Несмотря на это или потому, что таково уж свойство человеческой натуры, – общество смело бросилось на решение единственного преобразования, которое, как надеялись его члены, можно было завершить до исхода осени. На втором собрании, в доме семейства Дианы Барри, Оливер Слоун предложил начать подписку в пользу того, чтобы перекрыть крышу и перекрасить здание магистрата, Джулия Белл поддержала его, не совсем уверенная в том, что это женское дело. Гилберт поставил вопрос на голосование, поддержка оказалась единодушной, и Энни с тяжелым сердцем занесла это решение в свои скрижали.

Следующим делом оказалось формирование соответствующего комитета, и Герти Пай, полная решимости не дать Джулии Белл пожать все лавры, взяла да и выдвинула Джейн Эндрюс в председатели этого комитета. Это предложение было надлежащим образом обсуждено и поддержано, и Джейн в порядке ответной любезности включила Герти в этот комитет вместе с Гилбертом, Энни, Дианой и Фредом Райтом. Комитет в закрытом порядке распределил обязанности. Энни и Диана были определены на ньюбриджскую дорогу, Гилберт и Фред на дорогу к Белым Пескам, а Джейн и Герти на дорогу к Кармоди.

Потому, пояснил Гилберт Энни, когда они направлялись домой по дороге через Духову рощу, насчет назначения Герти Пай, что все члены фамилии Пай жили на этой дороге и они не дадут ни цента, если деньги не будет собирать кто-то из их родственников.

На следующую субботу Энни и Диана начали осуществлять порученное дело. Они заехали с другого конца дороги и начали собирать средства, передвигаясь по направлению к своим домам. Первыми, к кому они зашли, были «девушки» семейства Эндрюсов.

– Если Кэтрин дома одна, то мы получим что-нибудь, – сказала Диана. – Но если там Элиза кукиш мы получим.

Элиза была дома, и выглядела куда более угрюмой, чем обычно. Мисс Элиза являлась одной из тех немногих персон, по которым можно было составить впечатление, что жизнь это воистину юдоль печали и что какая-то улыбка – упаси Боже смех это непозволительная трата нервной энергии. «Девушки» этого семейства были таковыми уже лет полсотни и, похоже, намеревались оставаться в таком качестве до конца своего жизненного пути. Кэтрин, как поговаривали, еще не оставила надежд, но Элиза, от рождения пессимистка, вообще никогда ни на что не надеялась. Жили они в маленьком, побуревшем от времени доме, выстроенном на солнечной опушке буковой рощи Марка Эндрюса. Элиза жаловалась, что летом в доме ужасно жарко, а Кэтрин обыкновенно говорила, что в нем приятно и тепло зимой.

Элиза сидела и что-то шила из лоскутов, и не потому, что в этом была необходимость, а в качестве протеста против легкомысленных кружев, которые плела в этот момент Кэтрин. Элиза хмуро, а Кэтрин с улыбкой выслушали Энни и Диану, когда те рассказали, с чем пришли. Правда, когда Кэтрин ловила взгляд Элизы, ее улыбка становилась смущенной, но уже в следующее мгновенье от этого смущения не оставалось следа.

– Если бы у меня водились лишние деньги, – с хмурым видом заявила Элиза, – я бы, наверно, сожгла их и получила удовольствие от этого пламени. Но уж на ремонт нашего магистрата не дала бы ни цента. От него никакого прока деревне. Это все для молодежи чтобы они там встречались да ухлестывали друг за дружкой, вместо того чтобы сидеть дома или спать.

– Элиза, должны же молодые люди развлекаться, – протестующе сказала Кэтрин.

– Не вижу в этом необходимости. Мы, когда были молодыми, не шлялись по таким местам, Кэтрин Эндрюс. Этот мир с каждым днем делается все хуже и хуже.

– А я думаю, что он становится лучше, – твердо заявила Кэтрин.

– Ты думаешь! – Голос Элизы выражал крайнее презрение. – Не имеет значения, что ты думаешь, Кэтрин Эндрюс. Факты есть факты.

– Ну а мне всегда нравится смотреть на светлые стороны жизни, Элиза.

– А их и нет, светлых-то.

– Нет есть! – не выдержав этой, по ее мнению, ереси, воскликнула Энни. – Ну как же, мисс Эндрюс, ведь есть столько светлого. Это действительно красивый мир!

