– Хью знать нет. Солонец зверь совсем мало. Люди стрелять много, зверь бояться.

– Ясное дело! Хоть бы до весны подождали!

– Весна скоро нет. Люди есть надо.

– Что-о?! Опять людоедство?! Беда мне с вами…

В том, что это действительно беда, Семен убедился в ближайшие дни. Во-первых, он присутствовал на «приведении к присяге» еще одной группы – трех мужчин, женщины и двух подростков. А во-вторых, выяснилось, что никакой самоорганизации и передачи опыта среди неандертальцев не происходит. Новоприбывшие жестоко страдают от холода, но строить жилища не хотят, топоры и процесс рубки деревьев вызывает у них ужас. Тот факт, что кто-то из сородичей этим уже занимается, значимым для них не является. Они добирались сюда с огромными трудностями, но, поскольку ни еды, ни жилья тут нет, они собираются просто умирать. А если завтра подвалит новая толпа?!

Семен чувствовал, что путь насильственного внедрения новшеств в данном случае является порочным. Даже второе жилище было построено хьюгга-ми не «в принципе» как первое, а почти «в точности». Они изо всех сил старались подобрать и уложить на те же места точно такие же бревна, как в первом, хотя для этого им пришлось изрядно полазить по заснеженному лесу. Мысль о том, что, скажем, вместо одного толстого бревна можно использовать два тонких, никому и в голову не пришла.

«Нет, – сказал Семен самому себе, – так дело не пойдет. Наверное, мне нужно все-таки сначала думать, а потом прыгать. Проще всего списать все на первобытную тупость, только это будет неверно».

Семен плюнул на дела и погрузился в размышления, пытаясь окучить все, что узнал в этом мире о способах первобытного мышления, и все, что читал когда-то по этому поводу.

«Что мы имеем в анналах? Фрезер, Фрейд, Леви-Брюлль, Поршнев, Марков, Лобок и еще кто-то. А здесь? Общение с животными, с кроманьонцами и неандертальцами. У всех все по-разному, но есть что-то и общее.

Что отличает мышление человека от мышления, скажем, волка или саблезуба? Пожалуй, главное, что звери "видят", уделяют внимание, включают в сферу своих интересов лишь то, что имеет прямое отношение к воспроизводству потомства. Для этого нужна пища, самка, ну и победа над врагом или соперником. Все остальное как бы и не существует. Бесполезно расспрашивать тигра о том, какие цветочки росли на лугу, где он зарезал буйвола. А вот человек вовлекает в сферу своих интересов бесчисленное множество ненужных, казалось бы, предметов и явлений. Ну, какое дело охотнику до конфигурации созвездий на небе или цвета камней на галечной отмели? Тем не менее человек выдергивает из "небытия" лишние предметы и явления, присваивая им имена. Многие из них потом становятся даже полезными. В результате создается этакое культурно-информационное поле, которое удобно обозначить термином "миф". И этот миф, вероятно, является, единственно возможным способом диалога человека с окружающим миром. В него можно вписать или встроить, наверное, все, что угодно – от таракана до космического корабля, – достаточно лишь присвоить имя. Но есть объект, который принять в себя сложившееся культурно-информационное поле не может никоим образом. Это позиция другого мифа, иной взгляд на жизнь. Вред или польза тут ни при чем.

За примерами далеко ходить не нужно: в иной современности одним из самых высокопродуктивных домашних животных является свинья. Тем не менее для значительной части населения планеты этот источник пищи табуирован. Каким-нибудь украинцам такой запрет кажется, наверное, смешным и непонятным. Примерно как здешним неандертальцам требование прекратить людоедство. В моем родном "мифе" оно табуировано, но это МОЙ миф, а не ИХ. Точно так же и с жильем: для меня это искусственно созданное сооружение, а для них – изначально существующее, которое надо лишь слегка доделать, чтоб имитировать могилу или, может быть, материнскую утробу.

