Ты всюду властвуешь куда ни глянь окрест.

Ты покорил диван, командуешь конклавом.

Смешав на знамени кровавом

И мусульманский серп и крест.

И смуглый мамелюк, и готский ратник дикий,

И польский волонтер, вооруженный пикой,

Все слепо преданы желаниям вождя.

Ты исповедник их, ты их законодатель.

Ты мир прошел, завоеватель,

Повсюду рекрутов найдя.

Захочешь, - и, взмахнув десницею надменной,

Во всех империях свершаешь перемены,

И короли дрожат у врат твоих хором.

А ты, пресыщенный в сраженьях иль на пире,

Почиешь в благодатном мире,

Гордясь накопленным добром.

И мнится, что гнездо ты свил на круче горной,

Что вправе позабыть о буре непокорной,

Что молнии тебе не ослепят глаза.

И мнится, твой престол от рока независим, -

Не угрожает этим высям

Низкорожденная гроза!»

IV

Ударила гроза! - Мир грохотом наполнив,

Скатился он в ничто, дымясь от стольких молний,

Смещен тиранами тиран.

В теснину диких скал замкнули тень живую.

Земля отвергла, - пусть несет сторожевую,

Ночную службу океан.

Как презирал он жизнь - там, на Святой Елене,

Когда морская даль гасила в отдаленье

Печальный, мертвенный закат.

Как был он одинок в вечерний час отлива,

Как англичанин вел его неторопливо

Туда, - в почетный каземат!

С каким отчаяньем он слушал гул проклятий

Тех самых воинских неисчислимых ратей,

Чье обожанье помнил он!

Как сердце плакало, когда взамен ответа

Рыданьем и тоской раскатывался где-то

Хор человеческих племен!

V

ПРОКЛЯТИЯ

«Позор! Несчастие! Анафема! Отмщенье!

Ни небо, ни земля не ведают прощенья!

Вот наконец-то пал низверженный колосс!

Пускай же, прахом став, впитает он навеки

Пролитой юной крови реки

И реки материнских слез!

При этом имени пусть Неман, Тибр и Сену,

Альгамбру древнюю, темничный ров Венсена,

И Яффу, и Кремля горящего дворцы,

Поля былых побед, поля резни кровавой,

Своим проклятием, отгулом прошлой славы

Теперь наполнят мертвецы!

Пускай вокруг него теснятся эти жертвы,

Восставшие из ям, воскресшие из мертвых,

Пускай стучат к нему обрубками костей!

Калечила их сталь, и порох жег когда-то.

Пусть остров превратит в долину Иосафата

Орда непрошенных гостей!

Чтобы он жил и жил, всечасно умирая,

Чтобы рыдал гордец, паденье измеряя,

Чтобы тюремщики глумились вновь над ним,

Чтоб узника они усугубляли муки

И заковали эти руки

Своим железом ледяным!

Он верил, что навек победами прославлен,

Что все забыл народ, - и вот он сам раздавлен!

Господь переменил блестящую судьбу.

И у соперника державной римской мощи

Остался миг один, чтоб сгинуть в полунощи,

И только шаг, чтоб лечь в гробу.

Он в море погребен и поглощен в забвенье.

Напрасно некогда в неукротимом рвенье

Мечтал о мраморной гробнице Сен-Дени.

Почившим королям остался он неведом:

С безродным пришлецом, заносчивым соседом

В подземном сумраке не встретятся они!»

VI

Как страшен был удар! Пьянившие вначале,

Последние мечты лишь ужас означали.

Бывает, в юности надеждам мы верны,

Но скоро задрожим в пресыщенности горькой

И жизнь разглядываем зорко

С иной, нежданной стороны.

Встань, путник, подойди к подножью цепи горной,

Любуйся издали на облик чудотворный,

На первозданный кряж, запомнивший века,

На зелень дикую, висящую на скалах, -

Какой седой туман ласкал их,

Как увенчали облака!

Вскарабкайся же вверх и задержись на кручах.

Хотел достичь небес... а затерялся в тучах!

Картина страшная меняет облик свой.