– Вы бы не были о нем такого высокого мнения, если бы пожили с мое, – недовольно пробурчала Элиза. И вы не с таким энтузиазмом относились бы к мыслям насчет его улучшения. Как твоя мать, Диана? Бедняга, она столько перенесла за последнее время. Она так ужасно выглядит. А Марилла она ведь совершенно ослепнет. Что говорят доктора, сколько ей до того, как она совсем ослепнет, Энни?

– Врачи считают, что ухудшения не произойдет, если она будет следить за глазами, растерянно произнесла Энни.

Элиза покачала головой.

– Врачи вечно так говорят, чтобы поднять людям настроение. Я бы на ее месте не питала особых надежд. Уж лучше быть готовой к худшему.

– А почему бы не готовиться и к лучшему? – дрогнувшим голосом пролепетала Энни. – Может случиться хуже, но в равной степени может стать и лучше.

– По моему опыту нет. Мне пятьдесят семь, а тебе шестнадцать, понятно? – тем же недовольным голосом продолжала Элиза. Ну а насчет вашего общества оно, конечно, поможет Эвонли оттянуть свой конец, но я не сильно надеюсь на это.

Энни и Диана с облегчением покинули этот дом и поехали прочь настолько быстро, насколько мог бежать быстро упитанный пони. Когда дорога сделала поворот в кедровой роще, девушки увидели, что по пастбищу, принадлежащему мистеру Эндрюсу, бежит пухленькая женщина и отчаянно машет им рукой. Это была Кэтрин Эндрюс. Подбежав, она не могла говорить, а вложила в руку Энни две монеты по четверти доллара.

– Это мой взнос в покраску магистрата, наконец смогла произнести она. – Я дала бы доллар из своих денег за продажу яиц, но больше не могу, иначе Элиза обнаружит. Я очень болею за ваше общество и верю, что вам удастся сделать много добрых дел. Я оптимистка. Не могу не быть, живя с Элизой. Всё, мне надо спешить обратно, пока она не хватилась меня. Она думает, что я сейчас кормлю кур. Я надеюсь, вам успешно удастся собрать деньги. Не берите в голову, что вам говорила Элиза. Мир становится лучше, это определенно.

Следующим был дом Дэниела Блейра.

– Сейчас все зависит от того, дома ли его жена или нет, – сказала Диана, когда они подъезжали к дому, подпрыгивая на ухабах разъезженной дороги. – Если дома, то мы не получим ни цента. Все говорят, что Дэн Блейр даже постричься не может без разрешения жены. А она особа, как бы это помягче сказать, скуповатая. Она вечно говорит, что для нее прежде всего справедливость, а уж затем щедрость. И, как утверждает миссис Линд, настолько «прежде всего», что до щедрости дело никогда не доходит.

Вечером Энни рассказывала Марилле о приключениях в доме Блейра.

– Привязали мы лошадь и стучимся так тихо в кухню. Никто не вышел, но дверь была открыта, и мы слышим, из чулана кто-то идет, этак тяжело. Мы не могли слова промолвить, страшно было. Диана говорит, они жутко ругались. Про мистера Блейра даже не верится, он всегда такой спокойный, смирный. Но его же тоже можно довести. В общем, Марилла, когда этот бедняга появился у дверей, на нем был женский фартук в клеточку, и лицо у него было красное, как свекла, пот по лицу течет, и он говорит нам: «Не могу снять эту тряпку, она намертво завязала ее, так что прошу извинить меня, леди». Ну, мы попросили его не обращать на это внимания, вошли и сели. Мистер Блейр тоже сел. Он поднял фартук и завел его за спину, но все равно ему было очень стыдно, мне стало даже жалко его, а Диана предположила вслух, что мы заявились в неудобное время. «Нет, ничего, остановил ее мистер Блейр и попытался улыбнуться ты же знаешь, он всегда очень вежливый. Я просто немножко занят, собрался печь пирог, вот видите. Жена получила сегодня телеграмму, что вечером приезжает ее сестра из Монреаля. Она под дождем поехала встречать ее к поезду, а мне велела испечь пирог к чаю. Она написала мне рецепт и сказала что делать, а я половину ее рекомендаций начисто забыл. Вот тут написано: «положить во вкусу», а что это означает, не знаю. Как это понимать? А что если мой вкус отличается от вкуса других людей? Столовой ложки ванилина хватит для маленького слоеного пирога?