другая с естественным любопытством спросила, что привело сюда гостя. Гоген коротка
ответил, что направляется в Хитиа’а (так называлась область, лежащая за Фа’аоне). Ну, а
зачем он туда едет? И тут вдруг у Гогена вырвалось:
- Чтобы найти себе женщину.
Услышав это неожиданное признание, хозяева ничуть не удивились. Единственное,
чего они не могли понять, - зачем же ехать так далеко! Кроме того, как патриоты своей
области, они явно были обижены тем, что знаменитым красавицам Фа’аоне чужеземец
предпочитает этих провинциалок из Хитиа’а. И последовало внезапное предложение:
- Возьми мою дочь, если хочешь.
Согласно таитянскому обычаю, родители решали, с кем сочетаться браком их детям, и
те, как правило, беспрекословно подчинялись - ведь брак не закреплялся никаким
гражданским или церковным актом, разводись, когда захочешь. В случае с Гогеном
удивляет только то, что мать предложила дочь совсем незнакомому человеку. Объяснить
это можно тем, что таитяне тогда, как и теперь, охотно отдавали своих дочерей замуж за
европейцев, справедливо считая их самой выгодной партией. Откуда матери было знать,
что Гоген вовсе не так богат и знатен, какими она считала всех французов на острове.
Предприимчивая мамаша была недурна собой, и не старая - лет сорок, не больше. Так
что не было никаких причин не верить ей, когда она в ответ на прямые вопросы Гогена
заверила его, что суженая красива, молода и здорова. Волнуясь, он велел привести невесту.
Мать вышла и через четверть часа возвратилась с девочкой, которая по таитянским
понятиям уже созрела для замужества - ей было около тринадцати лет. Звали ее
Теха’амана, как у всех чистокровных полинезиек, у нее был широкий, плоский нос, очень
полные губы, крупные руки и ноги. Даже на европейскую мерку она была красива:
удивительно нежная кожа, большие выразительные глаза, черные, как смоль, волосы по
пояс. И мягкая грация, какой в Европе не увидишь. Пятнадцатиминутная заминка
объяснялась вовсе не тем, что матери было трудно уломать девушку, а тем, что покорная
дочь сразу принялась укладывать вещи. Впрочем, все приданое уместилось в небольшом
узле, который она держала в левой руке.
Гоген был очарован ею и тут же посватался, проявив при этом необычную даже на
Таити расторопность и деловитость:
«Я поздоровался с ней. Улыбаясь, она села со мной рядом.
- Ты меня не боишься? - спросил я.
- Нет.
- Хочешь всегда жить в моей хижине?
- Да.
- Ты когда-нибудь болела?
- Нет. И все».
Но самое примечательное в этом сватовстве - Гоген уверяет, будто разговаривал по-
таитянски. Конечно, этот лингвистический подвиг можно объяснить тем, что речь шла о
трех полезных стандартных вопросах, которые он давно вызубрил наизусть. И ведь чему-
то он научился за девять месяцев жизни в Матаиеа. Наконец (о каком бы языке ни шла
речь), известно, что самому произнести несколько несложных фраз легче, чем понять
ответы туземца. Вот почему только естественно, что Гоген слегка ошибся: он понял, что
родители Теха’аманы происходят с островов Тонга, лежащих в другом конце Тихого
океана, а они говорили о Раротонге - так полинезийцы называют архипелаг,
расположенный к западу от Таити и обозначенный на европейских картах как острова
Кука. И прежде чем попасть на Таити, они довольно долго жили на другом острове
архипелага Общества, а именно, на Хуахине, где и родилась Теха’амана87. Разница в языке
и культуре островов Кука и архипелага Общества настолько мала, что они быстро
освоились в Фа’аоне и ничем не выделялись среди своих соседей.
Хотя Гоген повидал только часть восточного побережья большого полуострова, а с
Малым Таити был вовсе незнаком, его исследовательский пыл на этом кончился - он уже
нашел искомое. К его великому недовольству, матери и родственникам Теха’аманы было
невдомек, что он предпочел бы совершить свадебное путешествие без свиты, и когда Гоген
кратчайшим путем направился домой, в Матаиеа, они беспеременно увязались следом.
