– Ну, а к нам зачем? У тебя же спецдисциплины.

– Евгения Ивановна, можно позвонить домой по городскому?

– Только недолго, ты же знаешь – не положено.

– Спасибо, я быстро.

Веселов поднял трубку. Она казалась тяжелее, чем обычно. И диск проворачивался с трудом.

– Алло, – почти сразу ответил знакомый голос.

– Здравствуй, пап!

– Здравствуй, Сережа! Что-то случилось?

– Меня из комсомола собираются исключить.

– За что?

– За анекдоты политические.

– Сколько раз предупреждал! – убитым голосом произнес отец. – Это дело серьезное… Ты понимаешь, что этим и нас с матерью подставляешь?

– Пап, не время сейчас! Завтра собрание. Ты можешь что-то сделать?

Отец долго молчал. Очень долго.

– Попробую, – наконец неуверенно сказал он. – С матерью посоветуемся, подумаем, на кого можно выйти. Только это совершенно другая сфера. Говорили тебе – иди по нашей линии…

– Спасибо, папа! – Сергей положил трубку.

Неужели из-за такой ерунды ему сломают жизнь? Молодому человеку в это не верилось. Может, потому, что он не хотел верить, а может, оттого, что не знал жизни. «Ничего, может, и обойдется», – подумал он.

Не обошлось.

Общее собрание курса прошло быстро. Беликов огласил повестку дня, довёл присутствующим содержание проступка Веселова, предоставил ему слово. Сергей сильно волновался, болела голова, в висках гулко пульсировала кровь, и он даже не помнил, что говорил. Впрочем, его слова, похоже, никого и не интересовали. Как по сценарию, выступили один за другим пять активистов с выступлениями, будто написанными под копирку: «Возмущены… Не имеет оправданий… Недостоин высокого имени комсомольца и звания офицера… Исключить из комсомола и просить руководство академии об отчислении…»

Открытое голосование… Лес рук. Единогласно!

Накануне Балаганский тоже позвонил своему отцу – описал ситуацию и спросил совета – как себя вести.

– Чем подтверждается? – сразу спросил подполковник, отслуживший двадцать два года и знающий армию как свои пять пальцев.

– Они девчонок опросили, с которыми мы Новый год встречали. Как их нашли – ума не приложу!

Балаганский-старший хмыкнул.

– Ты думаешь, это ваш комсомолец свидетельниц устанавливал и объяснения брал? Его руками твой куратор водит…

– Какой куратор? – спросил Георгий, но тут же понял, что отец имеет в виду Ивлева. – Так мне что делать? Мы с Сергеем столько дружили. Я хочу его поддержать…

– Не вздумай! Плетью обуха не перешибешь! Сценарий уже написан и вопрос предрешен! Ты ему ничем не поможешь, только себе навредишь! Голосуй, как все!

Георгий и проголосовал. Опустил голову и поднял руку. Опускал ли голову Дыгай, он не видел. Но, судя по результатам голосования, руку тоже поднял исправно.

Торжественно, словно приговор, Беликов огласил решение: «За поведение, компрометирующее высокое звание комсомольца, исключить курсанта Веселова из рядов ВЛКСМ».

Из актового зала бывшие друзья выходили по отдельности. Вокруг Веселова сразу образовалась пустота отчуждения. Все знали, что судьба его предрешена.

На следующий день Балаганский, улучив удобный момент, проскользнул в кабинет Ивлева.

– А, Георгий! – холодно встретил его особист. – Ты знаешь, я подвожу итоги нашему сотрудничеству и вижу, что ты не оказал мне никакой помощи! Даже про политические анекдоты, которые рассказывали в твоем присутствии, ты не счел необходимым доложить!

– А зачем, если вам всё Дыгай исправно докладывает? – хмуро сказал Балаганский.

Брови капитана удивленно поднялись почти до середины лба.

– Подожди, при чем здесь Дыгай?

– Да при том, что он тоже у вас на связи. Только не брезгует доносить на товарищей.

– Откуда ты это взял? – заинтересовался Ивлев.

Поведение его было совершенно естественным, что Сергея не удивило: такая работа, без артистизма – никуда!

– Я же не полный дурак! Смотрю, вижу, анализирую… Как бы вы без него про девчонок узнали?

Ивлев нахмурился.

