- Значит, все в порядке, - сказал Курфейрак.
- Нет.
- Что же еще?
- Очень важное дело.
- Какое? - спросил Курфейрак
- Менская застава, - ответил Аижольрас.
Он помедлил, как бы раздумывая, потом заговорил снова:
- У Менской заставы живут мраморщики, художники, ученики ваятелей. Это ребята горячие, но склонные остывать. Я не знаю, что с ними происходит с некоторого времени. Они думают о чем-то другом. Их пыл угасает. Они тратят время на домино. Необходимо поговорить с ними немного, но твердо. Они собираются у Ришфе. Там их можно застать между двенадцатью и часом. Надо бы раздуть этот уголь под пеплом. Я рассчитывал на беспамятного Мариуса, малого, в общем, славного, но он не появляется. Мне бы нужен был кто-нибудь для Менской заставы. Но у меня нет людей.
- А я? - сказал Грантер. - Я-то ведь здесь!
- Ты?
- Я.
- Тебе поучать республиканцев! Тебе раздувать во имя принципов огонь в охладевших сердцах!
- Почему же нет?
- Да разве ты на что-нибудь годишься?
- Но я некоторым образом стремлюсь к этому.
- Ты ни во что не веришь.
- Я верю в тебя.
- Грантер! Хочешь оказать мне услугу?
- Какую угодно! Могу даже почистить тебе сапоги.
- Хорошо. В таком случае не вмешивайся в наши дела. Потягивай абсент.
- Анжольрас! Ты неблагодарен.
- И ты скажешь, что готов пойти к Менской заставе? Ты на это способен?
- Я способен пойти по улице Гре, пересечь площадь Сен-Мишель, пройти улицей Принца до улицы Вожирар, потом миновать Кармелитов, свернуть на улицу Ассас, добраться до улицы Шерш-Миди, оставить за собой Военный совет, пробежать по Старому Тюильри, проскочить бульвар, наконец, идя по Менскому шоссе, пройти заставу и попасть прямо к Ришфе. Я на это способен. И мои сапоги тоже способны.
- Знаешь ли ты хоть немного товарищей у Ришфе?
- Не так чтобы очень. Однако я с ними на «ты».
- Что же ты им скажешь?
- Я поговорю с ними о Робеспьере, черт возьми! О Дантоне. О принципах.
- Ты?!
- Я. Меня не ценят. Но когда я берусь за дело, берегись! Я читал Прюдома, мне известен Общественный договор, я знаю назубок конституцию Второго года! «Свобода одного гражданина кончается там, где начинается свобода другого». И, по-твоему, я невежда? У меня в письменном столе хранится старая ассигнация. Права человека, верховная власть народа, черт меня побери! Я даже немного эбертист. Я могу с часами в руках толковать о самых изумительных вещах шесть часов подряд.
- Будь посерьезнее, - сказал Анжольрас.
- Уж куда серьезнее! - ответил Грантер.
Анжольрас подумал немного и вскинул голову с видом человека, который принял решение:
- Грантер! - сказал он значительно, - Я согласен испытать тебя. Отправляйся к Менской заставе.
Грантер жил в меблированных комнатах рядом с кафе «Мюзен». Он ушел н вернулся через пять минут. Он побывал дома, чтобы надеть жилет во вкусе эпохи Робеспьера.
- Красный, - сказал он, входя и пристально глядя на Анжольраса.
Энергичным жестом он прижал обе руки к пунцовым отворотам жилета.
Подойдя к Анжольрасу, он шепнул ему на ухо:
- Не беспокойся.
Затем решительно нахлобучил шляпу и удалился. Четверть часа спустя дальняя комната в кафе «Мюзен» была пуста. Все Друзья азбуки разошлись по своим делам. Анжольрас, взявший на себя Кугурду, вышел последним.
Члены Кугурды из Экса, находившиеся в Париже, собирались тогда в долине Исси, в одной из заброшенных каменоломен, многочисленных по эту сторону Сены.
