После этого Антон сам решил никогда не ходить в костел. Он и раньше бывал там лишь из-за любви к маме, но богослужение в импозантном, высоченном костеле больше воспринимал интересным зрелищем. В русской убогой полковой церквушке Антон чувствовал родное. Да девятилетний мальчик и был в ней далеко не последним прихожанином. Антон с воодушевлением прислуживал в алтаре, звонил в колокола, пел на клиросе, потом ему на службах доверили читать «Шестипсалмие» и «Апостола».

Антон веровал со всей чистотой. Как-то в школе его оставили за провинность после уроков на час в классе. За это еще должны были «пилить» дома, и он встал на колени перед висевшей тут иконой с молитвой:

– Боженька, дай, чтобы меня отпустили домой!

Когда он поднялся, открылась дверь и заглянувший учитель вдруг сказал:

– Деникин Антон, можешь идти домой…

Много Антон молился по разным поводам. Понимал, что надо нести наказание за грехи, но предпочитал порку вместо «пилки». Тогда он призывал:

– Господи, дай, чтобы меня лучше посекли – только не очень больно, – но не пилили!

Да почему-то чаще ему доставались материнские нотации.

Русско-польские отношения обострялись из-за нелепой русификации, наглядной и в школьном быте. Например, ксендз обязан был в реальном училище, где позже учился Антон, польским ученикам преподавать Закон Божий на русском. Польский язык был предметом необязательным, неэкзаменационным, преподавали его также на Русском. На польском в училищных стенах и ограде, на Ученических квартирах строжайше запрещалось говорить.

Против подобных несуразиц восставал даже варшавский генерал-губернатор Гурко, герой русско-турецкой войны, считавшийся поляками «гонителем польскости». Другое дело, что такие выверты жизни мало касались: ксендз на уроках лишь для виду бросал несколько русских фраз, польские ученики никогда не говорили между собой по-русски.

Болезненно переживая такое мальчиком, подростком, по которому это рикошетило, на склоне жизни в своих воспоминаниях А. И. Деникин отмечал:

«Я должен, однако, сказать, что эти перлы русификации бледнеют совершенно, если перелистать несколько страниц истории, перед жестоким и диким прессом полонизации, придавившей впоследствии русские земли, отошедшие к Польше по Рижскому договору 1921 года. Поляки начали искоренять в них всякие признаки русской культуры и гражданственности, упразднили вовсе русскую школу и особенно ополчились на русскую церковь. Польский язык стал официальным в делопроизводстве, в преподавании Закона Божьего, в церковных проповедях и местами – в богослужении. Мало того, началось закрытие и разрушение православных храмов: Варшавский собор – художественный образец русского зодчества – был взорван; в течение одного месяца в 1937 году было разрушено правительственными агентами 114 православных церквей – с кощунственным поруганием святынь, с насилиями и арестами священников и верных прихожан. Сам примас Польши в день святой Пасхи в архипастырском послании призывал католиков в борьбе с православием «идти следами фанатических безумцев апостольских»… Отплатили нам поляки, можно сказать, с лихвою!»

В 1882 году накануне своего десятилетия Антон Деникин выдержал экзамен в 1-й класс Влоцлавского реального училища. Он надел форменную фуражку будто офицерскую. Впервые в жизни родители отвели его в кондитерскую, где угощался шоколадом и пирожными.

Начал Антон учиться отлично, но во втором классе заболел оспой и чуть не умер. Лечивший его военврач-старичок однажды посмотрел на мальчика, мечущегося в бреду, и, перекрестив его, молча ушел. Тогда, плюнув на полковое братство, Ефимыч бросился к городскому врачу, который поднял сына на ноги.

Пропустив несколько месяцев, Антон отстал особенно по математике – главному, как считалось, предмету училища.

Реальные училища, основанные в Германии в XVIII веке, начали развиваться в России с тридцатых годов XIX столетия. В противовес классическим гимназиям эти общеобразовательные учебные заведения преследовали практические цели. Вместо налегания в гимназиях на изучение древних языков, сочинений латинских и греческих классиков, реальные училища больше упирали на хорошее знание математики, физики, химии, космографии, естественной истории, рисования и черчения. Они выпускали «реально» компетентную молодежь для поступления в высшие специальные учебные заведения, инженерные училища.

