Панин осторожно прикрыл дверь и подумал с облегчением: «Значит, на сегодня обошлось без вливания».

Шел уже третий день с тех пор, как Панину поручили розыск пропавшего кумира ленинградских поклонников рок-музыки. С того злополучного утра, когда певец исчез с Дворцовой площади, – почти неделя. И все это время Ленинградское телевидение и радио находилось в осаде: по всем телефонам звонили фанаты Леонида Орешникова. Даже в бухгалтерию и кафетерий. Не меньше звонков раздавалось и на Литейном, 4. Стоило, например, обратиться по телевидению к свидетелям автодорожного происшествия с просьбой позвонить в милицию, как тут же по названному телефону начинались звонки совсем иного рода: когда вы разыщете Орешникова? Люди просили, грозили, рассказывали невероятные истории.

Странное дело – все последние годы город постоянно захлестывали волны слухов. От самых безобидных: «Илья Глазунов женился на Мирей Матье» – до мрачных предсказаний: «Двадцать четвертого июня город будет начисто разрушен землетрясением».

«Вы слышали, “Зенит” в полном составе разбился в авиакатастрофе?» – спрашивал один ленинградец другого, вместо того чтобы сказать «здравствуйте». И получал ответ: «Черт знает что такое – Игоря С. зарезали в Москве на Садовом кольце! Средь бела дня».

Немало слухов ходило в разные времена и о Леониде Орешникове. Слухи нервировали, мешали спокойно жить и работать.

«Ну почему всплеск слухов именно в Ленинграде?» – задавал себе вопрос Панин. Ему приходилось слышать небылицы и в других городах, но нигде слухи не расцветали так ярко и не держались так долго, как в его родном городе. А ведь казалось бы – высокая культура и интеллигентность ленинградцев славились по всей стране. Иногда капитан позволял себе помечтать о том, как полезно было бы доискаться до первоисточника всех этих слухов. Ведь если они возникают, значит, кому-то это нужно? Но у него не всегда выдавалось свободное время даже для того, чтобы помечтать. И в компетенцию уголовного розыска борьба со слухами не входила.

Теперь, когда для слухов о судьбе Орешникова имелись все основания, воображение горожан разыгралось. В ходу была даже версия с участием инопланетян. Конечно, вокальные данные у певца были прекрасные, но почему пришельцы остановились именно на нем, а не на Кобзоне или Иглесиасе?

По просьбе Панина ведущие информационной программы «600 секунд» дважды обращались к ленинградцам в поисках свидетелей события на Дворцовой площади. Но в уголовный розыск не последовало ни одного серьезного звонка. Казалось, что в городе, наводненном слухами, нет ни одного человека, не слыхавшего о происшествии с певцом. А люди молчали! И даже возможный свидетель – мужчина с портфелем – не отзывался. Оставалось думать, что он не ленинградец или ехал в командировку, туда, где «600 секунд» не показывают. И уехал именно в то утро, когда исчез Орешников. Папин даже выстроил гипотезу: мужчина шел через Дворцовую площадь на улицу Гоголя, к агентству Аэрофлота, откуда отправляются автобусы в Пулковский аэропорт. И по времени такая гипотеза была близка к делу: в шесть пятнадцать и в шесть тридцать три от агентства отправлялись автобусы. Но шоферы автобусов, которых расспросил Митя Кузнецов, не могли вспомнить, садился ли к ним похожий пассажир. Твердили, что в тот день народу было много. И с портфелями, и с чемоданами.

Больше всего надеялся капитан, что ему удастся выйти на Сурика. Если Инна Печатникова ничего не путала, версия «рэкетиры» казалась теперь самой перспективной.

Этот Сурик никак не выходил у капитана из головы. Он иногда ловил себя на том, что напевает себе под нос бесконечную песенку: «Сурик, сурик, сурик…» О всех Суриковых, проживающих в Ленинграде и области, он навел самые подробные справки. К счастью, их оказалось совсем немного. Александр попытался даже узнать, нет ли в городе мужчин по фамилии Сурикашвили и Сурикадзе. В последний год в Ленинграде много преступлений совершили приезжие с Кавказа. Но в адресном столе людей с такими фамилиями не значилось. Папин не поленился и позвонил в Тбилиси, своему знакомому, старшему оперуполномоченному уголовного розыска Отари Беденишвили и спросил, есть ли вообще грузинские фамилии Сурикашвили и Сурикадзе. Отари долго думал, а потом спросил:

– А зачем тебе, дорогой?