Теха’амана, как и надлежало хорошо воспитанной жене-таитянке, шла пешком за лошадью
супруга. Уже через несколько километров весь отряд остановился перед чьей-то
бамбуковой хижиной. Гогена пригласили войти в дом, и Теха’амана представила ему
таитянскую чету, назвав их своими родителями. Гоген, понятно, удивился и хотел
выяснить, откуда вдруг еще родственники, но теща номер два сама принялась его
допрашивать, после чего вынесла очень умный и дельный приговор:
- Я хочу, чтобы Теха’амана вернулась к нам через восемь дней. И если окажется, что
ей с тобой плохо, она не будет жить у тебя.
Недовольный тем, как неудачно сложилось его свадебное путешествие, Гоген
обратился к первой женщине, которая без каких-либо условий отдала ему Теха’аману в
жены, и сердито заметил, что она его грубо обманула, назвавшись матерью девочки.
Однако та решительно и с чистой совестью отвергла его обвинение. Просто Гоген до тех
пор не знал, что у большинства таитян были, кроме настоящих, еще и приемные родители.
Это древний, типично полинезийский обычай, одна из целей которого - упрочить узы
дружбы с богатыми и знатными родами. Естественно, для недавних иммигрантов это было
особенно важно. Кстати, усыновление было необязательно: всех своих тетушек и дядюшек
дети называли «папа» и «мама», и отношения с ними основывались на тех же правах и
обязанностях.
Отряд родителей и прочих родственников не мог допустить, что новый зять окажется
настолько скупым и невоспитанным, что оставит их без свадебного подарка. Смеясь и
обмениваясь шутками, они проводили его до ближайшей лавки, причем расстояние -
восемь километров - их ничуть не смущало, они были люди тренированные и привычные
к дальним переходам.
Китайский лавочник в Таравао держал ресторанчик (кстати, в наши дни почти на том
же месте стоит ресторан его сына), и Гоген понял, что было бы в высшей степени
невежливо не ответите на оказанное ему гостеприимство и не пригласить свою новую
родню на роскошный свадебный обед. В итоге, когда он наконец сел с Теха’аманой в
дилижанс и покатил по рытвинам в Матаиеа, его бумажник совсем отощал.
«Последовала неделя, во время которой я был юн, как никогда, - признается Гоген. - Я
был влюблен и говорил ей об этом, и она улыбалась мне». Это открытое признание в
любви тем примечательнее, что Гоген не отличался сентиментальностью. Для него куда
типичнее другое, более позднее высказывание: «Чтобы принудить меня сказать «я тебя
люблю», надо взломать мне рот». И, однако, он, судя по всему, был искренен, заверяя, что
влюблен в Теха’аману. Это не так удивительно, как может показаться на первый взгляд,
если учесть, что она вполне отвечала его мечте о таитянской Еве. Поэтому Гоген с великой
неохотой и опаской отпустил Теха’аману, когда она, как и обещала своей рассудительной
матери номер два, через неделю поехала в Фа’аоне с докладом. Впрочем, Гоген тоже
придумал умный ход. Чтобы закрепить произведенное ранее доброе впечатление, он дал
Теха’амане немного денег и попросил купить в Таравао у китайца несколько бутылок рома
для ее многочисленных родителей. Но главную роль, несомненно, сыграл положительный
отзыв юной супруги, и через несколько дней с дилижанса, остановившегося под
огромными манговыми деревьями в нескольких стах метрах от хижины Гогена, сошла
Теха’амана.
Жизнь Гогена в корне изменилась. «Я снова начал работать, и мой дом стал обителью
счастья. По утрам, когда всходило солнце, мое жилье наполнялось ярким светом. Лицо
Теха’аманы сияло, словно золотое, озаряя все вокруг, и мы шли на речку и купались
