Я не стала смотреть, как дедушка и муж Салихи срезают ножами шкуру с бычка и телки. Я ушла в дом, поднялась на второй этаж. Мама сидела на полу в коридоре под дыркой в крыше. Она прислонилась к стене и подняла вверх лицо. Она была некрасивой. Я подумала, что, если бы сейчас зарезали ее, из ее горла не вышло бы ни капли крови. Сверху ей на лицо падало солнце. Кажется, она спала.

Когда я снова вышла во двор, бычка и телки уже не было. На их месте лежали тонко срезанная шкура, копыта, а в тазах – внутренности. Бабушка сидела на земле и полоскала в другом тазу требуху. Из требухи выходила зеленая каша – вчерашняя трава. Вечером бабушка перекрутит мясо и набьет им требуху. Я очень люблю колбасу, которую она готовит. Колбасу для свадьбы.

Утром мама не встала. Она лежала на полу, повернувшись к стене. Она не ответила, когда я позвала ее. Я села на матрас и нагнулась к ней. По ее лицу текли слезы. Она не спала.

– Мама, ты зачем плачешь? – спросила я.

– Соринка в глаз попала, – сказала она.

Мы позавтракали внизу, как обычно. Мама еще не встала. Я пошла в сад и сорвала там оставшиеся абрикосы. Пришла Айка, и мы побежали к ним смотреть, как Салиха печет лепешки для нашей свадьбы. Такой в нашем селе обычай – соседи друг другу помогают. Когда будет свадьба у них – бабушка будет печь им лепешки.

Бабушка готовила колбасу, крутила мясо для курзе и чуду. Она забыла про меня. А я забыла про маму. Я думала, она давно встала и помогает бабушке. Вечером я прибежала от Айки. Мама лежала на втором этаже на матрасе – она не вставала.

– Принеси пить, – попросила она.

Я бегом спустилась по лестнице, налила в чистый стакан воды из эмалированного чайника и принесла ей. Мама привстала на матрасе, взяла стакан двумя руками и начала пить так, будто она сто лет не пила.

Я подошла к подоконнику и взяла с него осколок зеркала, которое раньше стояло в коридоре, а потом разбилось. В зеркале я увидела черные глаза и черные волосы. Только лицо было как у мамы – белое. Я повернулась к ней. Она держала стакан и смотрела на меня. Почему у мамы глаза голубые, а у меня черные? Мама похожа на дедушку – у дедушки тоже глаза голубые.

У мамы стал маленький нос. Он уменьшился за ночь. Мама вся стала маленькая, как будто ее подменили.

В комнату зашла бабушка. У нее сверху юбки был завязан передник. Она встала на середину комнаты и смотрела на маму, вытирая руки о передник. Они у нее давно были сухие.

– Когда помощь нужна, все болеют, – сказала она. – У меня две руки. Опять мне чужих людей просить? Завтра соседи придут, ты разлеглась. От людей стыдно.

Мама опустила руку на пол и встала перед бабушкой на колени. Потом, держась за пол, поднялась. Она согнулась, как старуха. Мама пошла из комнаты и, дойдя до, стены схватилась за нее. Я засмеялась.

– Мама, ты ходишь как дедушка, когда пьяный!

Я тоже спустилась вниз. Мы сидели с мамой на подушках и засовывали мясо в требуху. Бабушка заматывала ее нитками.

– Завтра Хаджи-Мурад приедет, родственники, соседи придут, – заговорила бабушка, мотая черную нитку на требуху. – Твой чемодан, который Курбановы принесли, у меня в комнате стоит, ты до сих пор не открывала. Давай попозже открой, померь все как следует. Завтра, когда люди придут, оденься, чтобы нам тоже не стыдно было.

Бабушка так часто говорила, что нам от людей будет стыдно. Я думала, люди только для того к нам приходят, чтобы проверить, правильно ли мы живем. И если неправильно, нам должно быть от них стыдно. Она все время говорила про людей. Если я плохо подметала пол, бабушка говорила, что, если кто-то зайдет и увидит наш пол, ей глаза будет стыдно поднять. Если мама отдыхала, бабушка говорила, что надо ткать ковер, потому что люди могут зайти и увидеть, как мы бездельничаем, тогда тоже стыдно будет. Надо было каждую минуту что-то делать, даже если вся работа за день была сделана. Нельзя было долго спать, чтобы бабушке не было стыдно. И я всегда думала – мы же ни к кому не приходим, не проверяем, что они делают. Пусть делают что хотят, это же их дом.

