В обществе процветала клевета на «друзей и соседов знаемых и мало знаемых, многих же отнюдь не знаемых». Режим благоприятствовал не только «подписным листам», но и тем, в которых значились заведомо ложные авторитеты («подписывают их на святых имена»), или вообще анонимным. Оклеветанных казнили без суда и следствия, зачастую мотивы доносов были корыстны («богатств ради и стяжания»)[xliv].
Весь социальный порядок в государстве был нарушен. Купеческие и землевладельческие чины пострадали от налогов («безмерными дань-ми облагаемы»), мздоимства и казнокрадства («от немилостивых приставов»). Многие крестьяне разорились и снялись с земли и стали «без вести бегунами», иные свободные люди продавали своих детей в рабство («в вечные работы»), другие в отчаянье кончали жизнь самоубийством.
Воинский чин также пришел в упадок, поскольку «лютость власти твоей[xlv] погубила... многочисленных воевод... искушенных в руководстве войсками», в результате чего великая армия была послана в чужие земли без опытных и знающих полководцев, что привело к «поражению воинскому» и напрасному пролитию крови.
Государственный аппарат (чиновничество) стал работать плохо, служебный долг исполнялся недобросовестно, поскольку чиновничьи посты замещались не достойными людьми, а «обидниками», клеветниками и доносчиками. В чиновничьей среде процветало мздоимство и грабительство в отношении лиц, обращавшихся к ним за защитой своих интересов. Люди перестали получать суд и милость от судей своих.
Обобщив свои критические замечания, Курбский делает вывод о законопреступности такой власти[xlvi]. Самого властителя — Ивана IV — он сравнивает с царем Иродом, чье тираническое правление стало синонимом жестокости и осуждено еще в новозаветных текстах. Курбский называет Ивана IV тираном, а способ реализации им властных полномочий — законопреступным. Царь не только погубитель высшего духовного лица (прямого выразителя божественной воли), но и нарушитель всего государственного порядка: «чин скверно соделал, царство сокрушил: что было благочестия, что правил жития, что веры, что наказания — погубил и исказил... твоего величества преизобилие злодейства... с кромешниками привело к опустошению вся святорусские земли.
Курбский развил и углубил критику организации суда и судопроизводства, начатую его современниками Зиновием Отенским и Иваном Пересветовым, добавив к ней еще и критику законодательства. Курбский делает предметом рассмотрения не только правоприменительную, но и правотворческую практику, давая первым в истории политической мысли России анализ содержания законодательных предписаний. Оперируя традиционными понятиями правды, справедливости и закона, он довольно четко ставит вопрос о том, что закон, принятый государственной властью, не всегда следует воспринимать как правовое предписание, оказывать ему полное послушание и исполнять его требования, ибо он по своему содержанию может не соответствовать тем критериям, которые должны характеризовать справедливые установления высшей власти. Только разумные веления государственной власти и справедливые ее действия могут быть восприняты всем народом как правовые предписания, необходимые к выполнению.
Анализ правовых взглядов Курбского показывает, что у него наличествует многоаспектное понимание правовых категорий. Следует отметить, что в исходных позициях очевидно прослеживается представление о тождестве права и справедливости. Только справедливое может быть названо правовым. Насилие — источник беззакония, а не права. Только справедливость и правда должны получать воплощение в законе. Здесь рассуждения Курбского во многом восходят к основным постулатам политической теории Аристотеля, по-видимому, сознательно, так как знакомство с трудами античного философа очевидно сказалось на целом ряде политических представлений Курбского.
Излагая свои требования к правотворчеству, Курбский подчеркивает, что закон, прежде всего, должен содержать реально выполнимые требования, ибо беззаконие — это не только несоблюдение, но и создание жестоких и невыполнимых законов. Такое правотворчество, по мнению Курбского, преступно. «Цари и властелины, которые составляют жестокие законы и невыполнимые предписания», должны погибнуть.
В рассуждениях Курбского явно чувствуется знакомство с трудами Цицерона, утверждавшего, что право из бесправия не образуется и источником права не может быть воля властвующего лица. Наличествуют в его правопонимании и элементы естественно-правовой теории, активно обсуждавшейся в трудах западноевропейских мыслителей XVI в. Правда, добро и справедливость воспринимаются как составные компоненты естественных законов, посредством которых Божественная воля сохраняет на земле свое высшее творение — человека. И если это еще не буржуазная трактовка естественно-правовых законов и категорий, то уже явное приближение к ней.
Правоприменительная практика рассмотрена Курбским, как и И.С. Пересветовым, и в судебном, и во внесудебном ее вариантах. Современное состояние суда вызывает глубокое неодобрение у Курбского. Суд совершается в государстве неправосудно и немилостиво. «А что по истине подобает и что достойно царского сана, а именно справедливый суд и защита, то давно уже исчезло в государстве, где давно опровергохом законы и уставы святые»[xlvii].
Особое недовольство вызывает у Курбского практика заочного осуждения, когда виновный, а в большинстве случаев просто несправедливо оклеветанный человек, лишен возможности предстать перед судом. Небезынтересно заметить, что принцип объективного вменения, так широко использовавшийся в карательной практике опричного террора, также характеризовался Курбским как проявление беззакония.
«Закон Божий да глаголет: да не несет сын грехов отца своего, каждый во своем грехе умрет и по своей вине понесет казнь». Курбский считает проявлением прямого беззакония, когда человека «не токмо без суда осуждают и казни предают, но и до трех поколений от отца и от матери влекомых осуждают и казнят и всенародно погубляют...», причем не только родственников, но и просто лиц «...сопричастных... не только единоколенных, но аще знаем был сосед и мало к дружбе причастен». Подобную практику он характеризовал как «кровопролитие неповинных»[xlviii].
Возражает князь Андрей и против участившейся практики применения жестоких наказаний. Особо выделяя среди них смертную казнь, он специально оговаривает, что она должна назначаться в исключительных случаях и только по отношению к нераскаявшимся преступникам[xlix]. Характеризуя произвол и беззаконие, существовавшие в России, Курбский отмечает распространение жестоких и позорных наказаний, а также практику их осуществления не государственными чиновниками (палачами), а простыми людьми, не имеющими никакого отношения к судебным ведомствам. Заставляют людей обычных, свидетельствует он, «самим руки кровавить и резать человеков» .
Другой отмечаемой Курбским формой внесудебного произвола является воздействие на людей с помощью недобровольной присяги и клятвы принуждаемых к определенному поведению, часто безнравственному. Так, заставляют под присягой и крестоцелованием «...не зна-тися не токмо со други, и ближними, но и самих родителей и братьев и сестер отрицатися... против совести и Бога...».
В государстве не стало свободы и безопасности для подданных, не говоря уже о том, что царь ввел «постыдный обычай», затворив все «царство русское, свободное естество человеческое словно в адовой твердыне» и если кто «из земли твоей (Ивана IV. — Н.Э.) поехал... в другие земли... ты такого называешь изменником». Результатом подобного правления Курбский считает оскудение царства («опустошение земли своея»), падение его международного престижа («злая слава от окрестных соседов»)[l], внутреннее недовольство и смуту («нарекание слезное ото всего народа»)[li].
Причину «искривления» некогда правильного управления царством Курбский традиционно усматривает в приближении к царю «злых советников». Злому совету придается почти гротескное символическое значение. «Сатанинский силлогизм» злого советника, монаха Песношского монастыря (что близ Яхромы) Вассиана Топоркова, сыграл, по мнению Курбского, трагическую роль, обеспечив перемену в самой личности царя и образе его действий.
