- Поглядите на малютку, что пляшет там, в кругу, - обратилась к нему Флер-де-Лис, нежно тронув его за плечо. - Не ваша ли это цыганочка?

Феб взглянул и ответил:

- Да, я узнаю ее по козочке.

- Ах! В самом деле, какая прелестная козочка! - восторженно всплеснув руками, воскликнула Амлотта.

- А что, ее рожки и правда золотые? - спросила Беранжера.

Не вставая с кресла, г-жа Алоиза спросила:

- Не из тех ли она цыганок, что в прошлом году пришли в Париж через Жибарские ворота?

- Матушка, - кротко заметила ей Флер-де-Лис, - ныне эти ворота называются Адскими воротами.

Девица Гонделорье хорошо знала, как коробили капитана устаревшие выражения ее матери. И действительно, он уже начал посмеиваться, повторяя сквозь зубы: «Жибарские ворота, Жибарские ворота! Скоро опять дело дойдет до короля Карла Шестого!»

- Крестная! - воскликнула Беранжера, живые глазки которой вдруг остановились на верхушке башни Собора Парижской Богоматери. - Что это за черный человек там, наверху?

Девушки подняли глаза. Там действительно стоял какой-то человек, облокотившись на верхнюю балюстраду северной башни, выходившей на Гревскую площадь. Это был священник. Можно было ясно различить его одеяние и его голову, которую он подпирал обеими руками. Он стоял застывший, словно статуя. Его пристальный взгляд был прикован к площади.

В своей неподвижности он напоминал коршуна, который приметил воробьиное гнездо и всматривается в него.

- Это архидьякон Жозасский, - сказала Флерде-Лис.

- У вас очень острое зрение, если вы отсюда узнали его! - заметила Гайльфонтен.

- Как он глядит на маленькую плясунью! - сказала Диана де Кристейль.

- Горе цыганке! - произнесла Флер-де-Лис - Он терпеть не может это племя.

- Очень жаль, если это так, - заметила Амлотта де Монмишель, - она чудесно пляшет.

- Прекрасный Феб, - сказала Флер-де-Лис, - вам эта цыганочка знакома. Сделайте ей знак, чтобы она пришла сюда. Это нас позабавит.

- О да! - воскликнули все девушки, захлопав в ладоши.

- Но это безумие, - возразил Феб. - Она, по всей вероятности, забыла меня, а я даже не знаю, как ее зовут. Впрочем, раз вам это угодно, сударыни, я все-таки попытаюсь.

Перегнувшись через перила, он крикнул:

- Эй, малютка!

Плясунья как раз в эту минуту опустила бубен. Она обернулась в ту сторону, откуда послышался оклик, ее сверкающий взор остановился на Фебе, и она замерла на месте.

- Эй, малютка! - повторил капитан и поманил ее рукой.

Цыганка еще раз взглянула на него, затем так зарделась, словно в лицо ей пахнуло огнем, и, взяв бубен под мышку, медленной поступью, неуверенно, с помутившимся взглядом птички, поддавшейся чарам змеи, направилась сквозь толпу изумленных зрителей к двери дома, откуда ее звал Феб.

Мгновение спустя ковровая портьера приподнялась, и на пороге появилась цыганка, раскрасневшаяся, смущенная, запыхавшаяся, потупив свои большие глаза, не осмеливаясь ступить ни шагу дальше.

Беранжера захлопала в ладоши.

Цыганка продолжала неподвижно стоять на пороге.

Ее появление оказало на молодых девушек странное действие. Ими владело смутное и бессознательное желание пленить красивого офицера; мишенью их кокетства был его блестящий мундир; с тех пор как он здесь появился, между ними началось тайное, глухое, едва сознаваемое ими соперничество, которое тем не менее ежеминутно проявлялось в их жестах и речах. Все они были одинаково красивы и потому сражались равным оружием; каждая из них могла надеяться на победу. Цыганка сразу нарушила это равновесие. Девушка отличалась такой поразительной красотой, что в ту минуту, когда она показалась на пороге, комнату словно озарило сияние. В тесной гостиной, в темной раме панелей и обоев она была несравненно прекраснее и блистательнее, чем на площади. Она была словно факел, внесенный из света во мрак. Знатные девицы были ослеплены. Каждая из них почувствовала себя уязвленной, и потому они без всякого предварительного сговора между собой (да простится нам это выражение!) тотчас переменили тактику. Они отлично понимали друг друга. Инстинкт объединяет женщин гораздо быстрее, нежели разум - мужчин. Перед ними появился противник; это почувствовали все и сразу сплотились. Капли вина достаточно, чтобы окрасить целый стакан воды; чтобы испортить настроение целому собранию хорошеньких женщин, достаточно появления более красивой, в особенности, если в их обществе всего лишь один мужчина.

