Обиженный таким равнодушием, Цапля продолжал:
— Штормягу бы морской бог подкинул на радость, что ли! Да с ливнем, да с грозой — отмыть бы грешное тело от этого проклятого пота! Как, братва? Помолимся?
— Заткнулся бы, — раздраженно заметил Кирилл Ванин, — Каркай, да знай меру.
А к вечеру потянул ветерок. Вначале почти незаметный, потом все свежее, и свежее. Пошла волна. Небо закрылось тучами. Закрылорь сразу, никто этого даже и не заметил. Сзади «девятки>> начало погромыхивать, а слева и справа на горизонте появились вертикальные пики молний. Точно метал их кто-то сверху вниз, и они уходили под воду.
Радист поднялся на мостик к капитану. Сказал ему несколько слов, постоял, посмотрел вокруг и вернулся в свою рубку. Через несколько минут боцман приказал:
— Тралы — вира, задраить люки!
На «девятку» неожиданно надвинулась такая темень, что пришлось включить прожектор. От этого за бортом океан совсем почернел, в нем ничего не осталось от той синевы, которая придавала ему вид спокойного неба. Да и само небо стало похожим на океан: такое же черное, зловещее...
На палубу и в машинное вызвали всех свободных от вахты. Матросы и мотористы выскакивали из кубриков и первым делом оглядывали море. И не только оглядывали. Они как бы принюхивались к нему, стараясь уловить все, что произошло с ним во время их отдыха. Они были похожи сейчас на оленей в тундре, которые вдруг почуяли, что идет большая пурга. Такие же настороженные и встревоженные, такие же беспокойные.
Неопытному человеку могли бы показаться странными их настороженность и тревога. Почернел океан, стало черным небо? Ну и что ж? Разве на земле не бывает темных, непроглядных ночей, когда в двух шагах ни зги не видно? А люди в это время без всяких тревог разгуливают по улицам города, играют гармошки в селах, девчата и парни, укрывшись такой вот непроглядной ночью, напропалую целуются возле каждого куста: дай бог почаще подобные ночки, без них хоть караул кричи!..
Но то — на земле. Там все не так, все по-другому. В море своя жизнь, в океане свои законы. Здесь люди верят, конечно, радиограммам гидрометеостанций, но еще больше верят своему чутью. Синоптик может ошибиться, чутье старого моряка — никогда.
От кормы до носа пронесся голос капитана, усиленный мегафоном:
— Команде занять места по штормовому расписанию! Боцман, натянуть штормовые леера5! Закрепить шлюпки! Старшего механика — ко мне!
Без суеты натянули леера, намертво закрепили все, что могло быть снесено волнами, убрали трапы, наглухо задраили люки.
И стали ждать.
Кирилл сходил в радиорубку, вернулся и сказал:
— Радист говорит, что где-то на норд-весте взбесилась Атлантика. В двухстах милях от Ньюфаундленда пошли на дно два танкера-норвежца. В один момент. С базы приказали полным ходом топать в Дакару. Ураган прет прямо на нас — двенадцать баллов!
— Картинка! — заметил Цапля. — Надо, пожалуй, пойти в камбуз подрубать на всякий случай. Заваруха начнется — не до живота будет. Айда, Саня?
Саня коротко бросил:
— Нет.
И отошел к борту. Прожектор выключили, и теперь все тонуло в густом мраке. Топовый фонарь слегка раскачивался, и казалось, что в небе кто-то туда-сюда водит зажженной сигаретой. Из рулевой рубки падал клочок света, и было видно, как Максим Петрович ходит взад-вперед с мегафоном в руке.
А за бортом, куда смотрел Саня, — будто колеблющаяся лужа дегтя, настолько черная, что страшно смотреть.
И тишина кругом. Ветерок, потянувший с юга на север, снова затих, теперь только и слышно было, как трется вода о невидимый борт. Да очень еще далеко погромыхивала приближающаяся гроза.
Сане не раз уже приходилось попадать в штормы, он теперь не боялся морской болезни, но каждый раз, когда на «девятку» надвигалась буря, у него возникало такое ощущение, словно он ждет неминуемой беды. Его угнетал не сам страх, а ожидание чего-то страшного и, как ему казалось, неизбежного. В такие минуты он замыкался в себе, становился угрюмым и нелюдимым.
Цапля, не в силах понять душевное состояние своего приятеля, говорил:
— Трусишь? Тогда лучше топай на землю. Море трусов не любит. Накатится однажды и слизнет, будто тебя и не было. Море, брат, само — сила и силу уважает. Силу души человеческой, понял?
