Теплые краги мешали ему. В них он не чувствовал силы своих пальцев, не мог убедиться, достаточно ли крепко держится за упоры. Он решил снять их и остаться в одних перчатках. Сунув одну, потом вторую крагу за пояс, он снова стал подниматься вверх. Но уже через две-три минуты понял, что сделал глупость. Пальцы сразу же закоченели, заныли. Саня подносил их ко рту, шумно и долго дышал на них, однако легче от этого не становилось. «Ладно, — решил он. — Не отпадут. Не сутки же буду карабкаться к этой чертовой кабине. Надо только не думать, что холодно и что можно сорваться и сломать шею. Лучше думать о чем-нибудь другом. О Мурове, например. Философ! А вообще-то умный парень, ничего не скажешь. Только трусоват маленько...»

Муров недолго стоял у крана. Только один раз взглянул на Кердыша и вдруг, представив, как он сам взбирается по обледенелой лестнице, быстро отошел в сторону и бросился искать стивидора. Иван понимал: как только Кердыш доберется до кабины и начнет работать, все остальные последуют его примеру. А всем ли удастся проделать тоже, что и Кердышу? У всех ли хватит на это сил? Подвиг — это, конечно, красиво, но есть ли в нем такая уж острая необходимость?! Кердыш всегда преувеличивает. Будто на нем лежит особая ответственность. Никто, конечно, не скажет, что он рисуется, все это в нем искренне, но нельзя же вот так, очертя голову, лезть на рожон.

Белоян стоял у маневрового паровоза и что-то кричал машинисту. Вернее, это только ему самому казалось, что он кричит, на самом же деле стивидор совсем неслышно хрипел, и машинист больше присматривался к его жестам, чем прислушивался к голосу. Увидав Мурова, Белоян схватил его за руку и прохрипел в самое ухо:

— Переведи этому турку: пускай трогает на пятый путь, здесь уже негде положить ни одного бревна. Все забито. Тебе ясно?

Паровоз ушел. Белоян тут же сорвался с места й помчался к другому составу. Муров поймал его, загородил дорогу:

— Арам Михайлович, выслушайте меня, прошу вас.

Стивидор нагнулся, взял горсть снега, растер лицо.

— Давай говори. Только короче.

— Хорошо. Кердыш полез на кран.

Белоян разжал пальцы, подтаявший комок снега выпал из его руки. Арам, кажется, даже и не заметил этого. Автоматически он продолжал тереть ладонью заросшую черной щетиной щеку. Потом, словно до него с большим опозданием дошел смысл сказанного Муровым, он схватил Ивана за борт тулупа, с силой встряхнул:

— Кердыш полез на кран? Я правильно тебя понял?

— Вы правильно меня поняли, Арам Михайлович.

— Так какого же дьявола ты молчишь?! — неожиданно окрепшим голосом закричал стивидор. — Ты знаешь, что это значит? Знаешь, нет?

— Да. Если бы не знал, не стал бы вас беспокоить. Дело ведь не только в самом Кердыше. За ним полезут и другие. А это...

— Полезут? Ты уверен? Ну, говори, уверен? Ты тоже полезешь?

— Понимаете, есть чувства сильнее страха. В атаку идут и трусы, потому что порыв не только увлекает, но и заставляет... Вы меня понимаете?..

— Вот как понимаю! — Стивидор ладонью провел по горлу. — Ты хорошо сказал. Ты очень хорошо сказал, дорогой мой. Ты умный человек... Порыв не только увлекает, но и заставляет. У джигитов — я говорю о настоящих джигитах — тоже так. Значит, все полезут? Несмотря вот на это?

Белоян поднял голову и посмотрел на широкую темную волну снежного вихря, проносившуюся над самой головой.

— Боюсь, что да, — сказал Муров.

Стивидор с явным удовольствием цокнул языком:

— Ц-ц! Я знал... Чувствовал, понимаешь, дорогой? Кердыш — человек! А тебе спасибо. За то, что принес такую весть.

Муров замялся. Он думал, что Белоян разделит с ним его тревогу. Ведь случись беда, стивидор будет отвечать.

Чему уж тут радоваться! По крайней мере, нужно хоть принять меры. Иван так и сказал:

— Разве вас это не тревожит, Арам Михайлович? С вас ведь спросят, если...

Стивидор спохватился:

— Да, да, конечно. Голову открутят в два счета. Спасибо. Пойдем...