С трудом Антон перешел в третий класс, потом едва перевалил в четвертый, а тут взялся умирать отец.

Ефимычу в этом 1885 году было 78 лет, но Антону всегда казалось, что он вечен. Отец стоиком никогда не гнулся под жизненными невзгодами. В старости он словно снова обратился в продубленного фельдфебеля, старшего из унтеров, первого помощника ротного по административным и хозяйственным делам. Он сына не поучал, не наставлял. Как при свисте пуль, Деникин-старший своими поступками «командовал»: делай, как я! А в бесхитростных рассказах о себе и людях отец душевно ярился лишь на человеческую неправду, против которой прямолинейно стоял будто в штыковой.

Казалось, совсем недавно отец с развевающейся седой бородищей кряжисто топал с Антоном по городу, когда увидел, что парнишка стоит над тяжеленным мешком с мукой и плачет. Сбросил тот его со спины, чтобы передохнуть, а один снова поднять не может. Отец, не раздумывая, вскинул ношу на плечи парню. А дома выяснилось, что надорвался от этого «фельдфебель» грыжей.

Последние годы прижимали Ефимыча мучительные боли в желудке, но не привык он звать себе докторов, да и не на что было. Когда весною от страданий майор уже не смог встать с постели, пришел врач и определил рак желудка.

Иван Ефимович сразу успокоился, стал готовиться к смерти. Он говорил о ней невозмутимо, но от этого жгучей болью стегало по Антонову сердцу. Однажды, когда они остались одни, отец сказал:

– Скоро я умру. Оставляю тебя, милый, и мать твою в нужде. Но ты не печалься – Бог не оставит вас. Будь только честным человеком и береги мать, а все остальное само придет. Пожил я довольно. За все благодарю Творца. Только вот жалко, что не дождался твоих офицерских погон…

Шел Великий пост. Отец молился вслух:

– Господи, пошли умереть вместе с Тобою.

В Великий Пяток Антон был в церкви на выносе плащаницы и пел, как всегда, на клиросе. К нему подбежал знакомый мальчик:

– Иди домой, тебя мать требует!

Прибежал Антон домой – отец уж мертв. Чудесно исполнилось отцово желание умереть вместе с Иисусом, чтобы потом, конечно, и воскреснуть.

Хоронили Ивана Ефимовича на третий день Пасхи. Гремел похоронным маршем оркестр 1-го Стрелкового батальона. Гроб опустили в землю под выстрелы пограничной сотни.

Могильную плиту Деникина-старшего его друг ротмистр Ракицкий увековечил надписью: «В простоте души своей он боялся Бога, любил людей и не помнил зла».

Тринадцатилетний реалист 4-го класса Антон Деникин впервые почувствовал, как тяжело на плечи ложится ответственность. После смерти отца, их последнего взрослого мужчины (дед Вржесинский умер раньше), оставшимся квартира показалась пустыней. И нельзя было выжить подростку, его матери и Полосе на пенсию, сократившуюся до двадцати рублей. После смерти военных их вдовы получали ее пожизненно, сыновья – до 17 лет, дочери – до 21 года.

Антон тянул в училище, лавируя между двойкой и четверкой, но теперь он стал Деникиным-старшим. Чему-то же он научился в этой жизни! И принялся за репетиторство двоих училищных второклассников. Антоний Деникин, плотный парнишка, со внимательным взглядом темных глаз на благородной физиономии, впечатлил родителей этих окончательных двоечников. Подрядился он за уроки получать 12 рублей в месяц.

Тяжело было в педагогах, особенно зимой, когда рано смеркалось. Возвращался Антон из училища часа в четыре, наскоро обедал. Бежал на один урок, потом на другой в противоположный конец города. Снова являлся домой к ночи, и надо было свои уроки готовить. Он забыл про игры и чтение любимых Густава Эмара, Жюля Верна. Праздников ждал манной небесной.