Уголком глаза я заметил, как дернулась мелкая мышца у подбородка Узейн.

– Та маска еще не завершена, – возразила она.

– Он спрашивал, насколько далеко ты готова зайти. Вот и пускай смотрит.

Она резко мотнула головой:

– Хочешь сказать, как далеко готов зайти ты, Каль. Мы никак не замешаны в твоих планах.

– О, я бы не спешил такое утверждать, Узейн. Твои люди очень даже обрадовались помощи, когда я предложил ее, хотя кое-кто догадывался, какова будет цена. Я ведь вас не обманывал. Это ты решила отступиться от нашей договоренности.

Воздух странным образом задрожал, и что-то в облике Каля снова изменилось, причем дело было не во внешности. Некий аспект его природы? Ну да, конечно же: если Узейн действительно нарушила какую-то сделку, он видит в ней мишень для своей мести. Я посмотрел на нее, гадая, понимает ли она, насколько опасно обзавестись божественным врагом. Ее губы оставались плотно сжатыми, но лицо блестело от пота. Она внимательно наблюдала за Калем, а правая рука чуть заметно подергивалась, готовая схватиться за нож. О да! Она знала.

– Ты использовал нас, – проговорила она.

– А ты – меня. – Он вскинул подбородок, по-прежнему не сводя с меня взгляда. – Но сейчас я хочу сказать о другом. Разве ты не хочешь, чтобы твои боги увидели, насколько могущественной ты стала, Узейн? Так покажи ему!

Узейн издала какой-то безнадежный звук, в котором я услышал смесь страха и раздражения. Подойдя к одной из стенных полок, она отодвинула стоявшую там книгу. Открылось замаскированное отверстие. Она запустила туда руку и что-то потянула. Откуда-то из недр стены раздался глухой лязг, словно там отодвинулся невидимый снаружи засов, и вся стена начала поворачиваться вовнутрь.

Наружу тотчас устремился такой поток силы, что меня даже качнуло. Я ахнул и хотел было отпрянуть, но при этом забыл о нынешней длине своих ног. Споткнувшись, я еле успел ухватиться за какой-то столик и только поэтому устоял. Волны, накатывавшие изнутри, ощущались… как Нахадот в самом гадостном расположении духа. Нет, еще хуже! На меня словно навалились разом все царства этого мира, грозя раздавить… нет, не тело, а разум.

Пока я там задыхался, а пот капал со лба на дрожащие руки, вцепившиеся в столик, до меня вдруг дошло: а ведь нынешний ужас мне знаком.

«Есть отклик», – как говорил Нахадот.

Сделав отчаянное усилие, я заставил себя поднять голову. Моя плоть попросту отказывалась держаться. Приходилось бороться за то, чтобы оставаться материальным: я не был уверен, что, утратив вещественность, сумею собраться воедино. Я увидел, как Каль в дальнем конце комнаты тоже подался назад, упираясь ладонью в дверной косяк. Впрочем, на его лице не было удивления, он просто терпел, молча и мрачно. Однако к этой мрачности примешивался и своеобразный восторг.

– Что… – прохрипел я. Я пытался сосредоточиться на Узейн, но зрение подводило. – Что… это… такое?

Она ступила в потайную нишу, что обнаружилась за стеной. Там, на постаменте из темного дерева, покоилась еще одна маска. Она имела очень мало общего с остальными. Казалось, она была сделана из матового стекла, да и форма выглядела более замысловатой, нежели простой овал: гофрированные края имели сложный геометрический рисунок. Я сразу подумал, что она должна причинять боль тому, кто приложит ее к лицу. А еще эта маска была заметно крупнее обычной. На лбу и по линии нижней челюсти у нее имелись выступы, некоторым образом напомнившие мне крылья. Они заставляли думать о полетах. О падении вниз, вниз, сквозь крутящуюся воронку, чьи ревущие стены грозили разнести все смертное царство…

Узейн взяла ее, явно не замечая источаемую ею мощь. Неужели она ничего не чувствует? Как она может приближать дитя к предмету с таким ужасающим могуществом? Между тем в нише никаких факелов не было – маска испускала свое собственное неяркое сияние. Когда ее коснулась Узейн, мне на миг померещилось какое-то движение. Стекло вроде как обернулось смуглой человеческой плотью наподобие прикоснувшейся к ней руки, но потом вновь стало стеклом.

– Эта маска, по словам Каля, обладает особой силой, – сказала Узейн, обернувшись ко мне. Потом, прищурившись, взглянула на Каля, и тот кивнул в ответ, хотя ему было явно не по себе. Впрочем, его стоическое выражение могло скрыть что угодно. – Когда она будет завершена, то, согласно предсказанию, одарит божественностью того, кто ее наденет.

Я так и замер. Потом глянул на Каля. Тот лишь улыбнулся.

– Это невозможно, – сказал я.

– Еще как возможно, – возразил он. – И живое тому доказательство – Йейнэ.

Я затряс головой:

– Она особая. Она – не как все. Ее душа…

– Да знаю я.

Его взгляд дышал холодом ледников, и я вспомнил мгновение, когда он решил стать моим врагом. Может, у него и тогда было на лице такое же выражение? Если так, мне следовало лучше стараться, чтобы заслужить его прощение.

– Сочетание множества элементов, явленных в точно отмеренных пропорциях и силе, причем в строго определенное время. Вот и весь рецепт божественности. – Он указал рукой на маску, и его рука задрожала и расплылась, прежде чем он ее опустил. – Божественная кровь, смертная жизнь, магия, искусство и причуды случайности. И это еще не все, что сошлось в этой маске, а ради чего? Чтобы внушить всем, кто на нее смотрит, некую

мысль

.

Узейн водворила маску на резной деревянный лик, служивший подставкой.

– Верно, – подтвердила она. – И первая же смертная, что попробовала ее надеть, сгорела насмерть в огне, вспыхнувшем изнутри. Горела она целых три дня и все это время страшно кричала. Огонь же был до того жарким, что мы были не в состоянии приблизиться к ней и прекратить ее муки. – Она сурово посмотрела на Каля. – Эта вещь – зло!

– Лишь в незавершенном состоянии, – парировал он. – Первозданная энергия творения не несет в себе ни зла, ни добра. Но когда маска будет готова, она взобьет их, смешает и породит нечто небывалое… и чудесное.

Он ненадолго умолк, его взгляд обратился как бы внутрь, и даже голос зазвучал тише, словно он говорил сам с собой. Но я-то понимал, что слова были обращены ко мне.

– Я не намерен оставаться рабом судьбы. Я приму и подчиню ее и стану тем, кем желаю быть.

Узейн покачала головой:

– Ты безумен. Предполагается, что мы вложим всю эту мощь в твои руки, и только демоны знают, как ты употребишь ее. Ну уж нет. Покинь это место, Каль. Хватит уже с нас твоей помощи.

Мне было больно. Незавершенная маска… Она напомнила мне Вихрь: сошедшая с ума мощь, творение, пожирающее самое себя. Я не был еще смертным в достаточной степени, чтобы не чувствовать ее власти. Однако плохо мне было не только от этого. Что-то еще наваливалось на меня подобно надвигающемуся приливу, норовя свалить на колени. Присутствие маски обострило мое божественное восприятие, позволив это почувствовать, но плоть была слишком человеческой и не могла выносить такое могущество, сжатое в тесном объеме.

– Ты кто? – спросил я Каля на нашем языке, выталкивая слова между судорожными вздохами. – Элонтид? Расхожденец?..

Только этим и можно было объяснить исходящие от него мятущиеся токи. Решимость и скорбь, ненависть и влечение, честолюбие и одиночество. Вот только откуда взяться на свете еще одному элонтиду? Родиться во время моего заточения он просто не мог, ибо Энефа была мертва и боги на тот период утратили способность плодиться. И кто мог родить его? Единственным из Троих, кто мог создать его, был Итемпас, но Итемпас не путался с богорожденными.

Каль улыбнулся. К моему удивлению, в улыбке не читалась жестокость, была лишь та необычная скорбная решимость, которую я отметил в его голосе еще во сне.

– Энефа мертва, Сиэй, – тихо ответил он. – Не все ее труды с нею исчезли, но некоторые все же пропали. Я вот помню. И ты вспомнишь – со временем.

Вспомню – что?

забыть