Перед главным алтарем в святилище бога Митры, покровителя воинской славы, блюстителя нравственного сияния истины и добродетели, стоял юный жрец с кувшином воды в руке. Над алтарем красовался выбитый в камне символ — крылатое светило, век за веком воюющее с кромешным мраком. Пламя было все еще ярким, поскольку молодой служитель щедро его подкармливал, надеясь, что оно способно разжечь угасающие жизненные силы царя. Даже сейчас, получив приказ погасить огонь, он отставил кувшин, подбежал к сундучку с арабскими благовониями и всыпал горсть их в самый жар для оживления аромата. Лишь дождавшись, когда последний дымок вознесся в летнее небо, младший жрец опрокинул кувшин, и вода зашипела на углях.

*

Съедая мили, плавным размашистым шагом скаковой дромадер нес по царской дороге в Сузы запыленного курьера. Вскоре им обоим понадобится отдых, но к тому моменту они уже достигнут очередной дорожной заставы, а дальше незамедлительно отправится в ночь свежий гонец на полном сил верблюде.

Этап этого вестового заканчивался на половине пути до места назначения. Свиток, спрятанный в седельной сумке, передал ему напарник для срочной и безусловной доставки. Только первую стадию длинной дороги от Вавилона проскакал не знакомый никому всадник. Когда его спросили, правда ли, что царь болен, незнакомец ответил, что, судя по всему, так оно и есть, но у него нет времени на разговоры. Молчаливая и срочная доставка была главной задачей отряда курьеров; солдаты обменивались краткими приветствиями, и новый всадник уносился вперед, молча передавая очередному человеку в цепи послание, запечатанное личной печатью самого государя.

Все знали: царские вестовые носятся быстрее птиц. Даже крылатая молва не могла опередить их, ведь по ночам молва спит.

*

Почуявшие запах приближающегося верблюда лошади заартачились и вскинулись на дыбы, едва не сбросив на землю двух верховых, которые, пропуская несущегося мимо курьера, замедлили ход и посторонились. Старший из всадников, коренастый веснушчатый и рыжеволосый мужчина лет тридцати пяти, первым совладал со своей кобылой, с такой силой рванув поводья, что с удил закапала кровь. Его брат, вполне приятный на вид паренек с золотисто-каштановой шевелюрой, был лет на десять моложе и дольше возился с лошадью, пытаясь усмирить ее уговорами. Кассандр презрительно следил за его стараниями. Он был старшим сыном регента Македонии, Антипатра, но в Вавилонии оказался впервые. Отец недавно послал его в эти края, чтобы выяснить, почему Александр надумал передать полномочия регента Македонии Кратеру.

Иолла, младший сын регента, воевал вместе с Александром, а недавно стал его виночерпием. Это назначение, кстати, было своеобразным умиротворяющим жестом в адрес Антипатра, ибо Кассандр служил не на виду, а в гарнизоне города Пеллы, поскольку они с Александром с детства недолюбливали друг друга.

Успокоив наконец лошадь, Иолла сказал:

— Это был царский вестовой.

— А чтоб он сдох вместе со своей горбатой скотиной!

— Интересно, к чему такая спешка? Может… все закончилось?

Кассандр оглянулся назад — в сторону Вавилона — и сказал:

— Надеюсь, свирепый пес Гадеса уже пожирает его душу.

Какое-то время они ехали молча. Иолла задумчиво смотрел на расстилавшуюся перед ними дорогу. Наконец он сказал:

— Если так, то теперь никто уже не отнимет регентство у отца. И он сможет сам стать царем.

— Царем? — взревел Кассандр. — Никогда! Он ведь дал клятву верности и никогда ей не изменит. Будет все с той же преданностью служить варварскому отродью, если у бактрийки родится мальчик.

Лошадь Иоллы занервничала, ощутив возмущение своего седока.

— Тогда… зачем? Зачем ты заставил меня сделать это? Не ради отца? Только из ненависти?! Всемогущие боги, как же я не догадался!

Кассандр, развернувшись, хлестнул брата плетью по ноге. Тот заорал от боли и ярости.

— Не смей больше так делать! Мы не дома, и я давно вырос.

Кассандр показал на красный след от удара.

— Боль учит. Ты ничего не делал. Запомни, ничего. Заруби это у себя на носу.