...До кабины осталось рукой подать. Но руки уже не слушались. Одеревеневшие пальцы ничего не чувствовали, Кердыш не мог даже вытащить из-за пояса краги, хотя они были сейчас нужнее всего. Саня с тоской поглядывал вверх, на башенку, которая в эту минуту казалась ему уютной, как маленький домик, где нет ни этого проклятого ветра, ни лютой стужи, ни опасности быть сброшенным вниз. Он уже представлял себе, как опустит стрелу с тросами, как грузчики зацепят сразу полвагона леса и кто-то крикнет в мегафон: «Вира!» Загудит от напряжения мотор лебедки, вздрогнет кран, и он, Саня Кердыш, внутренне ощутит эту дрожь, словно она пройдет через его мышцы...

Только бы скорее добраться. Потому что уже начинает кружиться голова, как на палубе корабля, а это очень страшно. Кто-нибудь другой, может, и плюнул бы на такую мелочь, но он... Он знает это свое состояние и боится его даже больше, чем ветра и стужи. И с ветром, и со стужей можно бороться, можно терпеть, а вот когда подходит такое, тут уже ничего с собой не поделаешь.

«К черту, — подумал Саня, — надо спускаться вниз! Стать на твердую землю, растереть руки снегом и бежать в вагончик, где жаром пышет печка. Муров скажет: «Я говорил, что это сумасбродство...» Пожалуй, Муров прав. Это действительно сумасбродство».

Кердыш впервые посмотрел на землю. И удивился: отсюда, с высоты, все было видно значительно лучше. Словно через тонкий слой льда просматривались люди, копошащиеся у составов с лесом, маневровые паровозы, штабеля бревен и земля, по которой мчались эшелоны снега. У самого подножия крана стояли крановщики. Среди них — и стивидор Белоян, закутанный в башлык. Вот только не видно Степы Ваненги. Наверно, пошел к другому крану и, может быть, уже тоже карабкается по скользким перекладинам, тобоками раздавливая наледь и сбрасывая ее вниз. Потом полезет Деда, за ним — Чирков, а там — и все остальные. Муров тоже полезет, хотя не раз и задохнется от страха... Ну что ж, страх — это не стыдно, главное — побороть его в себе, не дать ему завладеть собой...

Саня сжал зубы, ухватился за следующую перекладину. Потом еще за одну, еще и еще. Теперь он знал, что не остановится. Ему хотелось кричать от боли, но он лез все выше и выше. Вот и кабина. Ввалившись в нее, Саня долго лежал на вздрагивающем от ветра железном полу, не совсем еще сознавая, что все осталось позади. Только через две-три минуты он приподнялся на колени и с облегчением сказал:

— Ну вот...

— Ну, вот, — сказал Белоян и впервые за последние дни улыбнулся. — Я так и думал. Потому что Кердыш — это Кердыш.

— Что значит «Кердыш — это Кердыш»? — спросил Муров.

— Хулиган! — ответил стивидор. — Настоящий хулиган. Скажи, кто ему разрешил нарушать инструкцию? Я разрешал? Я не разрешал. Он сам. Такой он человек. Огонь-человек! За такого лично я — в огонь и в воду... Ты, Чирков, куда пошел? Тоже на кран? Смотри, осторожно. Видишь, как Ваненгу ветер треплет? Безобразие! Не крановщики, а сброд хулиганов. Им даже на стивидора наплевать.

Деда сказал:

— Слушай, Арам Михайлович, прикажи побольше мегафонов притащить. И прожекторы подключите, с подсвечиванием сподручней будет.

— Правильно, товарищ Сидоренко. Ты тоже пойдешь? Давай валяй. Теперь мне все равно шею намылят. Зато дело сделаем.

Не прошло и получаса, как на маленькой станции жизнь совершенно преобразилась. Прожекторы широкими лучами разрывали мглу, пересиливая вой пурги, ревели мегафоны: «Вира! Майна! Еще майна!» Одна за другой уходили пустые платформы, пропадали в снеговой коловерти, словно таяли в ней.

К полудню отпустили школьников, ушли добровольцы-пенсионеры. Белоян вызвал своего помощника, сказал:

— Слушай, дорогой, когда крановщики спустятся на землю, мы будет носить их на руках. А сейчас организуй шесть термосов горячего какао, колбасы, хорошо бы борща, тоже горячего. И все это — вира туда. На проволоке. Тебе все ясно?

— Мне все ясно, — ответил помощник. — Но где я организую термоса и какао? Где я в этой чертовой дыре достану колбасу?