Перед тобой стена столетних мрачных елей,

Гнездо бушующих метелей,

Рожденье бури грозовой!

VII

Так вот изображенье славы:

Вчера слепил глаза кристалл,

Но замутился он, кровавый,

И страшным зеркалом предстал.

Вот два изображенья мира,

Два разных лика у кумира,

Два разных возраста души.

К победам в юности готовясь,

Он прочитал под старость повесть

Об унижении в глуши.

Подчас на Корсике туманной

Или на острове втором

Услышит кормщик безымянный

В ущельях заворчавший гром.

И, вспыхнув молнией летучей,

Тот призрак, выросший из тучи,

Скрещает руки на скале, -

Не двигаясь, без содроганья,

Теперь царит он в урагане,

Как раньше в битвах на земле.

VIII

Ушла империя, - остались две отчизны,

Два мрачных образа в его блестящей жизни,

Два моря штормовых у двух границ земли.

Здесь плавал Ганнибал, а там - дорога Васко.

Скажи: Наполеон! - откликнется как сказка

Двойное эхо издали!

Так пушечный снаряд, пылающий и мстящий,

На черных небесах параболу чертящий,

Как бы колеблется, полет замедлив свой,

Но лютым коршуном он падает на землю,

И роет ямину, сыпучий прах подъемля,

И камни рвет из гнезд на старой мостовой.

И долго, кажется, полно глухого гула

Извергнувшее смерть, дымящееся дуло,

И долго площадь, где снаряд разорвался,

В кровавых отсветах и корчах погибая,

Железное ядро в обломках погребая,

Гудит, истерзанная вся!

Июль 1825 г.

ФЕЯ

И королева Маб ко мне явилась тенью:

Когда мы спим, она низводит к нам виденья.

Эм. Дешан. «Ромео и Джульетта».

Будь то Урганда иль Моргана, -

Но я люблю, когда во сне,

Вся из прозрачного тумана,

Склоняет фея стебель стана

Ко мне в полночной тишине.

Под лютни рокот соловьиный

Она поет мне песни те,

Что встарь сложили паладины, -

И я вас вижу, исполины,

В могучей вашей красоте.

Она за все, что есть святого,

Велит сражаться до конца,

Велит сжимать в руке суровой

Меч рыцаря, к боям готовый,

И арфу звучную певца.

В глуши, где я брожу часами,

Она, мой вездесущий друг,

Своими нежными руками

Луч света превращает в пламя

И в голос превращает звук.

Она, укрывшись в речке горной,

О чем-то шепчет мне тайком,

И белый аист, ей покорный,

Со шпиля колокольни черной

Меня приветствует крылом.

Она у печки раскаленной

Сидит со мною в поздний час,

Когда на нас из тьмы бездонной

Глядит, мигая утомленно,

Звезды зеленоватый глаз.

Влечет видений хороводы,

Когда блуждаю меж руин,

И эхо сотрясает своды,

Как будто там грохочут воды,

Подобные волнам стремнин.

Когда в ночи томят заботы,

Она, незрима и легка,

Приносит мне покой дремоты,

И слышу я то шум охоты,

То зов далекого рожка.

Будь то Урганда иль Моргана,

Но я люблю, когда во сне,

Вся из прозрачного тумана,

Склоняет фея стебель стана

Ко мне в полночной тишине.

1824 г.

ОХОТА БУРГГРАФА

...А старый фавн меж тем

смеялся в диком гроте.

Сегре

Старый бургграф с сенешалем у гроба

Оба.

«Готфрид святой, ты для нас господин

Один.

В наших лесах уже нету былого

Лова;

Если охотничьих дашь нам побед, -

Обет

Ныне даю почитать твои мощи.

Мощи

Дай своему, о лежащий в гробу,

Рабу!

Рог подарю тебе кости слоновой.

Новый

Склеп возведу с драгоценной плитой

Литой.

Будет у гроба всегда для поминок

Инок;

Сам средь монашьих паду власяниц

Я ниц!»

В склепе сыром выступает из мрака

Рака.

Знает бургграф, что избавит обет