Проехав еще немного и заметив слезы на глазах Иоллы, он сказал с ворчливой снисходительностью:

— По всей вероятности, он так и так подхватил бы лихорадку. Наверняка он сам частенько пил там грязную воду. На болотах. Крестьяне в низовьях постоянно пьют болотную воду, и никто не умирает от этого. Держи язык за зубами. Иначе болтливость погубит тебя.

Иолла тяжело вздохнул. Проведя рукой по глазам, он испачкал лицо серой пылью вавилонской равнины и сухо сказал:

— Он так и не восстановил толком силы после ранения в Индии. Лихорадка могла доконать его… Он был добр ко мне. Я сделал это только ради отца. А теперь ты говоришь, что он не будет царем.

— Отец не хочет быть царем. Но как бы там ни было, теперь он умрет правителем Македонии и всей Греции. Нашему старику тоже не долго осталось коптить этот свет.

Иолла молча глянул на брата, хлестнул свою лошадь и галопом помчался вперед между золотых пшеничных полей; разрывающие его грудь рыдания заглушал бешеный конский топот.

*

Следующий день в Вавилоне полководцы посвятили подготовке собрания, которое должно было решить, кто станет новым правителем Македонии. В древних законах этой страны ничего не говорилось о преимуществах первородства. Сами воины имели право выбрать нового царя из членов царского рода.

Когда умер Филипп, выборы прошли просто. Почти все войска тогда вернулись на родину. Двадцатилетний Александр уже успел снискать славу полководца, и никаких других претендентов даже не называли. Так же просто выбрали раньше и самого Филиппа, младшего брата царя Пердикки, павшего в битве. Филипп, едва ли не с пеленок взявшийся за оружие, уже стал опытным военачальником, а Македонии как раз предстояли большие войны.

Сейчас македонские войска были разбросаны по всей Азии. Десять тысяч ветеранов отправились домой на покой под командованием Кратера, энергичного полководца, состоявшего в родстве с царской династией, а в служебной иерархии Александра считавшегося вторым после Гефестиона. Многочисленные гарнизонные отряды завоевателей располагались и в мощных каменных крепостях, охраняя дороги, ведущие в Южную Грецию. Македонцы, находившиеся в Вавилоне, прекрасно все это понимали, но никто из них не сомневался в своей правомочности избирать нового властелина. Они состояли при Александре, и этого было достаточно.

Собравшись на жарком учебном плацу, воины в ожидании начала выборов о чем-то спорили, строили предположения и обменивались слухами. Время от времени их возбужденные голоса вскипали, словно волны прибоя, накатывающегося на галечный берег.

Генеральные распорядители из состава царской охраны пытались вызвать во дворец старших командиров высшего Ранга, чтобы обсудить с ними создавшееся затруднительное положение. Потерпев неудачу, они велели глашатаю успокоить войско сигналом трубы, чтобы затем пригласить каждого поименно. Глашатай, понимая, что простым сигналом войска не успокоишь, сыграл предупредительный «сбор по приказу». Но уже давно потерявшие терпение воины восприняли его как сигнал «общего сбора».

Шумной толпой они вливались через большие двери в тронный зал, а глашатай, пытаясь перекрыть общий гвалт, выкривал имена командиров, и те из них, кому удавалось услышать его, пытались протолкаться вперед. Давка в зале стала угрожающе опасной; двери пришлось закрыть, к отчаянию всех прибывших сюда по праву или без права. Глашатай, беспомощно глядя на это столпотворение, увещевающе взывал к толпе, оставшейся во дворе, думая про себя, что если бы Александр увидел такое, то очень многие быстро бы пожалели, что вообще появились на свет.

Поскольку солдаты все-таки пропускали начальство вперед, в первых рядах оказались наиболее уважаемые командиры из числа Соратников вкупе с офицерами македонской конницы и пехоты, каких также занесло в зал. Всех их объединяли сейчас лишь свойственные растерянным людям чувства глубокой тревоги и раздражения. Все они сознавали, что их войско находится в завоеванной стране, а до родины еще полмира. Они отправились сюда, твердо веря в Александра, и только в него. И больше всего нуждались сейчас не в царе, а хоть в каком-нибудь предводителе.