Она спросила:

— Ты сейчас видел ее?

Степан, конечно, понял, о ком она говорит. И честно ответил:

— Да, ее.

И подумал, что обидел Марину. Нехорошо получилось. Шибко нехорошо. Марина позвала его в гости, как доброго друга, а он ушел от нее в тундру. Убежал. Разве так можно?.. Зачем именно теперь пришла к нему Райтынэ? Сказать бы ей: «Уходи. У тебя есть Вынукан. И никогда больше не приходи из тундры!» Но он не мог прогнать ее. И сам не мог от нее уйти... Вот, однако, как плохо устроена жизнь. Так плохо, что хуже и некуда...

Степан тихонько позвал:

— Мария!

Она и не шевельнулась. Ему показалось, что она плачет. Степан осторожно коснулся ее руки, опять позвал:

— Мария...

Она наконец отняла руки от лица, посмотрела на Степана. В ее взгляде не было ни осуждения, ни неприязни к нему. И все же Ваненга сказал:

— Я не хотел тебя обидеть, однако. Само так получилось.

Марина улыбнулась.

— Ты тут ни при чем, Степа. И не надо больше об этом. Расскажи лучше, как живешь... Как дела идут?

Степан оживился.

— Хорошо дела идут. Работу шибко люблю. Думаю вот только: плохо будет, если Саня в море уйдет. Привык к нему, к Сане-то.

— Может, не уйдет?

— Уйдет. Он такой. — Степан с минуту помолчал, потом сказал: — А у него на душе тоже плохо. Давно любит Люду Хрисанову, а все не вместе. Почему так — не понимаю. Ты ее знаешь?

— Плохо знаю, — ответила Марина. — Больше понаслышке.

Неожиданно для самого себя Ваненга проговорил:

— Скоро Беседин прилетит со Шпицбергена. Совсем скоро.

Марина быстро спросила:

— А ты откуда знаешь?

Степан ничего точно не знал, но решил соврать: ей веселее станет. Илья ведь друг ее.

— Там, на Шпицбергене-то, товарищ мой, — ответил Ваненга. — Радиограмму прислал. Пишет: еще немножко — и прилетим. Вот как... Он врать не станет, товарищ мой. Шибко хороший он человек, Марк Талалин... Правду всегда говорит.

Марина встала и, подойдя к Степану, обеими руками схватила его за плечи:

— Как ты сказал? Как ты сказал?

Ваненга опешил. Он не мог понять, почему Марина придала такое значение его словам. Ведь ничего особенного он не сказал.

— Я правду говорю. — Он растерянно улыбнулся, глядя на Марину. — Скоро прилетят. Совсем скоро.

— Ты как назвал своего товарища? Марк Талалин? Откуда ты знаешь его? Откуда тебе известно, что он на Шпицбергене? Кто тебе об этом сказал? Да не молчи же ты, не молчи, слышишь?

— Я не молчу, однако. — Степан уже не улыбался, он смотрел на Марину все с большим удивлением. — Давно знаю Марка Талалина. Вместе живем. Саня живет, Марк Талалин живет, я живу. Одна у нас комната. Когда улетел Марк, провожали его. И я провожал, и Саня провожал. А тебе почему знаком Марк?

— Мне?

Марина не сразу нашлась, что ответить. Не рассказывать же Степану обо всем, что было. Зачем? Былое быльем поросло, его не воротишь. Думала, Марк уехал в тот же день, а он, оказывается, был все время рядом. Может, не раз проходил мимо ее дома, может, даже видел ее, но не подошел, не окликнул. И не подойдет теперь никогда и никогда теперь не окликнет: чужими они стали, такими чужими, будто и не было ничего в прошлом. Вот уж правду люди говорят: враги могут помириться — друзьями стать, любовь разладится — словно чашка разобьется: сколько ни склеивай, ничто в ней не удержишь.

Марина сникла так же неожиданно, как и загорелась. Казалось, эта вспышка отняла у нее последние силы.

Степан вдруг сказал:

— Я знаю, почему тебе знаком Марк Талалин.

Не глядя на него, Марина безразлично спросила:

— Знаешь? Откуда же?

— Ночь была тогда... — Степан вытащил трубку, набил табаком, спросил: «Можно?» Марина кивнула:

«Кури». — Ночь была тогда, дождь шел и снег шел. Марк у реки сидел. Один. Мы с Саней подошли, сказали: «Плохо тебе, однако... Зачем один сидишь?» Марк Талалин говорит: «К другу приехал, а друга-то и нет. Вот и сижу один... Уезжать надо». Теперь думаю: ты его другом была. К тебе он приезжал. А ты, поди, сказала: «У меня Илья Беседин есть...» Так?

