Нет, правда, для этого надо только взять сестрины цветы и продать их. Это можно сделать. По воскресеньям на улицах всегда много людей, и они с радостью купят цветы. Как часто люди спешат за город с цветками в петлицах, а нередко мужчины разъезжают в пролётках тоже с цветками в петлице. Да они непременно купят у Элины цветы.

Элина спросила, нельзя ли ей купить себе шляпку.

Конечно, можно, если останутся деньги. Но первым делом пусть купит себе ботинки.

Так они и уговорились. Никому до этого не было никакого дела, сёстры сами всё это придумали. Только бы Элине успеть забрать цветы вечером того же дня, не то они завянут.

Сколько ей было лет, той больной девочке? Наверно, двенадцать-тринадцать. А вообще-то годы ничего не решают. У меня была когда-то сестрёнка - она ещё вон такой крошкой учила греческий!

Но Элина не так уж легко выпуталась из той истории. Наказания ей никакого не дали, в полиции она отделалась лёгким испугом, а могло ведь быть и хуже. Но тут за неё взялась учительница. А взяться за какого-нибудь ребёнка - значит выделить его среди прочих, неусыпно следить за ним, наблюдать за ним исподтишка. Бывало, она подзовёт к себе Элину на переменке:

- Элина, детка, погоди немного, мне надо с тобой поговорить!

И вот Элину наставляют ласково и твёрдо, снова и снова припоминая ей тот случай, требуя, чтобы она молила Бога о прощении.

И тут что-то надломилось в ней.

Элина стала вялой и равнодушной, в школу приходила неумытая, забыв дома учебники. Окружённая недоверием, преследуемая испытующими взглядами, она вся съёживалась при встречах с учительницей, боялась смотреть людям в глаза. Она усвоила привычку оглядываться украдкой, что придавало её лицу вороватое выражение. И вот, наконец, для неё настал день конфирмации, и тут пастор заготовил для неё проповедь о том, что значит согрешить против одной из божьих заповедей, и все соседи принялись судачить о ней, что, дескать, из неё получится. И она бежала от своих соседей, из крохотной своей лачуги. Над городом сияло солнце, люди слонялись по улицам с цветками в петлицах, и сама она тоже спешила за город в пролётке...

Сегодня ночью я снова встретил её. Она живёт вон там, внизу; стоя в воротах, она шепотом окликнула меня. Ей не удалось избежать встречи со мной, я услышал её голос и узнал красный рубец на лице. Но до чего же она располнела!

- Поди сюда, я здесь, - сказала она.

- Да, и я тоже здесь, - отвечал я. - Как ты выросла, Элина!

Выросла? Что это ещё за разговор? Некогда ей со мной лясы точить. Если мне неохота идти к ней, то незачем и околачиваться тут, только других отпугивать.

Я назвал себя, заговорил про наш задний двор, про маленькую Ганну, про всё, что вдруг пришло мне на ум.

- Пойдём к тебе и там поговорим! - сказал я ей. Когда мы вошли, она спросила:

- Вино поставишь?

Вот она какая теперь стала.

- Подумай только, если бы с нами была Ганна! Мы снова сели бы втроём и стали бы болтать обо всём на свете.

Элина оглушительно захохотала:

- Что за вздор вы несете? Вы что, в детство впали?

- Неужели ты забыла Ганну? - спросил я. Она раздражительно сплюнула.

С чего это я затвердил про Ганну? Не воображаю ли я, что она всё ещё ребёнок? Ганны давным-давно уже нет, и ни к чему весь этот вздор! Так как, принести вино?

- Что ж, изволь.

Она поднялась и вышла из комнаты.

Из соседних комнат доносились голоса, хлопанье пробок, брань и крики. Где-то распахивались и захлопывались двери, кто-то выбегал в коридор и окликал служанку, отдавая ей то или иное приказание.

Возвратилась Элина. Закурив сигарету, она попыталась было сесть ко мне на колени.

- Отчего мне нельзя посидеть у тебя на коленях? - спросила она.

- Не для того я сюда пришёл, - отвечал я.

- Тогда плати за вино и ступай.

Я сказал:

- Присядь хоть ненадолго, и мы немножко поговорим. Конечно, я оплачу тебе потерянное время! - И я дал ей деньги, я не считал их, но денег было довольно много.

