Уголки его губ опустились, сами губы дрожали, как у ребенка, который готов был вот-вот разреветься. Расширенные зрачки затопили белки глаз, а щеки горели.

− Что с тобой, Даниэль? − она коснулась его лица.

− Ничего особенного. Сегодня был трудный день. Я просто устал. Да и вина хватил случайно. − Он попытался выдавить из себя улыбку. − Это пройдет.

− Ты пил вино?

− Совсем чуть-чуть.

− Даниэль, подобные напитки таят в себе пристрастие. Я не хочу, чтобы ты начинал с юных лет пробовать их.

− Я больше не буду, мам, − дрожащие губы вытянулись в струнку.

− Ты ведь не за этим сюда пришел, верно?

− Нет.

− Скажи, зачем. Прошу, скажи мне честно.

Перед тем как солгать, Даниэль почувствовал себя вершителем. Весь фокус заключался лишь в том, насколько правдоподобно ему удастся изобразить чувство искреннего раскаяния.

− Я пришел попросить у тебя прощения, − выдохнул он. − Прости меня, если сможешь.

− Теперь ты понимаешь, что поступил ужасно?

Парень согласно кивнул.

− Хорошо. − Она взяла его за руку. − Пусть все будет, как прежде. Договорились?

− Да. Ты прощаешь?

− Надеюсь, между нами теперь всегда будут хорошие отношения. Мы − семья, и нам ссориться ни к чему. Верно?

− Но ты простила?

− Да, сынок, конечно, я тебя простила. А ты меня?

− Я тебя тоже, − не моргнув глазом, подтвердил парень.

− Значит, старое забыто, правильно я поняла?

Глаза Даниэля зажглись в свете одинокой свечи, когда он увидел, как мать сделала еще один глоток из чаши.

− Да, мам, совершенно верно. Я никогда не хотел с тобой ссориться. А та история с ножом просто недоразумение. Еще раз прошу у тебя прощения.

Варвара потянулась и обняла сына. В этом жесте, целиком и полностью рожденном материнской любовью, выразились все ее чувства, в которых нежность и забота были одними из главных.

И она чуть не заплакала. Ведь было от чего. Ее сын впервые после злополучного инцидента сказал ей такие слова. И это не могло не радовать. Каким бы ни казался он зрелым, для нее он оставался еще ребенком, а ребенку (будь он хоть семи пядей во лбу) для осознания собственной неправоты времени требуется всегда чуть больше, чем взрослому.

− На самом деле я уже давно простила тебя, сынок.

− Значит, я могу быть уверен, что ты меня любишь?

− Конечно, иначе и быть не может.

− Тогда я пойду?

− Как хочешь. − Их объятия разомкнулись, и парень направился к двери.

− Спасибо за угощение, − сказала она ему напоследок и закрыла за ним дверь.

Когда его шаги затихли в тиши пустого коридора, Варвара во второй раз за вечер задула свечу и легла на кровать.

На этот раз сон к ней пришел почти мгновенно. Как только ее голова коснулась подушки, темные воды забвения забрали ее в свои глубины. Но то был сон очень долгий. Без надежд, без времени, без чувств. И никто никогда так и не узнал, как его прервать.

− Привет, − сказал брат брату, едва открыв глаза и увидев белый свет. − Как спалось?

− Хорошо спалось. − Венегор потянулся, взгляд его коснулся пустого стола.

− А где же привычные молоко и хлеб? − не понял он.

− Вероятно, мама забыла про нас, − с досадой произнес Даниэль.

− Пойду поищу ее, − сказал Венегор и вышел в коридор.

Он заглянул в соседнюю комнату − пуста. Потом прошел на кухню, но и там не обнаружил никого. Дверь в родительскую спальню оказалась заперта. Поэтому он вернулся обратно.

− По-моему, мама еще спит. Странно, я не помню, когда она просыпалась позже нас.

− Ты стучался в спальню?

− Да, она закрыта.

− Действительно странно. − Даниэль слез с кровати, надел черную рубаху, серые вязаные штаны и кожаные сандалии с плетеным ремешком, и ленивым шагом направился к двери. Через минуту Венегор услышал его испуганный голос.