– Отари, это вопрос второй! Главное – есть ли такие фамилии? Бывают ли?

– Нет, Алекс, – не согласился Отари. – Это и есть первый вопрос! Если дело серьезное, я буду искать. Но вообще-то никогда таких фамилий не слыхал. Самое близкое – Сирадзе и Сулханишвили…

Панин вздохнул.

– Не ищи. Я эти фамилии сам придумал. Понимаешь, Отари, я от клички танцевал. А кличка – Сурик.

Отари тоже вздохнул, выражая Панину свое сочувствие. Поинтересовался:

– Алекс! У вас город морской, корабли красят суриком. Достать для друга банку не проблема?

– Отари, у нас даже банку без сурика достать проблема. Ты хочешь днище «Волги» покрасить?

– Я тебе банку пришлю, милиционер. И не пустую.

– Взяткодатель!

– Вай, какое корявое слово, дорогой! Но я не обижаюсь. Успехов тебе, танцуй дальше!

Была у Панина одна палочка-выручалочка – Глеб Петрович Плотников, у которого он начинал работать стажером в уголовном розыске. Плотников уже лет десять на пенсии. Старик сильно одряхлел: плохо слышал и видел, но голова у него была в полном порядке. Глеб Петрович помнил имена и клички всех преступников, что прошли через его руки. И особенно хорошо тех, до кого он так и не добрался. Он мог в подробностях воспроизвести какую-нибудь облаву тридцатилетней давности на воровскую малину. Сказать, кто из оперативников где стоял, во что были одеты задержанные, какая была в ту ночь погода. И даже какая закуска украшала стол в «малине». Не говоря уже о крепких напитках.

– Да, Николаич, – говорил Плотников, щуря свои слезящиеся, не раз оперированные глаза. – Какая закусь на «малине» у Вити-тити была, когда мы его банду брали! Балычок, языки копченые… Три сорта икры! Я тогда в последний раз в жизни паюсной икры поел!

– Как же ты успел, Петрович? – удивлялся Семеновский, в кабинете которого шла беседа со стариком. – Палили ведь тогда из всех стволов. Отчаянные у Яковлева бандюги собрались.

– Я и к самогону приложился, Николаич. Ты в соседней комнате «скорую» вызывал, а мы с Василием Даниловичем Житецким живых бандюг повязали, лицом к полу уложили и тяпнули по стопарю. Житецкий к коньяку потянулся, а я ему на самогон показал: попробуй. Про Вити-титин самогон у воров легенды ходили. И правда, что тебе живая вода. Мы даже раненому ІІрибылеву влили. Я думаю, он потому и живым остался.

Панин не позвонил старику с самого начала только потому, что во времена Плотникова ни о каких доморощенных рэкетирах и слуху не было. Трудно было ожидать от него совета в таком деле. Но теперь, когда розыск буксовал, капитан был готов зацепиться за соломинку. «Человек по кличке Сурик мог ведь раньше, во времена Плотникова, заниматься и другими делами?» – думал Панин, подсознательно игнорируя заявление Печатниковой о том, что у рэкетиров, угрожавших Орешникову, были молодые голоса.

– Вас слушают, – отозвался Плотников, сняв трубку. Последние годы баритон Глеба Петровича превратился в дребезжащий тенорок.

– Как жизнь, Петрович? – спросил Панин.

– Жив, и то слава богу, – отозвался старик. – А кто это говорит? Ты, Салех?

– Я, Глеб Петрович.

– Давно ты мне не звонил. Когда майорские звездочки пропивать будем?

– Как бы капитанские сохранить!

– Чего-чего? – переспросил Плотников.

– Сохранить бы капитанские, – повторил Панин.

– Все лихачишь? – старик хорошо знал об автомобильных проблемах Папина и осуждал его пристрастие к быстрой езде. «Мы-то все больше ножками, ножками, – любил говорить старик. – Недаром нашего брата топтунами звали».

– Ты чего звонишь? По делу или о здоровье справиться?

– По делу.

Старик не любил, когда с ним лукавили. А Панин был его учеником.