Дальше. «Захар не изменил спокойного тона». Тон?! Поверьте, это не ваш тон.
Еще: «В конце августа не по-летнему шелестят деревья. Высохшие листья, хрупкие, как лед первых заморозков, трепещут от самого легкого дуновения ветра». Это хорошо сказано. Точно. Просто. Но вдруг читаю дальше: «В эту пору по полям стоит печальный шум, нагоняющий унылые думы». Унылые думы... Господи, кто только не писал этого!
Или вот еще: «Матвей отвечал не торопясь. Приятно было чувствовать себ в центре напряженного внимания этих людей». В центре напряженного! Это же не ваше. Это написано с чужого голоса.
А вот описание грозы: «В Ильин день разразилась гроза. Вначале солнце с остервенением жгло землю. От зноя повяли листья берез. Воздух накалился, как в жарко натопленной бане. Лошади забились в кусты, коровы залезли в речку, курицы ходили по двору, вяло раскрыв клювы. Артемка босой выбежал на крыльцо, обжег ноги и с плачем поспешил обратно».
Все это хорошо. Тяжеловесно. Ощущаешь физически, пятками, вместе с Артемкой. И вдруг вы теряете свой язык: «Воцарилась жуткая тишина. Казалось, что сейчас свершится что-то гигантски катастрофическое». Отвратительно! Еще пример того, как вы портите фразу: «Агафья нажарила рыбу на сковороде, и дед Фишка, радуясь тому, что все в эту ночь произошло так, как ему хотелось, ел жареных чебаков с редкостным наслаждением». Редкостное наслаждение - из чужой песни.
«Резвой рысью жеребчик подвозил ее к селу. Он точно понимал, чего от него хотела хозяйка, и, колесом выгнув шею, красиво перебирал ногами».
Но что значит красиво? Для читателя это пустой звук. Раскройте это «красиво» в какой-то подробности.
«Страшные боли мучили его, и единственным желанием старика была смерть». Это и пережато и недосказано. Помните, что стремление жить - безгранично, даже тогда, когда жизнь для человека - страдание. Осторожно с выводами. Наконец: «Анна оделась на виду у Демьяна в сак и пошла». Сак? Это род пальто. Дайте деталь: какой сак? Пусть читатель увидит это.
Вы, наверное, спросите: как избежать этих и иных подобного рода недостатков?
Скажу - строгостью к себе. Взвешивайте каждое слово. Ставьте его на суд своего вкуса. Но это достигается не сразу. Это достигается тренировкой, упражнением. Только.
- Эта рукопись - моя первая вещь, - сказал я. - Верно ли, что надо начинать с мелких произведений? Почему в редакциях морщат лбы, когда говоришь, что начал сразу с романа?
- Морщат лбы невежественные люди, - засмеялся Бабель. - Литература - более тонкое дело, чем она представляется таким людям. Каждый начинает по-своему, и вредно прописывать рецепты со стороны.
Если вы начали с романа, то, следовательно, ваш строй души сложилс именно в этом плане.
Многие говорят: «Горький начал с рассказов, Горький советовал писать рассказы». Но забывают другое: никто так бурно не поддерживал литераторов, начавших с романа, как Горький.
Затем. Русская литература знает и такие важные факты: Толстой начал романом, Достоевский начал романом. Не надо представлять дело так: роман - это что-то высшее, рассказ - нечто низшее.
Хороший рассказ стоит на том же уровне, на каком стоит хороший роман.
Роман, рассказ - это скорее то, в чем выявляется творческое «я» писателя.
Вы знаете, что я не написал романов. Но скажу вам откровенно: самое мое большое желание в жизни - это написать роман. И я не раз начинал это делать. К сожалению, не выходит. Получается кратко. Может быть, поэтому я преклоняюсь перед людьми, пишущими романы. Я пишу кратко. Значит, таков мой психический склад. таков строй души.
Вообще же говоря, моя литературная жизнь сложилась счастливо. Я сразу попал к Горькому.
- Что вы можете сказать мне относительно моей дальнейшей творческой работы? - спросил я.
- Углубляйте свои достоинства и недостатки. Не думайте, что это звучит парадоксально, - сказал Бабель. - Творческая индивидуальность - это и достоинства и слабости, но такие, которые вытекают из присущего только вам склада души и другими не повторимы.
Слушая других, не забывайте о своем внутреннем голосе. Сообразуйтесь с ним.
