— Что ж, мы получили хороший урок, — негромко заметил Хасар. — Может, выставить дозорных, чтобы ни один вражеский пловец не подобрался?

Чингис недовольно взглянул на брата. У кромки воды резвились перемазанные дети, швыряли друг в друга комья черной вонючей грязи. Как обычно, заводилами были Джучи и Чагатай, весьма довольные новой особенностью равнины Си Ся.

— Вода уйдет в землю, — хмуро ответил Чингис.

Хасар пожал плечами.

— Если отведем ее в сторону. А после всадники будут какое-то время увязать в грязи. Похоже, с разрушением каналов мы поторопились.

Чингис заметил хитроватую ухмылку брата, сам рассмеялся и встал.

— Мы все еще учимся, Хасар. Многое для нас в новинку. В следующий раз каналы рушить не будем. Доволен?

— Конечно! — весело произнес Хасар. — А то мне уже начало казаться, что мой брат не совершает ошибок. Сегодня я от души повеселился.

— Рад за тебя, — сказал Чингис.

Оба замолчали, наблюдая за дракой, что затеяли мальчишки. Чагатай бросился на Джучи, и они кубарем покатились по глинистому мелководью.

— Никто не нападет на улус со стороны пустыни, и ни одно войско не перейдет через озеро. Вечером устроим пир — отпразднуем победу, — решил Чингис.

Хасар улыбнулся и кивнул.

— Прекрасная мысль, брат!

Ань Цюань сжимал подлокотники позолоченного кресла, взирая на затопленную равнину. В городе хватало складов с солониной и зерном, пополнить же запасы было неоткуда — урожай гнил на корню. Правитель долго думал о сложившейся ситуации, но выхода так и не нашел. Жители еще не знают, что многим из них придется умереть от голода. Когда наступит зима, голодная толпа растерзает оставшихся гвардейцев. Иньчуань будет разрушен изнутри.

Перед ним, сколько хватало глаз, простиралась водная гладь. Она доходила до самых гор. За городом, на юге, уцелели поля и селения, до которых не добрались ни кочевники, ни прибывающая вода, но и они не смогли бы прокормить всех жителей Си Ся. Ань Цюань подумал о стражниках из нетронутых врагом городов. Призвав всех до единого, можно собрать еще одно войско, но в этом случае в провинциях начнут хозяйничать шайки разбойников, едва голод станет ощутим. Правитель гневался. Решение не приходило.

Ань Цюань тяжело вздохнул, и первый министр поднял на него взгляд.

— Отец не раз говорил мне, что крестьяне должны быть сыты, — громко произнес Ань Цюань. — Тогда я не понимал всей важности его совета. Думал, ничего страшного, если каждую зиму умирает от голода несколько человек. Разве это не свидетельствует о недовольстве богов?

Первый министр согласно кивнул.

— Люди не стали бы работать, ваше величество, не будь перед ними примера страданий. Увидев, к чему ведет праздность, они до седьмого пота трудятся на полях, чтобы прокормить себя и свои семьи. Такой порядок установили боги, и мы не должны противиться их воле.

— Но теперь придется голодать всем крестьянам! — вскричал Ань Цюань — ему надоел тягучий голос первого министра. — Вместо того чтобы получить урок и работать дальше, половина жителей будет требовать еды и драться на улицах за горстку риса.

— Может, так оно и случится, ваше величество, — равнодушно произнес министр. — Многие умрут, зато государство уцелеет. Новый урожай подарит крестьянам изобилие. Те, кто переживет зиму, станут тучными и восславят ваше имя.

Ань Цюань не нашелся, что возразить. Правитель смотрел из башни дворца вниз, на улицы, на бурлящую толпу. До нищих уже дошли слухи, что несобранный урожай затопило — он гниет на полях. Голода еще не было, но люди думали о грядущей зиме. В городе начались беспорядки. По приказу Ань Цюаня стражники действовали безжалостно, сотнями уничтожая бедняг, выказавших хоть малейшее недовольство. Люди научились бояться правителя, а правитель в глубине души страшился их гораздо сильнее.

— Урожай еще можно спасти? — наконец спросил Ань Цюань.

