Я гордилась младшим братом Гошкой, который без моей сестринской помощи, работая в соседнем отряде, достойно перенес все трудности, получил причитающиеся ему сотни килограммов овощей и стал учеником седьмого класса мужской школы в новом учебном 1943/44 году. Он был также постоянным активным участником противовоздушной обороны города, дежурил на крышах домов, тушил зажигательные бомбы. Вскоре Иванов Георгий 1929 года рождения, в возрасте 14 лет, был награжден медалью «За оборону Москвы». Наш же девичий труд тоже не был забыт и по прошествии многих лет отмечен медалями «За доблестный труд в Великой Отечественной войне».

ВЕСНА 1946 года

Танцевальная площадка, в которую превратили наш московский двор вернувшиеся с войны фронтовики, просуществовала с начала мая до середины лета 1946 года.

Это время для нас с братом Гошкой было очень ответственным периодом жизни. Мне предстояло окончить десятый класс, затем сдать экзамены на только что введенный аттестат зрелости, а вслед за ними экзамены в медицинский институт.

Гошка, увлеченно занимаясь живописью и искусствоведением, готовил свои картины и скульптуры для художественной выставки нашего района. Оглушительная музыка, звучащая со двора, мешала занятиям и, продолжаясь за полночь, лишала нас коротких часов отдыха. Конечно, мы любили танцевать, но назойливые звуки вальсов, танго и фокстротов доводили

меня до слез, а Гошку до бешенства. Жители дома также страдали неимоверно, но терпели: ведь герои- фронтовики!

Наш брат Владимир начинал собираться на танцы с послеобеденного времени. Он лично отглаживал свою военную летную форму, до сияющего блеска чистил сапоги, пуговицы и звездочки на капитанских погонах, тщательно, особым образом укладывал вьющиеся белокурые волосы. А когда надевал на себя еще и командирскую портупею, скрипящую кожаными ремнями, становился необыкновенно красивым.

Он был одним из главных организаторов танцевальных вечеров, возвращался домой под утро или вообще не приходил ночевать.

Мы любили брата, гордились им, боевым летчиком, летавшим на тяжелых самолетах бомбить Берлин, трепетали перед его боевыми наградами, но (что делать?) пытались перехитрить его и перенести танцевальную площадку на соседнюю улицу. Там тоже имелись свои герои, желавшие развлечений в обширном дворе бывшего барского дома, окруженного столетними соснами. Иногда Владимир приказывал нам, как строгий командир, выходить во двор и принимать участие в танцах. «Засохните вы со своими уроками, — кричал он, — встряхнитесь!» Речь шла о нашем с Гошкой танце «Паренек», разученном еще до войны в Доме пионеров.

В изостудии младший брат занимался рисованием и лепкой, танцы считал недостойным занятием для художника. Однако я, приводившая брата на занятия и уводившая его домой, посещала все кружки по своему желанию. В танцевальном кружке мне не пришлось заниматься долго, так как я была высокой девочкой. Ни один мальчик не годился мне в пары.

Наш руководитель был профессиональным хореографом. Короткий танец ставился на мотив и слова частушки времен Гражданской войны. Меня сочли подходящей для танца, но нужный кавалер все не находился. Тогда пригласили Гошку. Брат был на год младше меня, но превосходил сестру в росте.

Танец получился удачным. Мы исполняли его непременно в каждом концерте «на бис». Брат одевался в гимнастерку с красными нашивками на груди и в будёновку со звездой на лбу. Мне полагалось быть в деревенском платочке и в юбке до пола.

По категорическому требованию Владимира мы исполняли свой танец в нашем дворе. Правда, выступления были не частыми, а только тогда, когда в наш двор приходил из соседнего дома Эдик. Эдика знали все как друга и одноклассника парня из нашего дома Вольки. Оба они были намного старше не только нас с Гошкой, но и многих ребят, воевали на фронте, имели воинское звание майора.

Волька в танцах никогда не участвовал, чем вызывал раздражение у наших фронтовиков. Он неизменно сидел, окруженный книгами, у письменного стола под лампой с зеленым абажуром. Окно квартиры выходило на центр танцевальной площадки. Охватив голову руками, майор готовился к экзаменам в аспирантуру.

