Двое моих старших коллег и начальников были совсем из другой категории людей. Заведующий отделением имел большую, запрещенную тогда, частную практику. В рабочее время он разъезжал по району по своим делам, больничному отделению отдавал минимум сил. Выгораживая друг друга, оба моих начальника прекрасно существовали. Другие врачи, коренные жители города, самоотверженно приходили на помощь больным людям, несмотря ни на какие обстоятельства. Я была молода и неопытна, но коллектив больницы, как и положено старшим коллегам, внимательно ко мне относился и многому научил.

Однажды к нам в отделение поступил молодой больной по фамилии Шапкин с тяжелой формой менингита, в бессознательном состоянии. Как я боролась за его жизнь! Применяла новейшие методы лечения, заботилась о нем, организовывала специальное кормление, прибегала осматривать больного сверхурочно и в свои выходные дни. В изоляторе он пролежал более двух месяцев, когда на общей врачебной конференции объявили, что Шапкин стал поправляться, пришел в сознание. Он даже сидел в постели и радостно общался с окружающими.

Шеф, появляясь на работе, слушал мой доклад, но смотрел больного торопливо и редко. Определенно я, по своей неопытности, что-то не досмотрела или пропустила. Внезапно Шапкину стало хуже, и он умер. Для меня это было огромным потрясением. Я так старалась и почти вытащила его с того света!

На вскрытии полагалось присутствие лечащих врачей; страдая, я была там одна. Оказалось, что в головном мозге больного после разлитого менингита остался абсцесс (нарыв) величиной с фасоль, разрушивший жизненно важные центры. Мне не хватило знаний и опыта «услышать звучание» этого нарыва и своевременно передать Шапкина нейрохирургам.

Здесь же впервые меня ждало еще одно потрясение. Тело не было полностью зашито после вскрытия и не готово к передаче санитарам, когда в секционный зал ворвались родственники покойного и стали вырывать изо рта трупа передние золотые зубы. (Тогда среди молодежи считалось модным отсутствующие, хорошо видные во рту зубы заменять литыми золотыми.) Варварски вырвав их, незваные посетители тут же затеяли между собой драку.

В слезах я вернулась в отделение. На этот раз заведующий был на своем рабочем месте. Он поинтересовался причиной моих слез. Я рассказала о смерти Шапкина, о расхождении нашего прижизненного диагноза заболевания больного и диагноза патологоанатомов, а также о безобразной драке родственников. Последнее сообщение заинтересовало его. Он сказал, что об этом факте должно быть известно в дирекции. Со времени моего первого дня работы я видела заместителя главного врача только издали в зале больничных конференций и в просторном директорском кабинете оказалась впервые. Шеф закрыл дверь и велел мне рассказать о Шапкине. Но тут «отвратительный старикашка» кинулся ко мне и обнял. Своим крепким объятием он блокировал мои плечевые суставы, и я не могла, обороняясь, послать его в нокаут, как в свое время в школе хулигана Витьку. В ответ на «захват» нападающего я рефлекторно ответила более легким боксерским приемом апперкот. Удар снизу пришелся в челюсть. Как позже я узнала, во рту «старикашки» был какой-то протез, разбившийся и поранивший его. Он с грохотом упал на стулья у длинного стола и вместе с ними — на пол. Мой заведующий бросился поднимать друга. А я убежала. Свидетелей необычной сцены не было, но каким-то образом об этом происшествии стало известно всей больнице.

На следующий день я, как обычно, пришла на работу. Заведующий отсутствовал. Старшая сестра сказала, что он заболел радикулитом. Пришлось мне со всеми делами справляться одной. В конце недели меня вызвали в отдел кадров и вручили приказ по райздраву о переводе в участковую больницу соседнего поселка, с увеличением коечного фонда этой больницы на пять неврологических коек. Да! Вот и наступила расплата за фарфоровые зубы!

Конечно, мне жаль было расставаться со ставшей мне родной больницей. Я была унижена и потрясена несправедливым наказанием за мою честную и тяжелую работу. Проплакав всю ночь, решила не унижаться до жалоб мужу или властям. Мне было невыносимо видеть этих моральных уродов. Для себя я лишила их звания врачей и с сознанием своей правоты отправилась в ссылку.

Наукогородок, где находилась участковая больница, отстоял от нашего города на двенадцать километров, но дорога до него была непростой. Приходилось просыпаться затемно, спешить на электричку и проезжать на ней две остановки, а затем идти пешком в любую погоду.

Вынужденную разлуку мы с мужем переживали тяжело. Он был доволен новым местом службы, но в одной комнате офицерского общежития наша семья поместиться не могла. Приходилось ждать освобождения квартиры.

Коллектив участковой больницы жил дружно и встретил меня тепло. Все работали много и серьезно. Я, как говорится, пришлась ко двору. Мне предоставлялась полная самостоятельность. Сдаваться я не желала и принялась за дело, не считаясь со временем и не жалея сил. Ни на работе, ни дома я не расставалась с учебниками, жадно вчитывалась в текущую медицинскую литературу и начала приобретать свой собственный лечебный опыт. Вскоре, к своей радости, я почувствовала, что пациенты доверяют мне и ценят предпринимаемые усилия в борьбе за их здоровье.

Больница и поликлиника размещались в зданиях бывшего монастыря. Палатами на два-три человека служили кельи с низким сводчатым потолком и маленькими окнами. Две кельи были предоставлены мне для стационарного лечения неврологических больных. Коллеги доброжелательно меня поддерживали. Однако обнаружилась еще одна причина сердечного ко мне отношения.

В канун Нового года сотрудники собрались в самой просторной комнате — в ординаторской, у елки. Главный врач поздравил товарищей по работе, сделал короткий отчет за год, похвалил новую неврологическую службу больницы и добавил: «Чтобы получить, наконец, пять дополнительных коек и молодого доктора, потребовалось дать кому-то по зубам». Все встали, окружили меня, поздравляли и пили за мое здоровье. «Старикашку», имевшего обширные связи, коллеги, мягко говоря, не жаловали.

Так прошел год преодоления серьезных физических, моральных и профессиональных проблем. К слову сказать, нет худа без добра! Первый год работы оказал влияние на всю мою последующую не только врачебную, но и семейную жизнь, научив одолевать трудности.

После долгой разлуки приехал счастливый, радостный муж и увез нас с дочкой к своему новому месту службы. Районный невропатолог, формально оставшийся заведующим, вручил мужу мою блестящую характеристику и выразил сожаление по поводу увольнения. Этот документ был вскоре востребован на новой службе мужа в госпитале, где моими пациентами стали солдаты и офицеры.

ТАЙНА

Демобилизовавшись из армии по болезни в сорокалетием возрасте, Ваня целиком посвятил себя медицинской службе, по конкурсу заняв должность заведующего отделением в госпитальной терапии 1-го Московского медицинского института имени И.М.Сеченова. Много лет удавалось преодолевать различные недуги. Однако на семьдесят шестом году жизни мужа постиг острый инфаркт миокарда.

На мои просьбы рассказать о войне он, советский офицер, коммунист и атеист, тяжело, надрывно вздыхал и говорил: «За то, что было там, Бог дал мне тебя!»

Беседы о прошлом отвлекали мужа от больничной обстановки, способствовали выздоровлению. «Расскажи, как ты воевал», — просила я. Он отвечал: «Лучше не скажешь!» — и прочитал стихотворение Константина Симонова:

Тот самый длинный день в году

С его безоблачной погодой

Нам выдал общую беду

Одну на всех, на все четыре года.

Она такой вдавила след

И стольких наземь положила,

Что двадцать лет и тридцать лет

Живым не верится, что живы.

«Скажи, — не отставала я, — за что тебе дали орден Красной Звезды?» — «Ну, слушай, — сказал муж, открывая лежащую перед ним книжку. — Ты уже знаешь, что срочную военную службу я проходил в Москве в качестве фельдшера 175-го полка 1-й Московской Пролетарской дивизии. Расквартирована она была в Садово-Спасских казармах. (Рядом с институтом имени Склифосовского.) В первых боях на Березине мы оказались через сутки после объявления войны. В бой с противником вступили прямо с марша.