Нагель жестом поманил к себе какого-то мальчишку.
- Видишь вон того человека, ну того, в коричневом сюртуке?
- Тот, в фуражке? Это Минутка.
- Сбегай, позови его сюда.
Мальчишка побежал.
Когда Минутка подошел. Нагель поспешно встал, протянул ему руку и сказал:
- Добрый день, мой друг. Рад вас снова увидеть. Вы получили обещанный сюртук?
- Сюртук? Нет, еще нет. Но я его, наверно, скоро получу, - ответил Минутка. - Да, я ведь не поблагодарил вас как следует, за вчерашнее, - спасибо вам за все... Вот так, сегодня мы хороним Карлсена. Приходится с этим примириться, все мы под богом ходим.
Они оба сидели на новой надгробной плите и тихо разговаривали. Нагель вынул из кармана карандаш и стал что-то писать на полированном мраморе.
- Кто здесь похоронен? - спросил он.
- Вильгельмина Меек. А мы для краткости звали ее просто Мина Меек. Она ведь и была почти ребенком. Думаю, ей не исполнилось и двадцати.
- Да, судя по надписи, ей не было восемнадцати. Она, что, тоже была прекраснейшим человеком?
- Вы говорите это таким странным тоном, но...
- Я просто подметил вашу удивительную способность хорошо отзываться обо всех людях, какими бы они ни были.
- Если бы вам довелось знать Мину Меек, вы бы со мной согласились, я в этом уверен. Редчайшая душа. Если господь кого-нибудь берет себе в ангелы, то она наверняка ангел.
- Она была с кем-нибудь помолвлена?
- Помолвлена? Нет, что вы. Во всяком случае, насколько я знаю. Да нет, она не была помолвлена. Она постоянно читала Святое писание и громко разговаривала с богом, иногда даже на улице, так что прохожие слышали. И тогда люди останавливались и благоговейно молчали. Все здесь любили Мину Меек.
Нагель сунул карандаш в карман. На плите был написан какой-то стишок, карандашные строчки неприятно выделялись на белом мраморе.
- Вы возбудили всеобщий интерес, - сказал Минутка. - Я стоял там и слушал пастора, но заметил, что больше половины присутствующих заняты вами.
- Мной?
- Да. Многие перешептывались и спрашивали друг друга, кто вы такой. А теперь все они смотрят на нас.
- Скажите, кто эта дама с большим черным пером на шляпе?
- Вон та, у которой в руке зонтик с белой ручкой? Это Фредерика Андерсен, фрекен Фредерика, я вам вчера говорил о ней. А рядом с ней, ну, та, которая вот сейчас сюда смотрит, - дочь полицмейстера, фрекен Ульсен, Гудрун Ульсен. Да, я их всех знаю. Дагни Хьеллан тоже здесь. Она сегодня в черном платье, и, пожалуй, оно ей больше к лицу, чем все другие. Вы ее видели? Впрочем, сегодня все в черном, как и положено, а я сижу здесь и болтаю без толку. Видите вон того господина, в легком синем пальто и в очках? Это доктор Стенерсен, он не уездный врач, а занимается только частной практикой; в прошлом году он женился, его жена стоит вон там, в сторонке. Не знаю, видна ли вам маленькая смуглая дама в пальто, отделанном шелковым кантом. Да, это его супруга. Она часто хворает и поэтому всегда тепло одевается. А вот и поверенный...
- Не укажете ли вы мне жениха фрекен Хьеллан? - спросил Нагель.
- Нет, лейтенанта Хансена тут нет, он в плавании уже несколько дней. Он ушел в море сразу же после помолвки.
Они немного помолчали, потом Нагель сказал:
- На дне могилы лежали два цветка, два белых цветка. Вы не знаете, кто их туда положил?
- Нет... - ответил Минутка. - Впрочем, раз вы спрашиваете... вы сами задали мне этот вопрос... Об этом как-то неловко рассказывать. Может быть, если бы я попросил, эти цветы положили бы на гроб и мне не пришлось бы их вот так подбрасывать. Но ведь это всего два цветка, и куда их ни положи, они так и останутся двумя жалкими цветками. Поэтому я поднялся сегодня около трех утра, вернее сказать, ночи, и пошел на кладбище. Я спрыгнул в могилу и своими руками положил эти цветы на дно, и там, в могиле, я дважды громко попрощался с покойным. Это так потрясло меня, что я убежал в лес и долго стоял, уткнувшись от горя лицом в ладони. Странное чувство испытываешь, когда прощаешься с кем-нибудь навсегда. А ведь Йенса Карлсена, хоть он был по всем статьям куда выше меня, я считал все же своим добрым другом...
- Выходит, цветы эти от вас?
- Да, от меня. Но, видит бог, я сделал это вовсе не для того, чтобы потом хвастаться. О такой малости и говорить-то не стоит. Я купил их вчера вечером, когда шел от вас. Я принес дяде ваши деньги, и он на радостях дал мне полкроны. Он чуть было не сшиб меня с ног, так он расчувствовался. Он хочет сам вас поблагодарить. Да, да, он непременно придет к вам, я в этом уверен. Так вот, получив полкроны, я вспомнил, что не припас цветов для похорон, и тогда я отправился к пристани...
- К пристани?
- Да, к одной женщине, которая там живет.
- В одноэтажном домишке?
- Да.
- У нее седые волосы?
- Да, совсем седые; вы ее видели? Она дочь капитана, но очень нуждается. Сперва она ни за что не хотела брать мои полкроны, но я все же положил монету на стул, хотя она протестовала и все твердила: «Не надо». Она так робка и столько натерпелась из-за своей робости.
- Как ее зовут?
- Марта Гудэ.
- Марта Гудэ.
Нагель вынул свою записную книжку, записал ее имя и спросил:
- Она была замужем? Она вдова?
- Нет. Много лет, пока ее отец водил корабли, она плавала вместе с ним, а когда он умер, поселилась здесь.
- Неужели у нее нет родных?
- Право, не знаю, должно быть, нету.
- На что же она живет?
- Бог ее знает. Это никому не известно. Наверное, получает иногда небольшое пособие от благотворительного общества.
- Послушайте, вы ведь были у нее, у этой Марты Гудэ. Как выглядит ее комната?
- Ну, как может выглядеть комната в такой халупе? Кровать, стол и два стула. Впрочем, нет, припоминаю, что стульев вроде три, потому что в углу, у кровати, также стоит стул, вернее, кресло, обтянутое красным плюшем; оно настолько ветхое, что придвинуто к стене. Больше в комнате ничего нет.
- В самом деле? Так-таки ничего? Неужели на стене нет часов, или старой картины, или еще чего-нибудь в этом роде?
- Нет, а почему вы спрашиваете?
- Ну, а это кресло, обтянутое красным плюшем, кресло, которое уже не может само стоять и придвинуто к стене, как оно выглядит? Оно очень старое? Совсем рухлядь? На нем нельзя сидеть? Но тогда почему оно у кровати?.. Скажите, какая у него спинка? Высокая?