Прием, оказанный цыганке, был удивительно холоден. Оглядев ее сверху донизу, они посмотрели друг на друга, и этим все было сказано! Все было понятно без слов. Между тем девушка ждала, что с ней заговорят, и была до того смущена, что не смела поднять глаз.

Капитан первый нарушил молчание.

- Клянусь честью, - проговорил он своим самоуверенным и пошловатым тоном, - очаровательное создание! Что вы скажете, прелестная Флер?

Это замечание, которое более деликатный поклонник сделал бы вполголоса, не могло способствовать тому, чтобы рассеять женскую ревность, насторожившуюся при появлении цыганки.

Флер-де-Лис, с гримаской притворного пренебрежения, ответила капитану:

- Недурна!

Остальные перешептывались.

Наконец г-жа Алоиза, не менее встревоженная, чем другие, если не за себя, то за свою дочь, сказала:

- Подойди поближе, малютка.

- Подойди поближе, малютка! - с комической важностью повторила Беранжера, едва доходившая цыганке до пояса.

Цыганка приблизилась к знатной даме.

- Прелестное дитя! - сделав несколько шагов ей навстречу, напыщенно произнес капитан. - Не знаю, удостоюсь ли я великого счастья быть узнанным вами...

Девушка улыбнулась ему и подняла на него взгляд, полный глубокой нежности.

- О да! - ответила она.

- У нее хорошая память, - заметила Флер-де-Лис.

- А как вы быстро убежали в тот вечер! - продолжал Феб. - Разве я вас напугал?

- О нет! - ответила цыганка.

В том, как было произнесено это «о нет!» вслед за "о да! ", был какой-то особенный оттенок, который задел Флер-де-Лис.

- Вы вместо себя, моя прелесть, оставили угрюмого чудака, горбатого и кривого, кажется звонаря архиепископа, - продолжал капитан, язык которого тотчас же развязался в разговоре с уличной девчонкой. - Мне сказали, что он побочный сын какого-то архидьякона, а по природе своей - сам дьявол. У него потешное имя: его зовут не то «Великая пятница», не то «Вербное воскресенье», не то «Масленица», право, не помню. Одним словом, название большого праздника! И он имел смелость вас похитить, словно вы созданы для звонарей! Это уж слишком! Черт возьми, что от вас было нужно этому нетопырю? Вы не знаете?

- Не знаю, - ответила она.

- Какова дерзость! Какой-то звонарь похищает девушку, точно виконт! Деревенский браконьер в погоне за дворянской дичью! Это неслыханно! Впрочем, он за это дорого поплатился. Пьера Тортерю - самый крутой из конюхов, чистящих скребницей шкуру мошенников, и я могу вам сообщить, если только это вам доставит удовольствие, что он очень ловко обработал спину вашего звонаря.

- Бедняга! - произнесла цыганка, в памяти которой эти слова воскресили сцену у позорного столба. Капитан громко расхохотался.

- Черт подери! Тут сожаление так же уместно, как перо в заду у свиньи. Пусть я буду брюхат, как папа, если...

Но тут он спохватился:

- Простите, сударыни, я, кажется, сморозил какую-то глупость?

- Фи, сударь! - сказала Гайльфонтен.

- Он говорит языком этой особы! - заметила вполголоса Флер-де-Лис, досада которой росла с каждой минутой. Эта досада отнюдь не уменьшилась, когда она заметила, что капитан, в восторге от цыганки, а еще больше от самого себя, повернулся на каблуках и с грубой простодушной солдатской любезностью повторил:

- Клянусь душой, прехорошенькая девчонка!

- Но в довольно диком наряде, - обнажая в улыбке свои прелестные зубы, сказала Диана де Кристейль.

Это замечание было лучом света для остальных. Оно обнаружило слабое место цыганки. Бессильные уязвить ее красоту, они набросились на ее одежду.