Анжольрас, шагая к месту встречи, обдумывал положение вещей. Серьезность того, что происходило, была очевидна. Когда события, предвестники некоей скрытой общественной болезни, развиваются медленно, малейшее осложнение останавливает их и запутывает. Вот где причина развала и возрождения. Анжольрас прозревал блистательное восстание под темным покровом будущего. Кто знает? Быть может, эта минута приближается. Народ, снова завоевывающий свои права! Какое прекрасное зрелище! Революция снова величественно завладевает Францией, вещая миру: «Продолжение завтра». Анжольрас был доволен. Горнило дышало жаром. За Анжольрасом тянулась длинная пороховая дорожка - его друзья, рассеянные по всему Парижу. Мысленно он соединял философское проникновенное красноречие Комбефера с восторженностью Фейи - этого гражданина мира, с пылом Курфейрака, смехом Баореля, грустью Жана Прувера, ученостью Жоли, сарказмами Боссюэ, - все вместе производило что-то вроде потрескивания, всюду и одновременно сопровождающееся электрическими искрами. Все за работой. Результат, без сомнения, будет достоин затраченных усилий. Это хорошо. И тут он вспомнил о Грантере. «Собственно говоря, Менская застава мне почти по дороге, - сказал он себе. - Не пойти ли мне к Ришфе? Посмотрим, что делает Грантер и чего он успел добиться».
На колокольне Вожирар пробило час, когда Анжольрас добрался до курильни Ришфе. Он с такой силой распахнул дверь, что она хлопнула его по спине, скрестил руки и окинул взглядом залу, заполненную столами, людьми и табачным дымом.
Чей-то голос грохотал в этом тумане, нетерпеливо прерываемый другими. То был Грантер, споривший со своим противником.
Грантер сидел с кем-то за столиком из крапчатого мрамора, посыпанным отрубями и усеянным созвездиями костяшек домино. Он стучал кулаком по этому мрамору. Вот что услышал Анжольрас:
- Два раза шесть.
- Четверка.
- Свинья! У меня таких нет.
- Ты пропал. Двойка.
- Шесть.
- Три.
- Очко!
- Мне ходить.
- Четыре очка.
- Неважно.
- Тебе ходить.
- Я здорово промазал.
- Ты пошел правильно.
- Пятнадцать.
- И еще семь.
- Теперь у меня двадцать два. (Задумчиво.) Двадцать два!
- Ты не ожидал двойной шестерки. Если бы я ее поставил в самом начале, вся игра пошла бы иначе.
- Та же двойка.
- Очко!
- Очко? Так вот тебе пятерка.
- У меня нет.
- Ты же ее как будто выставил?
- Да.
- Пустышка.
- Ну и везет тебе! Да... Везет! (Длительное раздумье.) Двушка.
- Очко!
- Проехал. Не надоело еще?
- Кончил!
- Ну и черт с тобой!
Книга вторая. Эпонина
Глава первая. Жаворонково поле
Мариус присутствовал при неожиданной развязке событий в той западне, о которой он предупредил Жавера; но лишь только Жавер покинул лачугу, увозя с собой на трех фиакрах своих пленников, как Мариус тоже ускользнул из дома. Было девять часов вечера. Мариус отправился к Курфейраку. Курфейрак больше не был старожилом Латинского квартала: «по соображениям политическим», он жил теперь на Стекольной улице; этот квартал принадлежал к числу тех, где в описываемые времена охотно предоставляли убежище восстанию. Мариус сказал Курфейраку: «Я пришел к тебе ночевать». Курфейрак стащил с кровати один из двух тюфяков, разложил его на полу и ответил: «Готово».
На следующий день в семь часов утра Мариус отправился в дом Горбо, заплатил за квартиру и все, что с него причиталось, тетушке Ворчунье, нагрузил на ручную тележку книги, постель, стол, комод и два стула и удалился, не оставив своего нового адреса, так что когда утром явился Жавер, чтобы допросить его о вчерашних событиях, то застал только тетушку Ворчунью, ответившую ему: «Съехал!»
Тетушка Ворчунья была убеждена, что Мариус являлся сообщником воров, схваченных ночью. «Кто бы мог подумать! - восклицала она, болтая с соседними привратницами. - Такой скромный молодой человек, ну прямо красная девица!»
У Мариуса было два основания для столь быстрой перемены жилья. Первое - испытываемый им теперь ужас при мысли об этом доме, где он видел так близко, во всем его расцвете, в самом отвратительном и свирепом обличий, социальное уродство, быть может, еще более страшное, чем злодей богач: он видел злодея бедняка. Второе - его нежелание участвовать в каком бы то ни было судебном процессе, который, по всей вероятности, был неизбежен, и выступать свидетелем против Тенардье.
