«Дело было так...» — продолжил генерал и рассказал, что 22 июня 1941 года в Первой Московской Пролетарской мотострелковой дивизии, где он был врачом полка, а Иван фельдшером срочной службы, была объявлена боевая тревога. На машинах с полным боевым вооружением дивизия двинулась по шоссе Москва — Минск навстречу наступающему врагу. Утром 23 июня она прямо с марша заняла боевые позиции по реке Березине фронтом в пятьдесят километров и приняла на себя мощный удар противника. На трое суток полки дивизии остановили и частично уничтожили танковый клин Гудериана, стремившийся к Москве. Здесь враг столкнулся с серьезным сопротивлением бойцов Первой Московской Пролетарской дивизии. Немцы не могли прорвать фронт обороны и начали обходить ее с флангов. Дивизия, истекающая кровью, отступала. Под городом Орша врач полка был контужен и ранен. От непереносимой боли и страха попасть в плен раненый пытался застрелиться. Ваня отнял у него оружие, взвалил себе на спину и понес вслед за отступающими. Доктор приказывал ему: «Брось, догоняй своих!» — но он не подчинялся его приказу. Через несколько суток Иван вынес его к Смоленскому плацдарму. Посадив доктора в машину госпиталя, эвакуирующую раненых, сам пошел воевать дальше.
Доктор безуспешно искал его всю войну и вдруг нашел в 1945 году в Москве, в своем кабинете с рапортом о демобилизации. Такого офицера-героя он отпустить из армии не мог. Было принято решение: в порядке исключения из правил оставить его на действительной военной службе в подмосковной воинской части и разрешить закончить высшее медицинское образование в гражданском вузе.
Сказав свой тост, генерал выпил вино, грохнул бокал об пол и со слезами принялся целовать Ваню,
а затем всех нас, своих будущих коллег, веселых и живых. Только тогда я осознала, за какого геройского парня вышла замуж.
Всю ночь мы не давали покоя соседям своими песнями и плясками. Наш старый дом не обрушился, как думала я, только потому, что квартира располагалась на первом этаже. Утром у окон остановилась грузовая машина из воинской части, где служил Ваня. Ее командир был нашим гостем. Он сел в кабину с шофером. Мы с мужем устроились в пустом кузове. Заполнить его было нечем. Мое приданое состояло из одного чемодана и нескольких связок книг. Неожиданно машина остановилась у мебельного магазина. Командир сказал: «Выбирай, хозяйка, наш свадебный подарок». Им оказался новый красивый диван.
Машина помчалась к семейной жизни, протекавшей в дальнейшем не только против, а зачастую вопреки всяческим правилам и уставам. Началось с того, что вооруженная охрана беспрепятственно пропустила меня на территорию части. «Рай в шалаше» поместился в одном из огромных одноэтажных строений. В коридоре, казалось, могли разъехаться две машины. С левой стороны нашего здания находились двери каких-то служебных помещений, справа во всю длину тянулись спальни солдат с двухъярусными койками, видимые из открытых дверей. Ваня взял у дневального солдата ключ и открыл им дверь с надписью «Ленинская комната». Веселые парни втащили следом подаренный диван и удалились.
Я уверена, что ни одна новобрачная не начинала свою семейную жизнь в таких хоромах. Комната была большой, с высоким потолком. В огромное окно через красные шторы лился яркий солнечный свет, отражавшийся от кумачовых полотнищ, скатертей и портьер багровым сиянием. По стенам — стеллажи с книгами, шахматами, какими-то макетами. По обе стороны от окна на специальных тумбах стояли большие гипсовые бюсты Ленина и Сталина. Сиротливо брошенный в центре этого великолепия диван был так неуместен, что мы принялись хохотать. Смеялись не только от комичности обстановки, но от радости и счастья. Ваня с усилием развернул бюсты вождей лицом к окну и сказал: «Пусть туда смотрят!» Мы снова засмеялись.
Утром бюсты вождей от нас забрали. Рядом с одиноким диваном остались два стола и груда кумачовой ткани. Комната наполнилась незнакомыми мне, но доброжелательными энергичными мужчинами. С помощью солдат, волочивших по коридору мешки с песком и глиной, они принялись возводить печь. К обеду огромная печь была готова. Она разделила помещение на три комнаты — спальню, гостиную, кухню — и даже прихожую.
К ужину, в нарушение существующих правил и порядков, работавшие со смехом, шутками, острыми словцами, курящие и гомонящие (во главе с самим замполитом) разместились вокруг оставленных столов. Из столовой принесли ужин. Надо отметить, что питание в части было превосходным и обязательным для всех военнослужащих. (Женам не доверяли.) В это время шла война с Кореей. Считалось, что высокую боеготовность имеют только сытые люди. Стол украсился бутылками. Нашу свадьбу справили еще раз, не забыли также «обмыть» и новую печь.
