Львов ценил его дарование рисовальщика и ради этого терпел вздорный характер и разболтанное поведение. Как показывает множество опубликованных и неопубликованных писем Иванова к другу его отрочества А. X. Востокову, был он беспросветным пьяницей. В письмах его есть строки, «неудобные для печати», как снисходительно-мягко отзывается И. Срезневский, публикуя переписку Востокова107. Иванов писал письма выразительно. Приводим выдержку из его неопубликованного, очень ценного для нас письма, первого после приезда в Никольское: «Черенчицы, в пятницу 21 майя, 12 часов пополуночи. ...Прекрасные сии места, расстилающиеся по зеленым горам, мне чужды, когда нет в них ни одного человека, близкого к моему сердцу... Я часто брожу по лесам и лугам с эстампом в руках... теперь, лежа на поле, пишу к вам, употребив вместо столика Камоенсову Лузиаду, которую я пришел читать сюды. ...Поле идет сначала к лесу. Там часто пасутся павлины. ...С левой руки от меня стоят земляные хижины, в которых живут бедные черенчицкие крестьяне и прежалкие ученики земляного строения. Сии бедные, оставя свои родины, работают день и ночь, как каторжные. Не знаю, что-то трогательное для меня составляет, когда сии трутни идут кучею с работы, имея лопаты на плечах, предводительствуемы будучи жестоким сержантом. Поют во все горло песни, при сем приходит мне на мысль пословица: неволя скачет, неволя пляшет, неволя песни поет. Далее сих хижин стоит на возвышенном месте замок, в котором Львов точно Монтоний владычествует. Все его затеи клонятся к тому, чтобы увеличить свои доходы. За каждого ученика берет он по 4 рубли на месяц. Я здесь две должности исправляю: должность помощника и рисовального учителя. В 1-й разбиваю камешки для фундамента и таскаюсь и пачкаюсь около строений, показываю мужикам, ворочаюсь с правилами, весками, ватерпасами и пр. ...Во второй учу его детей по вторникам и четвергам»108.
Иванов еще не понимает, что во всякой профессии существует трудный и скучный черновой процесс. Критикует Львова, не следует его примеру, примеру человека, не гнушавшегося никакой работой.
Львов, больной в эти дни, наравне с ним учил мужиков. «Глаза у меня так болят, - диктовал он письмо от 24 мая, - что я не только сам писать, но и поправить ничего не могу: с утра до вечера учу мужиков из пыли строить палаты; а пыль и солнце весьма дурные окулисты»109.
В августе, когда Львов ездил в Гатчину, к нему пришло тревожное письмо от Державина из Петербурга; тот сообщал, что Марья Алексеевна получила уведомление из Черенчиц о том, что число больных учеников со дня на день умножается. «Ты этого не пропусти меж ушей... Сообщи формально к Васильеву, как к начальнику по медицинской части, и проси, чтобы он к тебе командировал лекаря, откуды он заблагорассудит, и дали бы медикаментов...»110.
Весной и летом текущего года Львов осваивал новый участок земли под Москвой. Эта земля, ранее принадлежавшая Симонову монастырю, называлась Тюфельскими казенными покосами «с лесными и пахотными угодьями и водами».
Львов перевел сюда часть училища из Никольского. Весьма показателен его ордер, написанный 18 ноября под диктовку (заболевание глаз не проходило) и посланный в Москву А. Менеласу: «Титулярному советнику Менеласу. Ордер. Естли не нашли ни в которой слободе квартиры для больницы, то сыскать оиую можно несомненно в Москве или около заставы или в Таганке. ...Я считаю весьма немаловажным сохранить здоровье учеников, а потому и о найме квартиры, хотя бы и недешево было, затрудняться не надобно. Близь больницы чтобы была также квартира и для лекаря. Ученики, которые дурно одеты и из домов не получили одежды, могут быть употреблены в теплых местах по приезду моего в разные изделья, как то: выправлять щиты, чинить носилки, тележки, лопатки, плесть корзины, строгать доски и подобное»111.
В Тюфелях, или в «Тюфелевой даче», как называет Иванов поселок, были возведены казармы для учеников, скотный двор и глинобитный дом для Львова с семьей. Ясное представление о местности дает схематичный план, приложенный Ивановым к одному из неопубликованных писем.