С лоуринами, с родом Волка все прошло относительно благополучно. Может быть, кроманьонское культурно-информационное пространство более объемно и пластично? Может быть, оно мне изначально не чуждо? Скорее всего, меня в него просто "встроили", пропустив через обряд инициации. Так или иначе, но я оказался не снаружи, а внутри их мифа. Это дало мне возможность вводить, втягивать в него новые предметы и явления. Но, как оказалось, до определенного предела – до проблемы нелюдей. Правда, и в этом случае имел место протест, несогласие, но не полное отторжение, ведь мы говорили на одном языке – в широком смысле, конечно. А вот с неандертальцами…

При первом контакте я был опознан и поименован, то есть встроен ими в свой миф. Только выделенное мне место я не принял – потому и остался жив. То, что я говорил тогда на ложе пыток, было, наверное, для них пустым звуком, поскольку "не резонировало" с их культурно-информационным полем. То же самое, скорее всего, происходит и сейчас.

Чтобы внедрять новшества в жизнь неандертальцев, нужно как-то войти в их "миф", получить право его менять: добавлять по своей воле новые сущности и отсекать лишнее.

Читал когда-то, что маленький ребенок сам по себе не может научиться целевому использованию предметов. Он начинает с имитации деятельности взрослых, будь то подметание пола или мытье посуды. Лишь с определенного возраста возникает осмысленное целеполагание – веником надо шаркать, чтоб сделать пол чистым, а не потому, что так поступают родители. В итоге в сознании закладывается образ некоего суперучителя, высшего авторитета. Коллективное же сознание (или подсознание?) творит из него… Ну, в общем, Бога Дарователя или Создателя мира, Первоучителя, Наделителя бытия смыслами. Наверное, без него не обходится ни одно культурно-информационное поле, просто у некоторых его заслоняют вторичные сущности духов и демонов. У лоуринов есть безымянный Творец, у местных неандертальцев – некто Амма. Впрочем, данное звукосочетание и здесь не является именем собственным. В мифе кроманьонцев я оказался очень близок демиургу – моя нечеловеческая сущность вроде бы соответствует Пер-возверю. А как подобраться к Амме неандертальцев? Проводник туда был – недоброй памяти Мгатилуш, но он давно мертв. Кто теперь? Онокл? М-м-м…»

По представлениям Семена, эта женщина являлась просто сумасшедшей. Безусловно, она обладает некими паранормальными способностями, но… Их проявления не вписываются в представления о мире (в миф!) человека начала XXI века, и сознание их отвергает. То, что удалось выпытать о ней у Хью, ясной картины не создало. «Кто еще есть из тех, с кем можно установить хоть какой-то мысленный контакт? Седой? Нужно попробовать…»

– Кто она? И что?

– Онокл.

– Слушай, а… – замялся Семен, – не из-за нее ли стекаются сюда ваши люди? Ведь это чужая земля, не ваша.

– Наша – где онокл.

– Но как они узнают, что она здесь?! Недоуменное пожимание плечами – дескать, что тут узнавать-то?!

«Ладно, – смирился Семен, – будем считать, что имеет место телепатическая связь».

– Почему она не хочет говорить со мной? Не знаешь… Тогда объясни, почему вы не подпускаете ее к больным и раненым?

– Онокл нужна всем.

«Ага, уже лучше, – обрадовался было Семен. – Боятся, что она возьмет себе чужую болезнь или слабость и откинет копыта. Вообще-то, путем мощного самовнушения человек может сделать себя больным или даже увечным – стигматы появятся. Но больной от этого здоровым не станет. Методом гипноза можно устранить лишь симптомы, но от такой практики еще Фрейд отказался – Кашпировский этого, наверное, не знает. Но нога-то у меня тогда не просто перестала болеть – опухоль исчезла! Допустим, мне это только показалось, но сапог не обманешь – он стал свободно надеваться и сниматься. И эта история со шрамом…»

– Зачем она вам? В каком качестве нужна? Какова ее роль, функция, задача?

– Она меж светом и тьмой, меж верхом и низом. «Замечательно! Только для нормального человека это – поэтическая метафора (или что?), а для неандертальцев – нечто вполне конкретное и реальное».

– Кажется, у нее вполне нормальное зрение, а ведет она себя как слепая. Почему? – задал глупейший вопрос Семен. И, разумеется, получил адекватный ответ: