– Меня Андрей зовут. И – да, спасибо большое, – не в силах преодолеть вбитые мне мамой правила хорошего тона, отвечаю я.
– Андрей, а чай сладкий? Ты будешь сладкий чай? – доносится до меня голос Марины Витальевны. На языке у меня закрутился ответ, смысл которого сводится к тому, что сладкое не только липко, но и вредно (следующим будет вопрос «а где у вас тут покурят?»). Я открываю рот – и застываю, потому что передо мной появляется самое прекрасное создание на свете.
Стою столбом и не верю собственным глазам. Девочка была чудесной. Идеальная, семнадцати лет, гибкая и стройная, ростом чуть ниже меня. Светлые волосы по пояс и загорелые ноги нереальной длины. А ещё – очень странные, мерцающие глаза, которые я пока не могу рассмотреть, потому что девочка повернулась к окну спиной. Но мне кажется, что солнце через кружево тюли целует её. Довершают вид девочки шорты и какой—то модный, в тон вельветовым шортам, свитер. Девочка ставит ступню одной босой ножки на ступню другой и сморит на меня с любопытством. Потом поднимает вверх руки и одним неуловимым движением ловко превращает копну своих белых волос в хвост, а заодно показывает мне загорелую впадину живота. Держа одной рукой волосы, другой девочка достает из кармана круглую, до нелепого огромную, ярко—красную пуговицу, с остроумно пропущенной в её дырки чёрной аптекарской резинкой, и скрепляет свой хвост на макушке. Мое сердце даёт два глухих удара, я шепчу: «Красная Шапочка…» и улетаю в сказку…
Прошло столько лет, но я до сих пор помню нежное, тронутое природным загаром лицо, и то, во что эта девочка была одета и как выглядела эта её дурацкая пуговица. А ещё я с лёгкостью могу представить себе золотистую впадину её живота и бесконечные ноги. Кстати сказать, реакция у меня на эти части женского тела до сих пор та же…
А тогда я уставился на Красную Шапочку и хрипло сказал ей:
– Э—э.. привет.
– Ага, и тебе хэллоу, – беспечно и насмешливо отвечает мне девочка. Боже, какой у неё голос: чуть хриплый, а диапазон такой, что блюз можно петь. Или – шептать признания. Лучше всего в этом голосе звучат ноты второй октавы, где верхние тоны легко поддаются изменению силы звука, и… так, ладно: да, у меня абсолютный слух. И – да, я в детстве играл на скрипке. И – да, спасибо за это всё моей маме Свете!
– Ты кто? – чуть свысока спрашивает меня девочка.
– Я? – «Придурок, зачем я её переспрашиваю?»
– Нет, я, – тут же воспользовалась моим промахом вредная Красная Шапочка.
«Ну, всё понятно: передо мной – привыкшая к поклонению звезда.»
– Я – Андрей, – говорю «звезде» я взрослым независимым голосом.
– А «сладкий», прости, это твоя фамилия? – преувеличенно—вежливо осведомляется она.
– Нет, детка, сладкий – это моё призвание. Тебе показать? – На лице у меня невинно—невозмутимое выражение, с которым я и вываливаю свой вопрос. Девочка прямо отпала.
«Ну что, съела? Ага, я и сам звезда. Это я только с виду пай—мальчик. Ты лучше у старой карги директрисы спроси, зачем она мою мать вызвала. Из—за английского и ботаники, что ли? Как бы ни так, это я её племяннику навалял за то, что он юбки задирал старшим школьницам. Мой гарем, не его!..» Вру: просто мне девчонки тогда пожаловались…
Красная Шапочка изумлённо распахивает глаза, хлопает ресницами. Потом на её губах расцветает улыбка, и девочка начинает смеяться. Вместе с ней начинаю веселиться и я, постепенно оттаивая.
– А, так ты, наверное, еще один ученик моей бабушки… Мне дядя Саша что—то такое про тебя говорил, – и Красная Шапочка небрежно щёлкает пальцами. Я немедленно убираю улыбку с лица, но молчу: я и в детстве был терпеливым и всегда предпочитал оставлять за собой только последнее слово.
– Чего молчишь—то, Андрей? Стесняешься, что ли? – продолжает дразниться Шапочка и складывает тоненькие ручки на пухлой груди.
– А ты у нас ничего не стесняешься? Может, и мне дашь урок по преодолению комплексов? – Тут я откровенно прищуриваюсь и совершенно по—хамски оглядываю девочку с головы до ног. (Нет, у меня ещё не было тогда определённого опыта, зато были друзья – настоящие оторвы). Щёки у Красной Шапочки заалели, а глаза заметались. Потом девочка прикусила губу, а мне стало её жалко.