В письме Иванова от 15 августа 1799 года зафиксированы первые впечатления от окружающей местности. «Сия Львова дача Тюфили лежит подле Симонова монастыря, границы опой касаются границ монастырского владения, к которому кажется принадлежит и Лизин Пруд... В самый Петров день ходил я туда в первый раз, ...идучи, трепетал от радости в ожидании... Мне казалось, что я отделяюсь от обыкновенного мира и переселяюсь в книжный приятный фантазический мир. Деревья, бугорки и кусты каким-то неизъяснимым образом напоминали мне о Лизе, подобно как музыка действует при чтении какого-нибудь повествования. ...Все, как Карамзин описывал, так и я видел. При слове: там рыбы падают с неба, полюбопытствовал я посмотреть вверх, кажется ли пространство над моею головой способным производить рыб, но особливого ничего не приметил.
Монастырь ныне уже не пуст; в нем множество монахов - не бледных, не сухощавых, но толстых и краснорожих, которые не только имеют вольности смотреть сквозь решетку на галок, но и сквозь флеровые покрывала на - райских птичек. Кельи у них великолепные с превысокими террасами, на коих они борются, кричат, в виду девок. ...Наконец, нашел и пруд, стоящий среди поля и окруженный деревьями и валом. Ныне пруд сей здесь в великой славе: часто гуляет около него народ станицами и читает надписи, вырезанные на деревьях, кои вокруг пруда. И я читал их, но ни одной не нашел путной. Везде Карамзина ругают, везде говорят, что он наврал, будто здесь Лиза утонула - никогда не существовавшая на свете. Есть правда из них и такие, кои писаны чувствительными, тронутыми сею жалкою историею.
Теперь я в сем месте почти всякий день бываю... потому что в Тюфели должно ехать через сии места. Я вспомнил, как я часто езжал на дрожках вместе с Львовым оттудова ночью. Львов, уезжая в Петербург, велел мне, - когда нечего будет делать, рисовать виды в Тюфелях».
В другом письме, от 29 августа, Иванов описывает кабинет Львова, заставленный стульями и книжными шкафами с «великолепными занавесками» и с альковом. Прилагает даже план кабинета, называет некоторые хранящиеся в нем книги: все тома Энциклопедии, «все тома Парапезия»; «Сей кабинет удален от жилых покоев и похож немного на алхимическую лабораторию»112.
«Алхимическая лаборатория». Это определение точно и образно. Именно так должен был выглядеть кабинет человека, занятого беспрерывными опытами. Львов нашел наконец способ извлечения из каменного угля содержащейся в нем серы, дешевле привозной почти в два раза, что давало казне экономию в 20 тысяч рублей ежегодно. Он добивался, чтобы разрешили ему построить завод для производства серы. И только 23 июня 1800 года получил санкцию па это.
Усовершенствовал Львов добычу кокса путем пережигания угля, у которого была «отнята пылкость», поэтому кокс горел без дыма и почти без пламени. Нашел наконец также «состав наподобие лака, в Англии лордом Дундунедлом изобретенный и в великом секрете содержимый». Этот состав «сохраняет снасти и дерево кораблей от сырости, гнилости и червей, а по прочности не уступает обшивке медными листами.
Изобретенная смола по своему жирному свойству всякой сырости сопротивляющаяся составлена из части таких материалов, которые сохнут медленно, но никогда, однако, до такой степени не высыхают, чтобы напитанная ими ткань или веревка заколела или ломалась»113.
Был им изобретен и «каменный картон», то есть толь. Кровельные листы годились на обшивку кораблей, их можно было применять для кровли домов. «Кровле сей, крепостной, следовательно, должно быть мягкой, несгибающей и несгораемой». Изготовляемые из этого материала украшения, барельефы, даже круглые статуи, «столь же вечные, как и бронза».
Образцы картона «с большим количеством наполнителя» были им представлены в 1799 году с приложением чертежей машины для его выделки. Ввиду крайней ценности изобретения для военных нужд вице-президент Адмиралтейств-коллегии граф Г. Г. Кушелев 25 августа 1799 года распорядился изготовлять картон на заводах Олонецком, Кронштадтском и Санкт-Петербургском. Первая машина (созданная лишь в 1800 г.) обошлась почти в три тысячи рублей. В Тюфелях по проекту Львова тоже был построен завод для производства картона. Первый опыт был вскоре подхвачен заводами Александровским и Петровским, а впоследствии усовершенствован. Признано, что Львов впервые в мире в бумажной промышленности применил машину с паровым приводом.
