— Ладно, — сказал Мищук. — Вы узнайте, что им нужно, а я пойду гляну на тот злополучный двор.
Борович с Васяком подошли к сестрам.
— Гражданская Милиция. О чем спорите?
— Мы не спорим и не ссоримся. Вот только они не знают польского языка, а никто из нас не говорит по-немецки. Мы с Кресов[65].
— А в чем дело?
— Как нам приказали выехать, так мы добрались досюда. На запад. Нам выдали ордер на этот монастырь. — Монашка говорила с певучим, восточным акцентом. — Здесь мы все должны поселиться. Но мы же и немок не хотим выбрасывать. Мы же католички.
Борович кивнул.
— Понимаю. Так чего вы конкретно хотите?
— Какой-нибудь крыши над головой. Уже три дня мы ничего не ели. Сестры на грани сил.
— Хмм. — Борович подошел к немецкой настоятельнице. Та боязливо отступила, видя металлическую рукоятку автомата. Но облегченно вздохнула, слыша немецкий язык. Борович тщательно объяснил ситуацию. Немка улыбнулась.
— Ну конечно же! — Она приказала своим подопечным затащить тележки наверх. — Здесь много свободного места, потому что большинство сестер отправилось работать в военных госпиталях и гражданских больницах. Потом гауляйтер Ханке объявил зимнюю эвакуацию, так что большинства насельниц[66] здесь нет.
— А не найдется ли для них чего-нибудь поесть?
— Конечно. Приглашаем на скромную трапезу.
— Благодарю вас.
Борович пересказал это полькам, а потом подошел к Васяку. Они наблюдали за тем, как обе настоятельницы, пока что еще очень и очень осторожно, приветствуют одна другую. Немка получила в подарок миниатюрку образа Матери Божьей Остробрамской. Полька получила в ответ маленькую ладанку с иконкой. Женщины взаимно улыбались.
— Поразительно, — буркнул Борович. — Возможно, это первый, маленький шажок к дружбе.
— Да ты чего? — отшатнулся Васяк. — С немцами дружить? С ума сошел?
И в этот самый момент на внутреннем дворе взорвался Мищук. Борович с Васяком, превратившись в два соляных столба, ничего не понимая пялились в светлый прямоугольник выхода. Ни один из них даже пошевелиться не мог. Они видели обезображенные останки, кровь на гравии дорожки между клумбами, легкий ветерок качал цветы.
— Проклятие! Проклятие! — кричала немецкая настоятельница. — Это уже не в первый раз!
— Знаю, — вроде бы спокойно сообщил Борович, но продолжал стоять, словно его парализовало.
— Это что же, гранаткой в него кинули? — спросил трясущийся Васяк. Он тоже не мог сделать ни шага. Состояние шока не уходило.
— А разрыв слышал?
— Нет.
Васяк пересилил себя и направился вперед. Медленно, чуть ли не на цепочках.
— Тогда, может, снайпер?
— А выстрел слышал?
— Нет.
Борович тоже сделал неуверенный шаг по направлению к внутреннему двору, затем еще один. Удивительно, но монашки вокруг в панике не бегали. Двое мужчин перемещались среди неподвижных кукол из кабинета восковых фигур, которые кто-то выставил в театральных позах.
— Проклятие! Проклятие! — вопила монашка. Она толкнула одну из сестер, нарушив застывший пейзаж. — Приведи священника. Быстро!
Васяк вытащил из-под пальто свой стэн, перезарядил. Он разглядывался по сторонам. Даже на потолок глянул, словно оттуда им могла угрожать какая-то опасность.
— Что же это было? Из пращи его пришили?
— Чтобы получить подобный эффект, нужна катапульта. — Борович постепенно приходил в себя. — Просто-напросто, еще один несчастный случай.
Васяк сглотнул. Он пытался успокоиться, делая глубокие вдохи.
— Я пойду к нему. Быть может, еще удастся как-то помочь? — спросил он, но таким тоном, как будто ожидая, что Борович его решительно удержит.
— Ты же видишь, что он мертв. Если ты туда войдешь, то могут убить и тебя.
И действительно, тело Мищука лежало в настолько неправдоподобной позе, что было видно невооруженным глазом — хана! Впрочем, у человека нет такого количества суставов, чтобы прямо так выгнуться.