– Ты что, мой начальник? Я получил по голове за слабую оперативную осведомленность, а ты еще пришел мне вопросы задавать?! Это я тебя должен спрашивать: почему ты не выполнил свой долг?!

– Дыгай его выполнил за обоих! И Веселова отчислили! Что еще от меня требуется?

– Опять ты про своего Дыгая! Я же сказал: он не имеет никакого отношения к моей работе!

Георгий молчал. Ясно, что особист никогда не расшифрует своего агента.

– Не веришь! – хмыкнул капитан. – Ну, дело твое. С чем пожаловал?

– Да просто было интересно спросить: почему у меня не взяли объяснение? Все-таки лишний свидетель!

– Да потому, что я берегу тебя, как своего человека! – Ивлев встал, обошел стол, зачем-то выглянул в окно, потом подошел к Георгию и похлопал его по плечу.

Тот отстранился. Пожалуй, капитан больше походил на Мюллера. Только не такой грузный.

– Ты знаешь, что Беликов хотел заставить вас с Дыгаем выступить на собрании в роли главных обвинителей? И заставил бы, можешь быть уверен!

– Почему же не заставил?

– Я помешал, вот почему! Сказал, что это примитив – выставлять двух друзей против третьего: осуждать должны широкие курсантские массы! И он со мной согласился!

Ивлев вернулся на свое место, тихо, по инерции, буркнув на ходу:

– Куда бы он делся…

– Так вы сами подтверждаете, что отмазывали и меня и Дыгая! – Георгий думал, что он поймал капитана за язык.

Но тот только покачал головой.

– Если бы я «отмазывал», как ты говоришь, только тебя, то это могло вызвать подозрения, – спокойно пояснил он. – Почему из двух друзей Веселова я хлопочу о Балаганском? И сам знаешь, к какому выводу придут все, кто об этом задумается… Так или нет?

– Так, – глядя в сторону, сказал Балаганский. И без всякого перехода спросил: – Можно чем-нибудь помочь Веселову?

Особист развел руками.

– Если бы он попался в самоволке, или на пьянке, даже на драке… Но, согласись, было бы странно, если бы особый отдел попытался заступиться за антисоветчика! Ты меня понимаешь?

– Я все понимаю, – Балаганский кивнул. – Разрешите идти?

– Иди, – кивнул Ивлев. – Вижу, что я тебя не убедил. Но я сказал всю правду. И ты можешь оценить, что я хорошо к тебе отношусь. Потому что ты хороший парень и мне симпатичен…

«Скорей потому, что мой отец возит главкома», – подумал Георгий. Четко повернувшись, Балаганский вышел из кабинета. Он не поверил ни одному слову капитана Ивлева.

А через несколько дней курсант Веселов был отчислен из академии.

С Дыгаем Георгий не разговаривал. Несколько раз он звонил Инессе, но та бросала трубку. Примета про хорошо встреченный Новый год на этот раз не сбылась.

17 июля 1982 года

Москва

Лейтенантский строй. Кроме как на выпуске, такого не увидишь. От однообразия начинает двоиться в глазах. Одинаковые золотые погоны, одинаковые чёрные галстуки на белых рубашках, белые перчатки, новенькие, необмятые кителя цвета морской волны, желтые пояса с золотыми пряжками… Вчерашние курсанты еще не привыкли к парадной офицерской форме, но чувствовали себя в ней очень комфортно. А родители и родственники выпускников, толпящиеся вдоль плаца, с радостью и умилением рассматривали своих повзрослевших сыновей.

Солнце играет на маленьких звездочках так же, как и на генеральских и полковничьих звездах стоящих на трибуне начальников различных уровней – от полковников начальников факультетов, начальника академии генерал-майора Фёдорова до главкома ракетных войск генерал-полковника Толстунова. Правда, у начальников еще сверкали иконостасы орденов и медалей, а у выпускников только новенькие ромбовидные значки о высшем образовании. Но медали – дело наживное. Зато лейтенанты еще не успели обзавестись полковничьими животами и складками жира на боках. Впрочем, и молодость – преимущество преходящее.

Те, кого самый грозный враг не заставит встать на колени, сейчас, преклонив правое колено на асфальт плаца, склонили непокрытые головы. Фуражки лежат у каждого на левой руке перед грудью. Прощание со знаменем академии – священный ритуал. Чеканя шаг, вдоль присевшего строя знаменосцы проносят боевое знамя…