На другой день был быстро построен сарайчик- дровяник. В нем была печка буржуйка, позволявшая мыться вплоть до сильных морозов. Ремонт был закончен по-военному быстро. На третий день оставалось покрасить оштукатуренные стены. Эту работу поручили стеснительному парню, называемому художником, писавшему различные лозунги и транспаранты. Он очень старался угодить «доктору». Когда я выбрала цвет стен, он вежливо спросил, не желаю ли я «оживить помещение бордюром». Я согласилась и уехала в институт, Ваня остался работать в качестве подмастерья. Вернувшись, я замерла в дверях и заплакала. Под потолком, окаймляя комнату, шла широкая яркая полоса, состоящая из разноцветных петухов с пышными хвостами и раскрытыми клювами, устремившимися к красному дракону в центре композиции. Художник сник от моей реакции и тоже готов был заплакать. Но Ваня засмеялся, обнял его, чем-то наградил и, провожая, сказал, что плачу я от счастья, получив такую необыкновенно художественную работу. Потом он принялся успокаивать меня, сказав, что парень очень старался и вложил в свое творчество определенный смысл: «Посмотри, это я с синим хвостом и ромашкой в клюве, это — зампохоз, этот — самый горластый — старшина. А этого ты не узнаешь? Действительно, петухи чем- то напоминали названных лиц, а капитан Коля Новиков был поразительно похож на зеленую птицу с оранжевым хвостом. «Ну а это красное чудовище в желтых перьях кто?» — спросила я. «А это ты, и не в желтых, а в золотых перьях, — жар-птица, одна среди нас, петухов!» — ответил Ваня. Я перестала рыдать и обняла своего дорогого и необыкновенного мужа.
Из оставленного кумача мною были сшиты шторы, роскошные покрывала на кровать, состоящую из сдвинутых солдатских коек, покрашенных в белый цвет. На алом покрывале дивана разместились мои вышивки, в свое время побывавшие на выставках детского творчества в Доме пионеров. Сияла белизной красавица-печь. Авиационная фанера, скрывшая щелястый пол, сверкала свежим лаком. Яркий бордюр сочетался с обстановкой комнаты.
После капитального ремонта помещения у нас побывали, наверное, все семейные офицерские пары, начиная с командира части. Мы были очень рады гостям, но ответных визитов не делали. Пришлось запереть дверь и готовиться к экзаменационной сессии за третий курс.
Экзамены сдавали легко и весело, на все пятерки. Сдав сессию, стали готовиться к отпуску на Ванину малую родину, в Поволжье. В этот раз я ехала туда не как гостья, а как жена молодого хозяина.
Спустя три месяца после свадьбы, в августе 1949 года, загорелые и счастливые мы вернулись в Москву. Семейный «дом» в казарме, уютный и успевший полюбиться, ждал нас. Товарищи встретили Ваню радушно. Мы сразу же включились в напряженную учебу, совмещаемую с довольно тяжелой и ответственной работой.
22 февраля 1950 года у нас родилась дочка Лена. Друзья нас поздравляли и помогали всем чем могли.
Нам с мужем посчастливилось испытать огромное родительское счастье. Девочка была прекрасна — розовое, маленькое существо. Она была спокойна, зря не плакала и не мешала нам заниматься, жила в своем четком малышовом ритме.
К нам переехала жить родная сестра маминой мамы Елены (о ней см. на с. 18. — Примеч. ред.), бабушка Поля. Я училась в третьем классе, когда она, потеряв работу и крышу над головой, поселилась у нас на Большой Грузинской улице. С тех пор мы не расставались. Несмотря на пожилой возраст, она взяла на себя заботу о новорожденной правнучке. Просторное помещение позволило нам огородить для бабушки уголок, там у нее были кровать, шкафчик и иконы. Молиться она могла когда и сколько хотела. Гениальным изобретением Ваниных товарищей, офицеров-технарей, я считала подаренный мне толстый лист фанеры, плотно фиксирующийся на кроватке, превращая его в манеж. Бабушка Поля ребенка на руки не брала, а после пробуждения заменяла подушку и одеяло фанерным щитом. Стоять и прыгать дочка стала с четырех месяцев. Не забаюканная и не зацелованная, она не была капризна, росла крепкой и подвижной. Старая бабушка и младенец хорошо ладили друг с другом. (Десять лет спустя я обнаружила в первой детской подушке зашитый нательный крестик как весть от любимой бабушки, а возможно, и о неизвестном нам ее крещении правнучки.)