— Думаешь, это люди сделали?
— Нет! Дьяволы, колдуньи, упыри, вампиры… Ясное дело, что люди. — Борович закусил губу. У него еще осталась какая-то частица рассудка и рутина довоенного следователя. — Ладно, делаем так. Ты спрячься здесь и стреляй во все, что только шевелится на дворе. Я же проверю коридоры.
— Хорошо. — У Васяка лучших идей не было. Но тут он явно облегченно вздохнул.
Борович снял автомат с предохранителя и побежал к лестнице. В развевающемся пальто, он перескакивал по несколько ступеней за раз. Потом споткнулся, и его стэн выплюнул короткую очередь. Засвистели рикошеты. Каким-то чудом он не получил своей же пулей. Господи, он нервничал так, что бежал с пальцем на спусковом крючке. Немедленно снял, переместив палец на ремень. Он вбежал в коридор, где перепуганные монашки пытались увидеть, что творится внизу.
— Вон от окон! — заорал Борович. — От окон!
Сестры начали отступать, причем, неохотно, глядя ничего не понимающими глазами.
— Только не под противоположную стенку! — ругнул перепуганных женщин Борович. — Он будет вас видеть и выстрелит через окно. Ложитесь под подоконниками!
Монашки неуклюже пытались лечь, правда, вышло, что одна на другой. Но Борович нашел свободное местечко. Он выглянул и тут же укрылся. Ничего. Побежал дальше. Ничего. Через несколько минут, запыхавшись, вернулся.
— И как? — спросил Васяк. — Пришил гада? Потому что я слышал выстрелы.
— Нет. Нам нужно выйти во двор.
Судя по мине, милиционер предпочел бы этого не слышать.
— Обоим вместе?
— Холера одна знает, как будет лучше. — Борович горячечно размышлял вслух: — Быть может, так: я выскочу, а ты будешь меня прикрывать.
— Хорошо. — Васяк присел на одно колено у фрамуги, с той стороны, где ложилась длинная тень. На долю секунды отрывая взгляд от крыш, он проверил положение затвора в автомате. — Чисто, — шепнул он.
Борович тут же выскочил, пробежал несколько шагов и припал к земле за самым крупным, идеально постриженным кустом. Ничего. Совершенно ничего. Он пополз в направлении тела Мищука. Запах цветов сводил с ума. Но… Было что-то еще. Внезапно он услышал слова: «Прощаем вам и просим прощения». Этого видения он стряхнуть с себя не мог: увидел двух государственных мужей, которые подают руки на мосту между Польшей и Германией — союз, сначала военный, а затем и политический. Борович мгновение оставался в ступоре, потом заорал:
— Духов нет!
Потом бросился бежать. В двери дернул Васяка за воротник и рявкнул:
— Сваливаем! Там что-то есть!
— Господи Иисусе, что?
Они бежали по коридору к выходу из здания.
— Не знаю. Сваливаем, как можно подальше.
— В управление?
— Нет.
— Куда же тогда?
— В Америку!
* * *
Альтбузерштрассе была небольшой, но довольно длинной улицей. Офицер крипо (криминальной полиции) шел по ней и трясся. А может, следовало бы вызвать гестапо? Попросить прислать дополнительные силы? Как? Ближайший телефон был, кажется, в аптеке на Рынке. Альберт Грюневальд трясущимися от страха руками расстегнул плащ, вынул люгер и перезарядил. Он знал, что это ему мало в чем поможет. Тем не менее, он обязан был решить это дело.
Город уже был в осаде. С Ноймарктплатц[67] раздавался оглушительный грохот орудий. Но сама эта улочка пока что оставалась целой. Грюневальд шел, словно был не в себе. Слегка отрезвил его легенький ветерок. Он инстинктивно глянул в сторону. Ветер открыл ворота подворотни, где два солдата сбрасывали мундиры и переодевались в гражданское.
Грюневальд побежал к ним с криком:
— Стоять! Это крипо!
Ему не повезло. Он попал на парашютистов Геринга. Один из них выхватил пистолет и выстрелил быстрее, чем Грюневальд успел нажать на курок. Они ведь уже пару лет принимали участие в настоящей войне, а он — нет. И вообще, никогда еще он не стрелял в человека.