– Ладно, прости, – неохотно каюсь я.
– Так—так, – ледяным тоном процедила Шапочка, – значит, «прости», да?.. Ну ладно, мальчик. Будем считать, что ты выиграл… на первый раз. Бабуля! – кричит девочка и сбегает от меня на кухню. – Бабуля, я пойду гулять.
– А с кем? – резонирует из кухни Марина Витальевна, отчаянно гремя тарелками. Я морщусь. Да, я хочу пить и есть, но грохот посуды раздражает: к тому же, он может заглушить то, что ответит сейчас бабушке Красная Шапочка. А мне безумно интересно, с кем эта девочка намылилась и куда.
– С Колей и с Денисом. И с Мишей Иванченко. И Митя тоже будет. Ему папа мотоцикл купил, Митя о таком три года мечтал. А потом мы с Митей в Серебряный Бор поедем. Вместе, вдвоём… Дай нам с Митей что-нибудь вкусненькое.
«Ну, всё ясно: Красная Шапочка ненавязчиво показывает мне, кто она и кто я, и где моё место под солнцем. Но в открытую связываться со мной ей уже не улыбается.»
– Ладно, Ариша, только умоляю, возвращайся не поздно. Желаю вам с Митей хорошо провести время, – говорит Марина Витальевна.
– Ага. Ну, я пошла, – беспечно отвечает внучка и суёт нос в комнату, где, напрягая слух и разглядывая стены, с фальшиво—скучающим видом стою я.
– Ну, пока… Серый Волк Андрей, – веско говорит девочка и вдруг склоняет голову к плечу и улыбается мне. И этот жест, и эта улыбка настолько пленительны, что я замираю. Я ничего не могу поделать с собой, и я тоже ей улыбаюсь – в первый раз, искренне и открыто. Теперь ни с того, ни с сего замирает Красная Шапочка. Она смотрит на меня так, как будто я – феномен. Точно я один такой на свете. Не сказав мне больше ни слова, Красная Шапочка вздрагивает, бледнеет, опускает ресницы и медленно уходит. Зато теперь столбом стою я, в первый раз увидев её нереальные, ошеломительные глаза ярко—синего цвета…
Вот так я и влюбился в неё. Нет, мне совсем не хотелось взять Красную Шапочку за руку и под детские песни Шаинского уйти вместе с ней в закат. Я действительно, совершенно по—взрослому в неё влюбился. Я захотел её – всю, сразу и до конца. Я ею бредил. Я восхищался ею. Я убил бы любого, кто посмел бы обидеть её или сказать мне, что она любви не достойна. Я целый месяц жил в каком—то дыму, в вечном предвкушении встречи. Я видел Красную Шапочку перед собой днём и грезил о ней ночью. Она снилась мне. Она была первой, о ком я вспоминал, как только открывал глаза, просыпаясь. Мой мир сузился до одного взгляда её синих глаза.
И я начал мотаться на уроки английского языка, только чтобы её видеть. Я потчевался омерзительно—сладким чаем с опостылевшим мне на всю жизнь сладкими пирожками. Я делал все уроки, я зубрил огромные словари, я достал английским и мать, и сестру, и Дядьсашу. Это был настоящий подвиг: я ни разу не отказался на «Алексеевской» от процесса поглощения сладкой гадости и ни разу не опоздал, лишь бы бабушка Красной Шапочки меня не выгнала.
В июне я сдался окончательно и притащил в дом Марины Витальевны сменную обувь. Первое, что сказала Красная Шапочка, когда увидела мои кеды, это:
– Ой, какие беленькие… Боже мой, я сейчас прямо расплачусь от умиления. Ты, Серый Волк, ещё весь свой гардероб сюда перетащи. – Поджав клубничные губки, Ира злорадно посмотрела на меня. Недолго думая, этой-то сменной кедой я и влепил ей по заду. Красная Шапочка ойкнула, подпрыгнула и ухватилась за поражённое место.
– Если там больно, то я могу там поцеловать, – ухмыльнулся я. Красная Шапочка замерла, а потом разразилась буря.
– Я тебя убью, Серый Волк! – Ира была в бешенстве.
– Валяй, – бодро разрешил я. Ира попыталась отвесить мне подзатыльник, но я от неё увернулся. – Руку себе не вывихни, – засмеялся я. Красная Шапка надулась, смерила меня злым взглядом, поправила на голове свою дурацкую пуговицу и ушла гулять. Через час, нагулявшись, вернулась. Холодное лицо и решительный вид Снежной Королевы.