– Ты смотри, как Бесме свою дочку замуж выдала, – сказала бабушка. – Никто бы на ней не женился. Вот я тебе говорю! Уй, какая она лентяйка, а то я не знаю. Бесме сама вещи дома постирает, а дочка несет в сад вешать – чтобы все видели, как она стирку делает. Бесме сама хинкал раскатает, гости придут, дочка только в воду тесто бросит, чтобы люди думали – это она приготовила. Вот такими хитростями выдала Бесме ее замуж. Потом ее там у мужа научат работать и заставят тоже. Главное – замуж выйти. А у нас что? То одна лежит, то другая. Люди придут, что скажут? Потом мое имя будут на языках трепать. Мне это надо? Мне это не надо. Вот я тебе говорю!

Требуха закончилась, бабушка положила всю колбасу в кастрюлю и налила сверху воды. Я сидела на подушке, прислонившись к стене. Мои глаза слипались. Я хотела спать, но так тяжело было встать, подняться по холодной лестнице и постелить постель. Я мечтала, чтобы кто-нибудь взял меня на руки, отнес на второй этаж, уложил на постеленный матрас, накрыл одеялом, и я бы спала до утра, не слыша петухов.

Мама тоже закрыла глаза и прислонилась к стене. С улицы приходило цыканье цикад. Все село засыпало. Я открывала глаза, смотрела на мамино лицо, цикады меня усыпляли, я закрывала глаза, холодная стена меня будила, я снова открывала глаза и смотрела на лицо мамы.

На другой день возле наших ворот остановился автобус. Мы издалека услышали его шум. Дедушка надел папаху и не спеша пошел во двор. Бабушка бросила колоть грецкие орехи и побежала за ним следом. Мы с мамой вышли последние.

Дядя вошел во двор в военной одежде. В руках он нес желтый чемодан. Дедушка захихикал и протянул ему руку. Пока они трясли руки и улыбались, бабушка стояла за их спиной и вытирала сухие руки о передник. Дядя подошел к бабушке и обнял ее одной рукой. Бабушка захихикала. Дядя обнял маму двумя руками и похлопал ее по спине. Подошел ко мне, взял на руки и хотел подбросить, но сильно надавил руками мне на бока, я начала крутиться и он, хихикая, опустил меня на землю.

– Пошли, пошли, – позвала бабушка, – давай обедать.

Дядя с дедушкой ушли в комнату для гостей. Мама носила туда хлеб, соленья, тарелки, в которых плавало жирное мясо и картошка. Бабушка принесла пряники и конфеты. Я стояла на пороге и смотрела из-за занавески, как они отламывают хлеб и макают его в тарелки. Дядя меня заметил и снова захихикал. У него были голубые, как у дедушки, глаза. И красные кучерявые волосы. Почти такого же цвета, как у мамы. У нас в селе мало людей с такими волосами.

– Хадижа, иди сюда, – позвал он.

Я вошла в комнату.

– Что ты хочешь – пряник или конфету? – спросил дядя.

– Все хочу, – ответила я.

Он засмеялся и дал мне и пряник, и конфету.

– Ты совсем на Айшу не похожа, – сказал он.

– А на кого она похожа? – спросил дедушка.

– На нашу мать, – ответил дядя.

Зачем он так сказал, обиделась я. Я ни за что не хотела быть похожа на бабушку! У бабушки большой красный нос и узкие глаза. У нее морщины и грудь, как две старые груши, которые упали с дерева на землю и высохли. Я видела один раз, когда она переодевалась!

– Не хочу быть на нее похожа, она страшная!

Дедушка захохотал.

– Э, ты не знаешь, в молодости твоя бабушка была самой красивой в этом селе. Сколько за нее сватались, я даже думал – все, мне она не достанется. Радуйся Хадижа, что ты – вылитая она. Не то что твоя мать – бледная, худая, рыжая. Я, правда, сам тоже рыжий был, теперь седой, – сказал дедушка. – Вот твой дядя рыжий. Спроси, как его дразнили всегда.

– Рыжий-пыжий конопатый, убил дедушку лопатой, – сказал дядя и захихикал.

– Не надо дедушку убивать!

– Ах ты моя молодец, – обрадовался дедушка. – Ма тебе за это еще пряник, – он протянул мне другой пряник.

В обед места на нашем крыльце для чужих галош не осталось. К нам в дом шли и шли мужчины. Они заходили, жали руку сначала дедушке, потом дяде. Из той комнаты постоянно доносилось: