– Так они тебе их и дали…

– Так и дадут! У них со шведами война, так что полдюжины кораблей для такого дела всяко наскребут. И Любек ганзейский чем-нито поможет, им шведы всю торговлишку с нами рушат. Они же не полные дурни – такую возможность упускать? Не то что некоторые…

– Что ты сказал, пень трухлявый?!

– А ну руками не замай!

Бумц! Бумц! Бумц!

Разгоревшийся словесный поединок, едва не перешедший в выяснение отношений на кулаках, сначала утихомирил Бельский, а окончательно потушил сам великий государь, с явным недовольством шевельнувшийся на троне:

– Что скажет Вяземский?

В установившейся тишине князь встал и благодарно поклонился своему повелителю:

– Сама по себе Литва против нас жидковата будет, а Жигимонт Август по сей день не объявил посполитое рушение[13]. За нами же – ни одного поражения. Зачем делиться, когда можно взять под себя всё?..

Согласные шепотки части думцев тут же слились в тихую волну поддержки воинственного оратора.

– Со шведами у нас договор мирный, а Рига куда как лучше Ревеля будет, и уж тем более Выборга. Возьмем ее, и тогда вот где у нас Литва с Польшей будут!

Царский ближник весьма выразительно сжал пальцы в жилистый кулак.

– Чуть что не по-нашему, враз торговлишку им задушим! Держава Московская с того будет становиться сильнее, а они начнут потихоньку слабеть – что может быть лучше? А как укрепимся в Риге да на Ливонских землях, можно и о Ревеле подумать. Я за войну, великий государь.

Бумц!

Думные бояре, вздумавшие было высказаться в поддержку Вяземского, нехотя умолкли.

– Тебе слово, Хворостинин.

Молодой и не шибко родовитый, но отлично проявивший себя воевода пружинисто вскочил на ноги и низко поклонился – сначала Иоанну Васильевичу, а потом и его наследнику Димитрию Иоанновичу.

– Воюем мы хорошо, это правда. И Ливонию под себя взять можем, и это тоже правда. Только не вся. Вои русские сильны и храбры, но вот по части доспехов и доброго оружия мы литвинам уступаем. У нас дети боярские в тягиляях и кольчужках, а у них вся шляхта в бахтерцах и пансырях. Да таких, что не враз и саблей возьмешь! В огненном бое такоже – пока до сшибки дело дойдет, они из пистолей чуть не весь первый ряд из седел вышибают! Так что победы наши немалой кровью оплачены.

– Все плохо, все умрут, хе-хе…

Проигнорировав тихий шепоток-насмешку, Хворостинин продолжил отвечать:

– Пока мы бьем литвинов, к землям Ливонским присматриваются соседние державы. И если Швеция с Данией заняты длящейся меж ними распрей, то королевству Польскому ничто не мешает двинуть свои полки на нас. А под такое дело и крымчаки пожалуют – поди Жигимот найдет, чем хана на большой набег сподвигнуть.

– Верно! Мы и сами так делали, когда Казань да Астрахань воевали!

Бумц!

В боярских рядах вновь воцарилась тишина.

– Слово мое таково: заедино с Литвой повоевать всю Ливонию да миром ее разделить. Одна сплошная выгода получается: и шведов в море скинем, и с датчанами отношения улучшим. А если Жигимонт Август что недоброе удумает, так против того литовская шляхта встанет, хотя бы из боязни потерять новые земли. Но даже если и не встанет – с одной державой воевать куда как сподручнее, нежели супротив четырех. Я за мир, великий государь!

Вновь поклонившись правителю и его наследнику, воевода Хворостинин сел обратно на скамью, а Иоанн Васильевич, с некоторой рассеянностью поглядывая на бояр, ненадолго задумался. Затем кивнул, словно бы с чем-то соглашаясь, и вызвал следующего оратора:

– Князь Михаил Иванович Воротынский. Что скажешь?

Без особой спешки вздев себя на ноги, родовитый боярин отвесил неглубокий поклон в сторону трона, после чего повернулся к собратьям по думской скамье. Им кланяться не стал (вот еще!), вместо этого степенно огладив начинающие седеть бороду и усы.

– Вот тут говорят, что надобно воевать. Дело хорошее, не спорю. Землица там неплохая, да и добыча… кхм. Только у меня два вопроса. Первое – откуда взять новых воев взамен пораненных и убитых? Тульские, рязанские да и прочие порубежные помещики с ранней весны и до поздней осени супротив ногаев и крымчаков заслон держат. Да в степь дозорами ходят, да строительство новых засечных черт охраняют. Поверстать их Ливонию воевать?.. Можно. Только степные людоловы сразу о том проведают, а они в последнее время меньше чем в три-пять тысяч сабель в набеги и вовсе не ходят. Отучили мы их, с божьей помощью, считанными сотнями-то налетать.

Великий князь на это заявление благосклонно кивнул, и один из основных авторов нового Устава о станичной и порубежной службе[14] тут же огляделся по сторонам – все ли то видели?

– И второй вопрос. Чтобы дальше с Литвой воевать, серебро надобно. Сами ведаете, в казне ныне пустовато. Амбары хлебные по городам строим? Строим!.. Избы лекарские и аптечные опять же. Сразу три засечных черты, да к ним две дюжины малых крепостиц, да четыре городка. В Сибири острожки ставим? Пушечный приказ на выделку орудий из тульского чугуна переводим?

Михаил Иванович чуть помолчал.

– Нет, конечно, можно собрать новые полки из посошной рати, но толку с них супротив литовской и польской шляхты… Плетями разгонят. Так что воевать-то можно, да вот только не на что. И некому.

Оглядев как своих сторонников, так и не согласных с ним противников мира, старый князь слегка напоказ поманил к себе одного из думских писцов:

– Мыслю я, пора бы уже и замириться с Великим княжеством Литовским, хотя бы и ради другого, очень важного дела.

Приняв у писца тоненькую книжицу в невзрачном переплете и небрежно покрутив ей перед боярами и окольничими, Воротынский пояснил свое заявление:

– Вот тут прописаны все набеги степняков, даже самые малые, а также исчислен весь разор, что они учинили. Одних только душ православных в полон увели два раза по сто тысяч, да втрое больше посекли и стрелами побили, пока захватывали и на рабские рынки вели! Скотины домашней, рухляди, иного прочего… А сколько пожгли-попортили? Да если все на серебро перевести, хватило бы по всей Москве копийками улицы замостить!.. По всей Руси у церквей купола вызолотить! Ров с валом и частоколом поперек всего Крыма поставить!!!

Тряхнув книжицей в последний раз, Михаил Иванович бросил ее обратно писцу и продолжил, не обращая внимания на поднявшийся шум:

– Вот с кем воевать надо, вот от кого беречься.

Следом за ударом посоха прозвучал и голос думского головы:

– Тих-ха!

Ничуть не удивленный (или хотя бы заинтересованный) непонятно откуда взявшимися подсчетами и росписями, царь внимательно оглядел две дюжины думных бояр и дворян, а поседевший на порубежной службе князь подвел черту под своей речью:

– Можно воевать, но года этак через два-три, когда под защитой новых засечных черт распашем много хорошей землицы. Раненые выздоровеют, взамен убитых подрастут новые вои, оружия и припасов впрок заготовим, серебра поднакопим. А уж там… Я за мир, великий государь!

Едва заметно качнув головой, увенчанной тяжелой шапкой Мономаха, царь явно напоказ задумался – и, пользуясь этим, тут же оживились противники Воротынского. Особенно громко проявил себя Петр Иванович Шуйский, вполголоса поинтересовавшийся у главного порубежника царства Московского: где же это он взял такую книжицу со столь забавными измышлениями? И нельзя ли и ему, Шуйскому, в том же самом месте прикупить свежих побасенок?

– Сказки[15] эти, Петр Иванович, писаны дьяками Разрядного, Земского и Поместного приказов для государя-наследника Димитрия Иоанновича. А вот цифирь касательно потерь от степных набегов исчислял он сам, и коли ты этому не веришь, али нашел ошибку какую, так сделай милость, поправь?..

Невольно дернув подбородком, Шуйский поперхнулся заготовленными вопросами и потерял всяческий интерес к обсуждению книжицы. Зато его моментально приобрели все остальные – даже те, кто и не думал после окончания боярской Думы попросить оную почитать. Потому что первенец великого князя уже успел показать себя большим умником – не в последнюю очередь благодаря тому, что все его подсчеты-расчеты неизменно оказывались верными. Что в цифири, что в устройстве разных заводов и прочих новых дел…