— Слышал и рад за вас.

— Великой мудростью акиха процветает наша торговля, как никогда. А ткани в особой цене, давно их на рынке не было. Смешно сказать, биил Бэрсар, все склады опустошил! Пришлось биилу Атасару срочный заказ давать. Станет, конечно, недешево, и прибыль не та, да сейчас грех останавливаться — как бы кредит не шатнуть!

— А вы не боитесь, что Атасар подведет? Похоже, у него с ткачами нелады.

— Да, — сказал Таласар с досадой, — обнаглела чернь!

— Скоты! — процедил Рават, и злоба состарила красивое лицо. — Мало им, что аких на последнее золото хлеб покупает и за гроши продает! Налоги с них, почитай, сняли — ведь ни хлебного, ни печного не платят! — а этим тварям все мало! Так обнаглели, что не таятся. Мол, не для того весною кровь лили, чтоб опять в кабалу лезть. И когда б одни разговоры! Уж не то, что квайрские ткачи — биссалские шелковщики от работы стали отлынивать. Выжечь эту гниль, покуда всю страну не заразила!

— Не переусердствуй, смотри. Так и страну поджечь недолго… выжигая.

— Нет, Учитель, слава господу, болезнь на виду. Сыздавна в Квайре вся зараза от безбожного Братства — одни разговоры?

— Есть, дорогой Учитель! Кончики отыскали и до сердца скоро дойдем. Вот днями договор с Тарданом подпишем, можно и за свои дела браться. Все готово!

— А аких знает об этом?

Рават поглядел удивленно.

— Да как бы я без воли его за такое дело взялся?

Боль и облегчение — словно прорвало нарыв. Все. Напрасно ты поспешил, Баруф. Честное слово, я не хотел! Думал, что буду с тобой до конца. Ладно, если ты сделал и этот выбор…

И я принялся за Равата. С ленивым, чуть насмешливым интересом я требовал доказательств, что Братство существует, что это не сплетни и не сказки предместий. Он лез вон из кожи, чтоб доказать, что он сражается не со словами, не с бабьими пересудами, а с реальной силой. Он все мне выложил, даже то, в чем был не уверен, даже свои догадки. Неглупые у него были догадки.

Да мальчик, прав Баруф, а не я — ты годишься. Не просто мелкий честолюбец — а личность. Ум и жестокость… тяжело мне будет с таким врагом. Ничего, ты еще молод. Я продержусь на твоих ошибках. Я играл с ним, и это было стыдно, ведь он еще верил мне и уважал меня. Пожалуй, теперь и я его уважал. Он был мой враг, настоящий, смертельный — а таких врагов положено уважать.

Что же ты наделал, Баруф? Да, я знаю, тебя заставили поспешить. За все надо платить — но зачем так подло? Почему ты со мной не поговорил? Мы бы вдвоем… господи, ты ведь знаешь, что мы можем вдвоем?

Концы у вас — это да, но у меня целых два дня. Я успею.

Я не ложился в эту ночь. Спокойно и деловито просмотрел бумаги и уничтожил все, что не касалось наших с Баруфом занятий. Жальче всего было расчеты. Снова и снова я просматривал их, нашел небольшую ошибку, машинально исправил. А потом отправил в очаг, и мне показалось, что я бросил в огонь всю свою жизнь — от рождения и до сегодняшней ночи. Но искры погасли, осыпались в черном пепле, и я заставил себя улыбнуться. Восстановлю, если буду жив. Память меня еще не подводила.

Вытащил деньги — о них не знала даже Суил. Чуть больше пяти кассалов — огромная сумма для Квайра, но для меня — гроши. Многое надо было сделать; я все успел, а ночь никак не кончалась… и боль не кончалась тоже.

Рассвет настиг меня у Ирагских ворот. Все у меня готово: пропуска, охранные грамоты, офицерские бляхи. Конечно, Баруф со временем все поменяет, но пара месяцев полной свободы… Ирсал торчал у кузницы. Глядел на небо и чесал волосатую грудь. Увидел меня, хмыкнул и взялся ладонью за щеку.

— Отправляйся в Кас, — велел я ему. — Забирай семью. Мать тоже с тобой поедет. Чтоб завтра вас в городе не было! Держи.

Он взял мешочек с деньгами, поглядел на него, на меня.

— Беда?

— Беда. Беги к Асагу. Скажешь: началось. Ночью увидимся, я провожать приду.

— А если про тетку спросит?

— Скажешь, я остаюсь.

— Насовсем?

— Насовсем.

— Слава богу! — сказал Ирсал и обнял меня, шлепнув мешком по спине.

— Поспеши.

— Дай хоть оденусь, родич чертов!

Мать я застал за уборкой. Засучив рукава, низко нагнувшись, она скоблила ножом давно отскобленный стол. Я глядел на ее худые, сутулые плечи, на бессильную шею, и в горле стоял комок. Я так давно ее не видел. Я так по ней стосковался. Я опять так долго не смогу увидеть ее. Вдруг она оглянулась, и улыбка согрела ее лицо и оживила глаза.

— Равл! Да как же ты тихонечко взошел, я и не чуяла!

Но я молчал, и улыбка ее погасла.

— Равл, никак что стряслось? Что с тобой, детка?

— Матушка, — глухо сказал я. — Тебе надо уехать.

Она обвела испуганным взглядом дом — родные стены, где прошла ее жизнь, где она любила и горевала, где родила и потеряла своих детей, — единственное, что есть у нее на свете.

— Господи помилуй, Равл. Куда ж я из дому?

Я не ответил. Я молча глядел на нее, и мать вдруг шагнула ко мне, провела по лицу рукою.

— Сыночек, детка моя ненаглядная, да что с тобой?

— Хочешь, чтоб я остался честным человеком? Чтобы не стыдиться за меня?

Она кивнула.

— Уезжай. Если до тебя доберутся… я все сделаю… любую подлость. Развяжи мне руки, матушка. Не дай, чтобы меня скрутили.

— О — ох, Равл!

— Ты не одна поедешь — Ирсал тоже увозит своих. И мать Суил там. И я приеду… попозже.

— О — ох, Равл, — опять простонала она. — Сказывала ж я… Когда ехать — то?

— Этой ночью.

— Нынче? — и мать вдруг рванула себя за волоса и заголосила, как по покойнику.

Нелегкий был день, но я все успел. Даже увиделся — жаль, не с Асагом, с другим Старшим Братом — Сиблом. И хотя он был Старший, а я только Брат Совета, да еще не прошедший обряд, он молча выслушал распоряжения, и спросил лишь, где и когда будет встреча.

— В лесу. Хонтову вырубку знаешь? В полдень, через два дня. Сам не успею — кого — то пришлю. Все. Храни вас бог. Проследи сам, чтоб тех, кого я назвал, завтра к утру в городе не было.

— Коль уж ты велишь, как не расстараться! — странная усмешка и странный взгляд, но мне было не до того, я спешил проводить мать.

Невеселым был наш исход. Чтобы никто не заметил, мы из города вышли пешком; повозка ждала в лесу. Мать еле шла; от страха и от горя у нее подкашивались ноги. Сразу за околицей я взял ее на руки, и она всю дорогу проплакала, прижавшись ко мне. Такая она была маленькая и легкая, так мало я дал ей радости и столько горя принес взамен! И потом, сидя в повозке, она все меня не отпускала, и ее слезы жгли мне лицо.

Но вот все кончилось. Тазир оторвала ее от меня, и они, обнявшись, заплакали в голос. Ирсал хлестнул лошадей, заскрипели колеса. Долго еще звучал в ночи этот скрип, а потом затих, затерялся в лесных звуках, и я повернулся и безрадостно зашагал в город. Усталый и одинокий вступил я в безлюдье улиц, и первый осенний дождь вовсю поливал меня. Мой дом был тих и темен, и, взбираясь по лестнице, я малодушно надеялся, что Суил еще нет. Так будет намного проще… И все — таки я улыбнулся, когда распахнулась дверь, и я увидел Суил.

— Никак вернулся, горе мое? Хорош! Где это тебя черти под дождем таскали?

— Мать провожал.

Она тихо вскрикнула и схватилась за щеки.

— Господи, Тилар! Что это ты надумал?

— Может, отложим, Суил? Я устал.

— Раздевайся! — приказала Суил и полезла в ларь за одеждой. — Ел — то хоть сегодня?

— Не помню.

— Ой, и беда с тобой! Иди сюда, полью.

А потом, умывшись и одевшись в сухое, я сидел за столом, и Суил хмурила тонкие брови, ревниво следя, как я ем. И только когда убедилась, что в меня не влезет ни крошки, поглядела в глаза и потребовала сурово:

— Сказывай!

— Суил, а может у Огила сотню для тебя попросить?

— Какую еще сотню?

— Ну — у, может, когеров? Они как раз без командира.

— Ой, да ну тебя! Тилар, бога ради, что стряслось? Да скажи ж ты, не мучай!