Тут она сразу смягчилась и послушно присела на стул. Но никакого разговора у нас не вышло. Всякий раз, когда я о чём-нибудь её спрашивал, она принималась что-то напевать или закуривала очередную сигарету прежде, чем мне ответить. О прошлом она ничего и слышать не хотела. Старый, грязный задний двор, что уж там вспоминать! А нельзя ли ей угостить вином служанку, ту, что сидит в коридоре?

- Конечно, можно.

- Знаете, - сказала она, - ведь та служанка - моя мать. Она тут прибирает за нами, девушками. Это я помогла ей сюда устроиться. Она здесь очень прилично зарабатывает.

Она вынесла в коридор стакан вина и тут же вернулась назад.

- За ваше здоровье, старый друг! - сказала она. И мы выпили.

Тут она снова захотела сесть ко мне на колени.

- Не надоело тебе здесь? - спросил я.

- Надоело? Нет, ни капли. А почему мне нельзя сесть к вам на колени?

- И давно ты здесь?

- Не помню точно. Не всё ли равно? Выпьем ещё?

Мы выпили. Она снова хрипло пропела обрывок какой-то песенки, сущую чепуху, наверно, из какого-нибудь эстрадного представления.

- Где ты слыхала эту песню?

- В «Тиволи».

- И часто ты туда ходишь?

- Да, когда есть деньги. А вот сейчас я на мели. Хозяйка сегодня требовала у меня денег. Она такую большую плату с нас берёт, так много, что нам самим ничего не остаётся. Может, дашь мне ещё денег?

По счастью, у меня ещё оставалось немного денег, и я отдал их ей.

Она взяла их, не сказав мне даже «спасибо», внешне совсем бесстрастно, может, только в душе немного порадовалась. Тут же она потребовала, чтобы я заказал ещё одну бутылку вина. Наверно, решила, что меня стоит потрясти покрепче.

Принесли вино.

Но тут ей вдруг захотелось показать меня остальным. Она сказала, что пригласит двух-трёх девушек и угостит их вином. Девушки пришли. Они были в коротких накрахмаленных юбках, шуршавших при каждом их движении, с голыми руками и коротко подстриженными волосами.

Элина представила меня, как оказалось, она отлично помнила моё имя. И тут же стала хвастать, что я дал ей кучу денег, что я её добрый старый друг и что, сколько бы денег она у меня ни потребовала, я нипочём ей не откажу. И так оно было всегда. Потому что я очень богат.

Девушки выпили и тоже развеселились, они наперебой сыпали двусмысленностями и горланили обрывки песен. Элина ревновала, когда я заговаривал с другими, сердито и угрюмо огрызалась. Но я нарочно обращался к другим, желая, чтобы сама Элина тоже разговорилась и позволила мне заглянуть в её душу. Однако мои старания не имели успеха: упрямо откинув назад голову, она занялась какими-то хлопотами. Под конец она схватила своё пальто и собралась выйти на улицу,

- Куда ты? - спросил я.

Она не ответила, продолжая с надменным видом что-то напевать, и надела шляпу. Неожиданно, распахнув дверь в коридор, она крикнула:

- Гина! - Так звали её мать.

Та подошла, тяжко ступая, шаркая разношенными туфлями, постучала в дверь, затем, распахнув её, встала на пороге.

- Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты каждый день вытирала на комоде пыль! - властно сказала Элина. - Вот какую грязищу развела! Меня такая уборка не устраивает, ясно тебе? И вон те фотографии тоже надо вытирать каждый день суконной тряпкой!

Мать ответила:

- Ладно! - и собралась было уйти. Всё лицо её было в морщинах, щеки запали. Она покорно слушала дочь, не сводя с неё глаз, боясь что-либо упустить из её слов.

- Запомни это раз и навсегда. Ясно? - сказала Элина.

Мать ответила:

- Да, чёрт побери, - и вышла. Она тихо прикрыла за собой дверь, только бы не слышать крика. Но сама она была на вид весьма свирепая женщина,

Элина между тем уже оделась. Обернувшись ко мне, она сказала:

- А теперь заплатите за вино и уходите!

- Спасибо за угощение! - сказали девушки и осушили стаканы.

Я был несколько ошарашен.

- Заплатить за вино? - переспросил я. - Одну минуточку, пожалуйста. Мне казалось, что я уже отдал вам деньги за вино, но, может, у меня ещё кое-что осталось. - Я снова полез в карман.