В. П. Полонский11. ИЗ ДНЕВНИКА 1931 ГОДА
...Среди них - оригинал Б. Он не печатает новых вещей более семи лет. Все это время живет на проценты с напечатанного. Искусство его вымогать авансы изумительно. У кого только не брал, кому он не должен - все под написанные, готовые для печати, новые рассказы и повести. В «Звезде» даже был в проспекте года три назад напечатан отрывок из рукописи, «уже имеющейся в портфеле редакции», как объявлялось в проспекте.
Получив в журнале деньги, Бабель забежал в редакцию на минутку, попросил рукопись «вставить слово», повертел ее в руках - и, сказав, что пришлет завтра, унес домой. И вот четвертый год рукописи «Звезда» не видит в глаза. У меня взял аванс по договору около двух с половиною тысяч. Несколько раз я перечеркивал договор, переписывал заново, - он уверял, что рукописи готовы, лежат на столе, завтра пришлет, дайте только деньги. Он в 1927 году, перед отъездом за границу, дал мне даже название рассказа, который пришлет ровно 15 августа. Я рассказ анонсировал - и его нет по сие время. Под эти рассказы он взял деньги - много тысяч у меня, в «Красной нови», в «Октябре», везде и еще в разных местах. Ухитрился забрать под рассказы даже в Центросоюзе. Везде должен, многие имеют исполнительные листы, но адрес его неизвестен, он живет не в Москве, где-то в разъездах, в провинции, под Москвой, имущества у него нет, - он неуловим и неуязвим, как дух. Иногда пришлет письмо, пообещает прислать на днях рукопись, - и исчезнет, не оставив адреса...
Не так давно в какой-то польской газете какой-то корреспондент опубликовал свою беседу с Бабелем - где-то на Ривьере. Из этой беседы явствовало, что Бабель настроен далеко не попутнически.
Бабель протестовал. Мимоходом заметил в Литгазете, что живет он в деревне, наблюдает рождение колхозов и что писать теперь надо не так, как пишут все, в том числе и не так, как писал он. Надо писать по-особенному - и вот он в ближайшее время напишет, прославит колхозы и социализм, и так далее. Письмо сделало свое дело - он везде заключил договора, получил в ГИЗе деньги - и «смылся». Живет где-то под Москвой, в Жаворонках, на конном заводе, изучая коней. Пишет мне письма, в которых уверяет в своих хороших чувствах, и все просит ему верить: вот на днях пришлет свои вещи. Но не верится. И холод его меня отталкивает. Чем живет человек? Но внутренне он очень богат - старая глубокая еврейская культура.
Звонок Бабеля. Опять тысяча и одна увертка. Советовался-де с Горьким, и Горький не советует печатать рассказы, какие он мне дал. Но он написал «вчерне» два колхозных рассказа (об этом «вчерне» я слышал года три назад) и над ними работает. В течение месяца он их мне доставит. Узнав, что я вернусь в начале сентября: «Как приедете, в Вашем портфеле будут эти рассказы». Четыре года тому назад он так же уверял меня в том, что у меня 15 августа будет рассказ «Мария Антуанетта», чтобы я анонсировал его в журнале, - рассказа нет и по сие время! Он роздал несколько своих рассказов в «Октябрь», мне и еще кому-то, но не для печати, а как бы вроде «залога», для успокоения «контор», которые требуют с него взятые деньги. Сдал книгу в ГИХЛ, - получив от издательства деньги и обещание книгу не печатать, так как она «непечатна», - то есть столь эротична, индивидуалистична, так полна философии пессимизма и гибели, что опубликовать ее - значит «угробить» Бабеля. По той же причине и я не хочу печатать те вещи, что он дал мне.
Странная судьба писателя. С одной стороны, бесспорно: он «честен» - и не может приспосабливаться. С другой - становится все более ясно, что он чужд крайне революции, чужд и, вероятно, внутренне враждебен. А значит, притворяется, прокламируя свои восторги перед строительством, новой деревней и т. п.
Бабель: «Новиков-Прибой - славный писатель», про Олешу: «О, он - писатель замечательный». Обещает печатать весь будущий год каждый месяц. Замечает при этом: «Ух, много денег с вас стребую». Конечно, мы виноваты перед ним. Такого писателя надо было поддерживать деньгами. Дрянь, паразиты - выстроили домишки. Он как-то рассказывал: «Получал я исполнительные листы и один на другой складывал в кучку. Но я крепкий. Другой бы сломался, а я нет, я многих переживу».
