстегиваю пояс с мечами и снимаю через голову ремешок с погребальным ножом, а когда я откинул плащ и показал, что на мне больше нет оружия, он повернулся и повел меня вглубь. Мы прошли по длинному коридору, и он приоткрыл тяжелую дверь.

— Жди, — сказал он. — К тебе придут.

В келье было темно, только крошечный уголек еле теплился у подножья Великой. Я не видел ее лица, только складки ее покрывала чуть мерцали в душной и ласковой тьме. И когда вошли две женщины, я не увидел их лиц, только чуть белели их строгие покрывала.

— Кто ты? — спросила одна. — Чего ты ждешь от Великой?

И опять мой рот сказал не мои слова:

— Я открою это только Верховной жрице.

— Ты многого хочешь, человек с закрытым лицом! Или ты спутал Дом Матери с базарной харчевней?

— Погляди на огонь, — велел мне Другой, и когда я взглянул на крохотный огонек, он вдруг выметнул вверх столб багрового света, развернулся в невиданный красный цветок, покачался мгновение на гибком стебле — и опал, погрузив нас почти во тьму.

Вскрикнула та, что прежде молчала, и вторая спросила со страхом:

— Кто ты — человек или бог? Назови свое имя или уйди!

— Я скажу свое имя, но не тебе. Я пришел к Великой за помощью и советом. Доложи обо мне, — сказал я (или он?). — Пусть Старшая из Дочерей решает сама.

Я долго ждал — один, потому что Другой затих, я совсем не слышал его. И когда за мной пришли, я немного боялся, потому что Дом Матери полон великих тайн, и, говорят, она немилостива к мужчинам.

Но Владычица Ночи не стала меня пугать, просто меня провели в высокий покой без окон, где от светильников было светло, как днем, и величавая женщина в белых одеждах отослала служительницу и велела мне подойти.

И тогда я снял повязку с лица.

Она долго вглядывалась в меня, и голос ее дрогнул, когда она спросила:

— Кто твоя мать?

— Аэна, дочь Лодаса.

И вдруг она засмеялась счастливым девичьим смехом.

— О радость! — сказала она. — Ты здесь, потерянное дитя, источник всех упований! О, наконец, ты здесь! — сказала она, — тот, о ком мы молились! Обличьем ты подобен отцу, но взгляд твой отмечен Ночью! Жива ли Аэна? — спросила она. — Какая земля вас укрыла?

— Такема, — ответил я неохотно. — Мать моя жива и блюдет вдовство.

— Садись, мой мальчик, — сказала она, и сама опустилась в высокое кресло. — Как тебя нарекли, и какое имя ты носишь в страшном мире?

— Торкас, приемный сын Вастаса.

— Рассказывай! — попросила она. — Что привело тебя в Ланнеран?

И я рассказал, как велел мне Он, что меня преследует неведомый враг. Я не могу себя защитить, потому что не знаю, кто он, и боюсь навлечь беду на Такему.

Она слушала, кивала и разглядывала меня; непонятное было у нее лицо: старое, но молодое. И голос у нее был свежий и юный, и я подумал: неужели он прав? Неужели это и есть мой враг — враг всех людей, что живут на свете?

— Торкас, — вдруг спросила она. — Что с тобой? Ты меня боишься?

Он не стал говорить за меня, и я ответил честно:

— Я не знаю, может быть, ты и есть мой враг.

— Нет, — сказала она, не удивившись. — Это не я. Я знаю, кому нужна твоя смерть, но я не знаю, как он себя называет и где он таится. Ты многое чуешь, — сказала она, — но ты ничего не знаешь. Есть очень древнее знание, Торкас, — еще тех времен, когда Отец и Мать согласно правили миром, и еще не разошлись пути людей и богов. Мы его сохранили, но непомерной ценой. Наша сила и власть кончаются за воротами храма. Никакое Зло не может ворваться в Дом — но мы бессильны против Зла за пределами Дома. Недаром мы ждали тебя, — сказала она. — Ты — единственный, кто может его победить. Пойдем, — сказала она, и горячей легкой рукой сжала мою ладонь. — Если ты и есть тот, кого мы ждем, для тебя зазвучит Оракул Ночи, и мы узнаем свою судьбу!

И она повела меня вниз, все вниз и вниз, по бесконечной лестнице из гладкого камня. Я насчитал две сотни ступеней, а потом перестал считать. Здесь стояла тьма, такая глубокая тьма, что в глазах мелькали зеленые искры.

— Не удивляйся, — тихо сказала жрица. — Здесь святилище Изначальной Тьмы, той, откуда пришли мы и куда уйдем. Торкас! — сказала она. — В Доме Матери много Тайн, но нет сокровеннее этой. Немногие могут сюда спуститься. И не все из немногих могут вернуться в Свет.

И Другой вдруг опять появился во мне. Он ничего не сказал, просто что — то в нас изменилось.

Лестница кончилась, а мы все шли в темноте, жрица вела меня уверенно, как при свете. А потом я услышал Голос.

Он был, как шум бегущей воды, как ветер, плачущий среди скал, как дальний звук боевой трубы. Он родился вкрадчивый, еле слышный, а потом вдруг обрушился на меня — громом, болью, холодом и огнем.