− Скорее, Венегор, иди сюда! − надрывался тот из родительской спальни.

Когда туда вбежал Венегор, он увидел брата, стоящего возле изголовья материнской кровати. Голова его была опущена, руки тряслись. Венегор перевел взгляд туда, куда смотрел Даниэль, и…

Мама, его родная мама лежала с широко открытыми глазами, недвижимая, без чувств на белой измятой постели. Лицо ее было белее мела, в глазах блуждала темно-синяя дымка. Она словно еще продолжала смотреть свой сон, что сулил ей безмятежность и покой. Сон, содержание которого теперь не узнать никому.

− Ее глаза открыты… − прошептал Венегор, не веря в то, что видит. − Нужно позвать лекаря…

− Она мертва, − холодно сказал Даниэль, и Венегор вздрогнул от констатации ужасной правды. Слова брата ранили его в самое сердце. Сказанные голосом судьи, они не имели ничего общего с трагедией.

− Боюсь, что лекарь уже не поможет.

Именно в тот момент Венегор впервые что-то заподозрил.

− Господи, как же так? − наконец он осмелился подойти ближе. − Из-за чего?

− Не знаю, − Даниэль замотал головой. − Она умерла во сне. И, судя по всему, случилось это глубокой ночью, − его ладонь легла на холодный лоб матери. − Тело почти остыло.

− Боже… − слезы застили глаза темной пеленой, и Венегор был вынужден зажмуриться. А потом он стал растирать глаза руками. До красноты, до боли, то и дело щурясь и моргая.

− Не самая плохая смерть, − выдохнул Даниэль.

− Как ты можешь так говорить о маме? − ужаснулся Венегор. Слезы его душили, слова давались с трудом.

− А что такого я сказал? − Даниэль пожал плечами. − Умереть во сне ведь лучше, чем, скажем, умереть от ран или прямого попадания копья в сердце. Разве не так?

− Замолчи! − Венегор повернулся к брату. − Вечно ты не следишь за своим языком!

− Я просто выразил свою мысль.

− Идиотские у тебя мысли! Нужен лекарь, и немедленно! − С этими словами Венегор выбежал из спальни.

− Так зови, − кивнул его брат. − Конечно, зови. − И опустил мертвые веки матери двумя пальцами дрожащей руки.

Через полчаса в доме семьи Калот лекарь по имени Таот, мужчина далеко за сорок, с длинной бородой и в шляпе-конусе из фетра, коснулся бесчувственной руки Варвары и произнес:

− К сожалению, сделать уже ничего нельзя. Душа ее покинула этот грешный мир несколько часов назад.

− Что же послужило причиной смерти? − спросил Даниэль в то время, как его младший брат стоял в углу, опустив голову и, скованный отчаянием и скорбью, не мог поднять глаза.

− Не знаю. − Таот задумался, щипля пальцами густую бороду. − Похоже на отравление. Но зачем? − Риторический вопрос повис в воздухе. − Все это очень странно. Вполне возможно, что это самоубийство. Мне нужно еще раз внимательно осмотреть тело. Только тогда я смогу сказать что-то конкретное. Вы позволите, чтобы я вызвал помощников? Мы перенесем тело вашей матери ко мне в дом. Там я не буду тревожить вас.

− Нет! − воскликнул Даниэль. − Вы в своем уме? Она умерла в этой спальне и будет находиться здесь до похорон! Это ее дом, и никуда забирать ее отсюда мы не позволим.

− Но это необходимо для установления причины смерти. Неужели вы не понимаете? − вопрос лекарь адресовал скорее Венегору, чем Даниэлю, ибо надеялся на холодный разум, который еще сохранился хоть у одного из братьев.

− Спасибо, но мы с братом против того, чтобы к ней кто-либо прикасался. Если вы не можете сказать, от чего она умерла, прошу вас, уходите. Дайте нам побыть с нашей мамой наедине, − ответил снова старший брат.

− Я могу сказать, но для этого мне необходим более тщательный осмотр, который я могу провести только у себя дома.