Марина ничего не ответила. Перебирая пальцами бахрому шали, она глядела в окно и думала о своем. Может быть, видела за окном Марка. Сидит он у холодной реки, хлопья мокрого снега падают на его голову, а он все смотрит и смотрит на черную воду, слушает, как бьются волны о бетонный берег. И ни одного близкого человека рядом, никого и ничего.

— Он так и сказал? — тихо спросила Марина. — Так и сказал: «К другу приехал, а друга-то и нет...»?

— Так и сказал. А больше ничего не сказал... — Степан с минуту помолчал и добавил: — Потому что он шибко хороший человек, Марк Талалин.

— Да-а...

Степан смотрел на Марину со смешанным чувством восхищения и возникшей вдруг неприязни. «Красивая, ох какая красивая, и Райтынэ, поди, не уступит, а душа не чистая, однако. Такого человека, как Марк Талалин, променять на Илью Беседина! Ай, дура! Совсем дура! Наверно, все красивые женщины дуры... Райтынэ к Вынукану ушла, Мария — к Беседину. Ну, черти!.. Ничего не понимают. Не хотят счастливыми быть».

— Марк Талалин лучше Беседина! — крикнул Ваненга, будто бросая ей камень в спину. Увидел, как она вздрогнула, но не пожалел. Словно не Марина это стояла у окна, а Райтынэ, и словно не Марка он защищал, а самого себя. — Беседин — кто? Человек? Марк — человек, а не Беседин! Я знаю! Зачем ушла к Илье?

Она молчала.

— Шибко плохо ты сделала, коли так, — сказал Степан.

Марина медленно обернулась, поправила на плечах шаль.

— Я думала, ты добрый, — почти неслышно проговорила она. — А ты — как все.

Степан ответил:

— По-твоему, добрый — это что? Говорить «хорошо», когда плохо? Таким добрым не буду...

2

Буран, давно уже бушующий у берегов Гренландии, двинулся к югу и, захватив Шпицберген, докатился до материка.

Снежная буря накрыла огромное пространство, парализовала жизнь города, порта, железной дороги. И хотя в схватку со стихией вступили десятки тысяч людей, победить ее было нелегко.

Обычно снежные бури сопровождаются оттепелями, сейчас же лютовал такой мороз, что человек, выйдя из помещения, уже через пять — десять минут начинал чувствовать, как немеет тело. Надо было все время двигаться, но от движений становилось трудно дышать: легкие то словно сжимались в твердый комок, то раздувались, как кузнечные мехи. Люди по-рыбьи хватали колкий воздух, обжигая им горло...

В семнадцати километрах к востоку от города находилась станция Тина. Сюда один за другим подходили составы с лесом, вагоны — с кругляком, досками, тяжелыми квадратными брусьями, шпалами. Подходили и надолго застревали: дальше железнодорожное полотно было забито плотным слоем снега.

Последние четыре дня дорогу от Тины до города даже не пытались расчищать. Здесь была впадина, и казалось, именно в нее устремились со всего Севера снежные лавины. Высокие заборы для снегозадержания повалило ветром и часть замело так, что от них не оставалось никакого следа.

А составы все прибывали. До открытия навигации порт заготавливал десятки тысяч кубометров леса, его складывали в высокие штабеля вдоль пирсов и весной без суеты грузили на суда. Сейчас весь этот поток оседал на Тине.

Из Министерства путей сообщения в порт, обком и горком партии летели телеграммы: «Считаем преступлением задержку сотен вагонов». Выгрузку леса поручили стивидору порта Белояну. Подчинили ему полсотни грузчиков, большему количеству на станции негде было разместиться. Приходили помогать старшеклассники из железнодорожной школы, домохозяйки, пенсионеры. И все же это была капля в море. Стивидор надеялся только на шесть однорельсовых башенных кранов, которые стояли сейчас, как пугала. Эти краны привезли сюда еще осенью. По проекту Тина через два-три года должна была стать железнодорожным узлом, и здесь намечалось большое строительство.

Кабины, смонтированные на стрелах кранов, раскачивало так, словно вокруг была не земля, а беспорядочные валы студеного океана. Снизу на кабины было страшно смотреть. Неистовые взрывы ветра били снежными залпами, на время скрывая их от глаз, а когда они снова появлялись на фоне низких черных туч, то казалось, что тучи стоят на месте, а башни со стрелами и массивными стальными опорами быстро движутся навстречу ветру. От этого зрелища кружилась голова, и каждый, кто был внизу, невольно думал: «Не дай бог очутиться сейчас там, лучше уж сразу в гроб...»