CCLXXII
Но...
Рассудок мудрецу поможет
Добро и зло определить:
То хорошо, что может быть,
И худо то, что быть не может.
CCLXXIII
Здесь должен я признаться всему потомству, что нет ничего грустнев стоянки под крепостью, особенно, друзья мои, в пустынной Булгарии. "Отчего, - спросит медицинский факультет, - отчего задунайский воздух был так ядовит для нас? Какого жизненного элемента недоставало в нем?" - Никто не решит вопроса.
В нем недоставало женского дыхания.
Напрасно военная музыка хотела развеселить душу, играя то русскую песню, то арии из La dame blanche{"Белой дамы" (франц.).}55, из Freischutz {"Вольного стрелка" (немец.).}56, то мазурку, то cadrille francaise {французскую кадриль (франц.).}. Все это увеличивало тоску, потому что напоминало многое.
CCLXXIV
Все действия устремлены были на Варну и на посланного к ней в защитники милион-пашу. Большая половина войск, облегавших Шумлу. скрытно двинулась на левый фланг черты действия, к р. Камчику, чтоб не допустить 30 т. вспомогательных войск, приближавшихся к Варне.
В дополнение, болезни так наполняли гошпитали, что ни мудрая распорядительность, ни всевозможные средства к предохранению войск от них не в силах были остановить поток лазаретных карет, дрог и фур, который истекал из-под шумлинского лагеря. Палатки опустели. Гуссейн-паша хотел пересчитать нас двумя решительными ночными вылазками, но в оба раза встретил русскую единицу, которая, подобно палице богатыря, укладывала турецкие толпы во чистом поле на вечный сон.
Напрасно Гуссейн с крепостных стен стегал по своим низам-гедитам57 картечью, напрасно проклинал их и грозил смертию, они бежали искать спасения от русской палицы в объятиях шумлинских оград.
CCLXXV
С неизъяснимою досадой
В палатке я своей сидел;
Все было занято осадой,
И я был занят кучей дел.
Передо мной, как ряд курганов,
Стопы бумаг, маршрутов тьма;
Вот век! - в нем жить нельзя без планов,
Без чертежей и без письма!
Вот век! - старик скупой, угрюмый,
Окованный какой-то думой!
Как не припомнить давних дней,
Когда возил в походах Дарий58
Постели вместо канцелярий,
А женщин вместо писарей.
То было время! не по плану,
А просто так искать побед;
При войске был всегда поэт,
Подобный барду Оссиану59;
На поле славы дуб горел,
А он героев пел да пел!
CCLXXVI
Но вот привели для допроса пленного.
Он был собой прекрасен, молод,
Как дева самых пылких лет;
Он по-турецки был одет
И пикою в плечо проколот.
По-русски он немножко знал,
Но очень ясно рассказал,
Как в Шумлс он живал в довольстве,
Как певчим был в Чифте-Хамам {*},
{* Мечеть в Шумле (прим. автора).}
Как был в России при посольстве,
Хороша дивка видел там;
Как он от дивка очень плакал,
Как возвратился в Стамбулу
И как его эмир-оглу
Чуть-чуть не посадил там на кол.
CCLXXVII
Альмэ была причиною этой беды, и вот как рассказывал Эмин60:
Она хорошая была,
Была такая молодая,
А! ля-иль-лях-аллах-алла! {*}
{* Нет бога, кроме Аллаха! (араб.).}
Другой получше уж не знай я!
Паша любился на она,
А что такой!.. какой мне дела!
Есть многа у паша жена
В харэм {*}, хорошая и бела,
{* гарем.}
А мой Альмэ ому не пар,
Как мой пистоли с твой пистоли,
Цалуй попрежде мой ханджар {*},
{* кинжал (прим. автора).}
И видим, сила чей поболе!..
Тут молодой турок стал бранить на своем языке пашу; я не понимал. А между тем день кончился.
CCLXXVIII
И расточает каждый год
Богатства жизни понемногу;
Все больше, больше наш расход,
Все ближе, ближе мы к итогу!
День XXXIX
Gelui qui n'a pas un grain de chimore dans
la tete, pour se consoler de la realite, je le
plains.
Dolomieu {*}
{* Я сочувствую тому, кто лишен химер в воображении, чтобы утешать себя в реальной жизни.Доломье61 (франц.).}
CCLXXIX
Настал новый день, но я, все еще грустный, как будущность безнадежного человека, не знал, в какую часть света удалиться от тоски, и - бросился в пустыню, лежащую между Сенегамбией, Нигрицией62 и Северной Америкой.
Не боясь ни хищных арабов, ни хищных зверей, ни хищных птиц, ни бурных вихрей, вздымающих валы песчаного моря, я сел на высокую насыпь в самом центре Заары63 и стал смотреть на медное небо.
Тут видел я все богатство солнца и неуместную щедрость его.
Сыплет лучи без меры, не позволяет пронестись над пустыней ни облаку, утоляющему жажду земли, ни ветру, разносящему прохладу. Одно хочет быть добрым и щедрым.