А Саня и не трусил. Он знал: сегодня на дно пошли два норвежских танкера, завтра туда же может отправиться и русский траулер, который называют «девяткой». И вместе с «девяткой» исчезнет Саня Кердыш, матрос, сын Ледового Капитана. Ну и что ж? Жить, конечно, хочется каждому, но кто застрахован от смерти?
Может быть, его пугала слепая ярость стихии? Может быть, его угнетало свое бессилие перед этой слепой яростью?.. Что может сделать человек, когда на него наваливается чудовище, силу которого никто не измерил?..
Совсем неожиданно за кормой раздался взрыв, точно там разорвалась торпеда. Огненный шар скользнул по вол не, магниевой вспышкой осветил море, корабль, мертвеннобледные в этом неестественном свете лица макросов и, шипя, раскололся на части.
Саня отшатнулся от борта, уцепился за штормовой леер и точно припаялся к нему руками. Стоявший у шлюпки Цапля громко сказал:
— Сигнал, братцы, подан, теперь держись!
Цапля не ошибся: взрыв шаровой молнии действительно как бы послужил сигналом к началу необыкновенного спектакля. Уже через минуту на «девятку» налетел первый шквал ветра, встряхнул ее, сорвал с моря сноп пены и брызг, бросил их на палубу. В мачтах завыло, засвистело, топовый фонарь прочертил кривую, почти коснувшись поднявшегося к самому небу темного гребня.
— Всем держаться за леера! — крикнул с мостика капитан. — Всем укрыться!
Из темноты, из неведомого катился вал. Даже сквозь вой ветра был слышен нарастающий с каждой секундой гул, будто по мерзлой тундре мчалось дикое стадо оленей. И, как земля, дрожало море. Дрожало не то от радости, что оно вновь обрело грозную мощь, перед которой все должно трепетать, не то от ярости, до этой минуты скрываемой, а теперь вдруг прорвавшейся наружу. Точно так дрожит зверь, готовясь к прыжку на застывшую от страха жертву.
Кто-то с кормы успел закричать:
—Полу-ундра-а!
И весь мир превратился в хаос.
Не стало ни моря, ни неба, земля, казалось, сорвалась со своей орбиты. Вместе с землей в этом хаосе мчалась в неизвестное и «девятка». Скорлупа из дерева и железа, как о ней писал Саня. Песчинка в самуме, клочок пены в ураганном шторме... Или от «девятки» ничего не осталось? И в ад летит не корабль, а всего-навсего обломок доски с намертво охватившим его человеком?
Саня ничего не знал. И ни о чем не мог думать. Когда с кормы закричали «полундра!», Саня скорее почувствовал, чем понял, какая надвигается опасность, он выпустил из рук леер и бросился к надстройке. Ему оставался один шаг до рубки, но он успел осознать, что этот единственный шаг сделать невозможно: через десятую долю секунды его смоет, как щепку.
И он плашмя упал на палубу, судорожно ища руками какой-нибудь предмет, за который можно было бы ухватиться. На счастье, такой предмет оказался: внизу, к стене надстройки, был наглухо привинчен щит для противопожарного инвентаря. Уцепившись за него, Саня затаил дыхание.
Вначале он ощутил только навалившуюся тяжесть. Его придавило к палубе так, словно неведомая сила задалась целью раздавить человека в лепешку. Ни шевельнуться, ни вздохнуть. Над ним клокотал многометровый черный вал, сквозь который не пробился бы и мощный луч прожектора, а Сане казалось, что он ясно различает зигзаги молний, пляшущих вокруг корабля. Молнии, правда, были необычными: синие, красные, зеленые — настоящий фейерверк, разорванная на части радуга... «Да это же в глазах у меня мельтешит, — подумал Саня. — Это же в голове они, а не там...»
Потом через секунду-другую та же сила, которая хотела раздавить его, стала отрывать его руки от щита. Рвала с исступленной яростью ожесточенно, будто человек был ее исконным врагом, и она решила покончить с ним раз и навсегда. С такой же исступленной яростью человек отстаивал право на жизнь. Задыхаясь, корчась в судорогах оттого, что вместо воздуха в его легкие врывалась горькая пена, человек упорно сопротивлялся, все теснее прижимаясь к щиту, и хотя его сопротивление было уже не столько осознанным, сколько инстинктивным, он не сдавался... Но нет предела силам стихии, и есть предел силам человеческим...