Не исключено, что у него разыгралось воображение. Как бы там ни было, государь явственно ощущал тяжелый запах гниющих трав и злаков, принесенный ветром.

Первый министр помешкал с ответом, уставился в доклад о городских происшествиях, словно ища в нем вдохновение.

— Если враги уберутся прочь сегодня, ваше величество, мы сумеем спасти часть урожая твердых зерновых. Если на затопленных полях посеять рис, мы еще успеем его собрать. Нужно будет восстановить каналы или направить поток воды вокруг равнины. Примерно десятую часть урожая можно будет спасти или вырастить заново.

— Никуда они не уберутся! — Ань Цюань изо всех сил ударил кулаком по подлокотнику. — Они победили нас. Вшивые, вонючие дикари проникли в самое сердце Си Ся, и я должен сидеть здесь, дыша смрадом гниющей пшеницы!

Первый министр молча склонил голову. Он боялся возразить — не хотел присоединиться к двум советникам, которых казнили не далее как сегодня утром, когда правитель вновь вспылил.

Ань Цюань встал и сцепил за спиной руки.

— У меня не осталось выбора. Даже если собрать по стране всех стражников, войско будет меньше того, что разбили кочевники. Сколько пройдет времени, прежде чем города станут пристанищем разбойников, которых некому будет усмирять? Я потеряю юг так же, как потерял север, и Иньчуань падет.

Он тихо выругался. Министр побледнел.

— Я не буду ждать, пока крестьяне поднимут бунт, а тошнотворный залах гнили пропитает все вокруг. Отправь гонцов к вождю кочевников. Скажи, что я приму его и мы обсудим нужды моего народа.

— Ваше величество, они же немногим лучше своры бродячих псов! — проговорил советник, задыхаясь от волнения. — Разве можно вести с ними переговоры?

Ань Цюань смерил министра гневным взглядом.

— Посылай людей. Я не смог одолеть войско этих бродячих псов. А они не могут взять мой город. Может, удастся откупиться, и они уйдут.

Министр вспыхнул от стыда за то, что ему поручили, однако низко поклонился, коснувшись лбом холодных половиц.

К вечеру монголы были пьяны и веселились вовсю. Сказители слагали песни о великой битве и мудром Чингисе, выманившем врагов за кольцо из железных колючек. Дети смеялись до колик, слушая шутливые стихи. Повсюду до самой темноты устраивали состязания в борьбе и стрельбе из лука, а потом победители ходили в травяных венках, пока не напивались до полного беспамятства.

Чингис со своими военачальниками возглавил празднество. Чингис благословил дюжину новых браков, щедро наделяя отличившихся воинов оружием и лошадьми из своих табунов. В юртах было полно невольниц, захваченных в тангутских селениях, хотя далеко не все жены принимали чужеземок спокойно. Не одна потасовка между женщинами закончилась кровопролитием, и всякий раз жилистые монголки одерживали верх. Водка из кобыльего молока, арак, распаляла людскую злость, и Хачиуну пришлось побывать на местах трех убийств. Он приказал привязать к столбу виновных — двоих мужчин и одну женщину — и жестоко выпороть. Хачиун не жалел убитых, но ему не хотелось, чтобы праздник перерос в разгул похоти и насилия. Благодаря его железной руке люди сохранили веселый настрой и с гордостью взирали на своих вождей, хотя были и такие, кто скучал по родным степям.

По соседству с большим шатром, где Чингис принимал военачальников, стояла юрта его семьи, которая ничем не отличалась от других юрт племени — ни размером, ни богатыми украшениями. Пока хан криками подбадривал борцов, а по всему огромному улусу зажигали костры, его жена Бортэ, напевая, смотрела, как едят их сыновья. С наступлением сумерек Джучи и Чагатай спрятались — не хотели идти спать и пропустить веселый и шумный праздник. Бортэ послала на поиски троих воинов, и вскоре брыкающихся и отбивающихся мальчишек доставили к матери. Теперь они сидели, бросая друг на друга злобные взгляды, а Бортэ убаюкивала Угэдэя и маленького Толуя. День выдался утомительный — вскоре оба малыша крепко спали, завернувшись в одеяла.

Бортэ повернулась к Джучи и нахмурила брови, увидев сердитое лицо сына.