Эдик появлялся в плотном окружении девчат-поклонниц. Они несли за ним табуретку и огромный трофейный аккордеон. Аккордеонист потерял на войне ногу, ходил медленно на одной ноге, опираясь на два костыля. Девицы заботливо усаживали его на почетном месте. Одни из них держали костыли, другие — китель с майорскими погонами и специальными нашивками, свидетельствовавшими о тяжелых ранениях, полученных Эдиком. Свита помогала ему надеть лямки аккордеона и неотступно находилась рядом во время концерта.

С появлением Эдика Волька во двор не выходил, но распахивал окно, улыбался и махал руками, приветствуя друга. При мощных звуках аккордеона многие окна нашего дома также открывались. На лавочках не оставалось свободных мест, соседи выносили во двор стулья.

Концерт, как правило, начинался песней и танцем «Яблочко». Морской раскачивающейся походкой входил в круг моряк Славка в форменной тельняшке и бескозырке. Под звон орденов и медалей, украшавших его грудь, он лихо отплясывал старинный матросский танец, к которому вскоре присоединялись все присутствующие. Текст песни тоже был старинным. Его собравшиеся пели хором.

Сольный иронический и гротескный танец под Эдиково пение и вариации на тему песни Утесова «Барон фон дер Пшик» исполнял наш Владимир. Удивительно, как он мгновенно перевоплощался, в соответствии со словами песни, то в фашиста: «Мундир без хлястика, разбита свастика», то в героя — нашего солдата.

Не жалея ног, присутствующие с азартом отплясывали и пели: «Раскудрявый клен зеленый, лист резной...»

Владимир, как заправский конферансье, не упускавший возможности покрасоваться перед публикой, с различными шутками представлял нас: «Евгения и Георгий Ивановы! Танец “Паренек”! Слова Демьяна Бедного! Музыка народная!» Присутствующие аплодировали, мы смущались.

На этот раз Гошка был одет в белую рубашку, подпоясанную армейским ремнем брата, голову украшала лихо заломленная на одно ухо его же пилотка.

На мне были единственные мои туфли, голова покрывалась белым платочком, завязанным под подбородком. Волосы я заплетала в одну толстую и длинную косу. Алый бант во время танца метался за спиной.

В нашем танце пел сам Эдик, аккомпанируя себе. При словах частушки «Как родная меня мать провожала, тут и вся моя родня набежала» Гошка крупным танцевальным шагом шел по кругу, а я бежала, пытаясь его догнать.

При словах «Ах, куда ты, паренек, ах, куда ты?!» я начинала кружиться вокруг Гошки, мешая ему продолжать путь. При словах «Не ходил бы ты, Ванек, во солдаты!» — удерживала его сзади за подол рубашки. А при словах «В Красной Армии штыки чай найдутся, без тебя большевики обойдутся!» — обнимала его за шею и буквально повисала на нем. Он очень смешно отбивался.

Этот момент всякий раз вызывал восторг зрителей, который переходил в овацию при словах «Будь такие все, как вы, ротозеи, что б осталось от Москвы, от Расеи?!» Здесь, взяв друг друга под руку, мы выполняли элемент «вертушка», то есть быстро бежали на месте, крутясь одновременно вокруг своей оси.

Зрители нас не отпускали, кричали «Бис!», заставляя повторять танец еще и еще раз. После нашего выступления уставшего Эдика свита уводила домой, а моряк Славка включал громогласную радиолу.

Идею, как убрать танцевальную площадку, придумал Гошка. Он заметил, что во время нашего танца Волька не только вставал из-за письменного стола, но и гасил свою зеленую лампу, чтобы было лучше видно происходящее во дворе. Младший брат сказал: «Это означает, что только мы с тобой, а вернее ты, можем вытащить его из дома. Если представить Владимиру нашу затею как пари, он наверняка проиграет!»

Я не соглашалась, не могла побороть свою робость. Как это так? Не может тощая дурнушка, не имеющая нарядной одежды, вытащить из дома взрослого человека-офицера, да еще и доктора! Наконец, измучившись от непрерывной музыки, согласилась с братом.