Марк видел: Беседин еле сдерживается, у него даже под глазом задергалось от этого сдерживаемого волнения. Не до конца понимая, откуда у Беседина такая острая к нему неприязнь, он смотрел на бригадира удивленно и даже чуть растерянно. А Илья продолжал:

— Так вот, я спрашиваю у тебя, Талалин, откуда ты тут такой взялся, а?

— Мы же вместе с вами летели, Илья Семеныч, — попробовал отшутиться Марк. — Разве вы не помните?

— В вертолете рядом сидели, по правому борту, — сказал Байкин.

— Ты ему еще место у окна не хотел уступать. Забыл, что ли? — усмехнулся Думин.

А Баклан добавил:

— Такая холодина хоть чью память заморозит. Вот и получилось, что бригадир наш теперь удивляется: откуда, дескать, появились тут разные людишки.

Илья, будто ничего не слыша, продолжал в упор смотреть на Марка. Спокойствие Талалина накаляло его еще больше. Он ненавидел Марка сейчас так, как редко кого ненавидел. За все. За все. За то, что понимал: Марк ни в чем ему не уступит, это не Харитон и даже не Костя Байкин, который хотя и ворчит, но почти всегда делает то, чего хочет бригадир. По крайней мере делал раньше, пока не было Талалина. Ненавидел за то, что Марк уж очень быстро завоевал симпатию сварщиков. Это бесило бригадира. Он не привык с кем бы то ни было делить свой авторитет, ему надо было всегда быть первым. Марк мешал этому. И, наконец, Илья ни на минуту не забывал, как Талалин унизил его там, в доках, когда речь шла о дополнительной оплате за работу на этом проклятом Шпицбергене. Такого ведь никогда еще не было, чтобы бригада отказывалась от своих личных выгод. А тут вдруг этот чистоплюй всех взбаламутил, и он, Беседин, остался в дураках. Еще тогда Илья дал себе твердое слово: «Я тебе все припомню!»

Марк сел на топчан, закурил. Беседин продолжал стоять все в той же напряженной позе и наблюдал за Марком. Ему хотелось бросить Талалину такое, чтобы тот взорвался, стал кричать.

— Хочешь, Талалин, я скажу, кто ты такой есть? —

Беседин тоже закурил и выпустил тугую струю дыма через уголок рта. — Хочешь?

— Пожалуйста, Илья Семеныч. Послушаю.

— Послушай. Ползают еще по нашей грешной земле такие типы, которые норовят на чужом горбу в рай въехать. Вот ты как раз один из таких типов. Понял меня?

— Не понял, — сказал Марк. — Что-то не доходит.

— Врешь, доходит! — Илья криво усмехнулся и через уголок рта выпустил дым. — Все до тебя доходит, Талалин. Ты не дурак. Почему пришел именно в бригаду Беседина? Случайно? Тоже врешь! Разнюхал, что бесединцы гремят, и сразу уловил: раз гремят — значит, у каждого сварщика в кармане не пусто. Пойду туда. И пошел. Прикинулся простачком... Я, мол, парень-рубаха, берите, не прогадаете... А оказался сволочью. Сволочью. Понял?

Беседин вдруг сорвался с места, подскочил к Андреичу и схватил его обмороженную руку:

— Ты это видал? Ради чего человек страдает? Ради красивых глаз Смайдова? А? Чего молчишь?

Марк встал. Бросив папиросу в печь, некоторое время смотрел, как обугливается картонный мундштук. Потом взглянул на Беседина и тыльной стороной ладони провел по лбу. Лицо его слегка побледнело, на нем сейчас не осталось и следа того полуиронического добродушия, с которым он минуту назад глядел на бригадира.

— Я н-никогда не был вегетарианцем, Беседин. — Как всегда, когда его захлестывало крайнее волнение, Марк начал заикаться. — Ты меня понимаешь? И н-никогда не прощал оскорблений. Такой уж я есть. Извинись, Беседин.

— А е-если не извинюсь? Т-тогда что? — зло передразнил Марка Беседин.

— Не паясничай, Илья! — крикнул со своего места Костя Байкин. — Не подличай!

— А ты заткнись! — Беседин резко повернулся к Байкину и так же резко махнул рукой. — Заткнись, понял? Это принципиальный разговор.

— Правильно, Илья Семеныч! — сказал Харитон.

Он уже забыл о той пилюле, которую проглотил там, в доках, и снова полностью поддерживал бригадира.

— Правильно, — повторил Харитон. — Разговор принципиальный. Нечего совать рыло не в свои дела, кому по штату не положено. Много их развелось, таких...

— Ты тоже заткнись! — бросил Беседин, не глядя на

Езерского. — Без адвокатов как-нибудь обойдусь. — И к Марку:—Так что, Талалин? Ты, кажется, хотел высказаться? «Никогда не прощал оскорблений...» А знаешь ли ты, что мне начхать на твои принципы? И на то, прощаешь ты или не прощаешь, мне тоже начхать. Понял?

— Понял, — негромко ответил Марк.

Он вдруг почувствовал, что как-то сразу успокоился. Может быть, потому, что теперь ему до конца стало ясно, кто таков Беседин. Не осталось никаких загадок, бригадир сам поставил все точки над «и». Все то невольное уважение, которое Марк испытывал к нему, как к искусному мастеру, исчезло. Степан Ваненга оказался прав: Беседин обыкновенный сквалыга, ни больше, ни меньше. В общем — Харитон.

— Я все понял, — повторил Марк. — Ты даже не подлец. Ты просто второй экземпляр Харитона. Хотя, может, я и не совсем прав: Харитон, кроме денег, ничего не любит, а ты еще любишь и власть. Да-а, это ты любишь, Беседин. Показать себя сильным, необыкновенным, подмять под себя любого. И знаешь, что страшно? Кто не знает тебя, может поверить: Беседин и вправду человек необыкновенный... Я ведь тоже вначале этому поверил. А теперь...

Марк присел на корточки, протянул к печке руки и, казалось, забыл о Беседине. Илья тоже некоторое время молчал. В позе его, в том, как он шумно выпускал изо рта дым папиросы, нельзя было не заметить крайнего напряжения. Он походил сейчас на мину: зацепи нечаянно невидимый волосок — и взрыв! И все полетит к черту!

— Илья!

Костя Байкин решил как-то разрядить это ожидание взрыва, но Беседин резко, коротко взмахнул рукой: молчи!

За окном поднималась пурга. Билась в дверь, в стены, взметала сугробы. Казалось, дрожал весь остров. И еще казалось: там, за порогом этой маленькой деревянной избы, нет уже никакой жизни. Все закрутилось в хаосе, пурга в клочья разорвала все живое и мертвое, все расшвыряла по сторонам, и ей осталось прикончить вот только этот ничтожный терем-теремок, в котором почемуто еще кипят страсти...

И вдруг Беседин сказал так уверенно, точно речь шла о давно решенном вопросе:

— Слушай, Талалин, завтра утром, когда будем идти на работу, прихвати свое барахлишко... Не понял? В общем, будешь жить на угольщике. Смайдову скажем, что здесь слишком тесно. Нечем дышать.

Марк поднял голову, спросил:

— Кому нечем дышать?

— И мне, и тебе, — ответил Беседин. — А вернемся домой — ищи себе место в другой бригаде. Точка.

— Правильно, — сказал Харитон. — Так будет лучше для всех.

— Да, так будет лучше для всех, — подтвердил Илья.

Марк взял в руку кочергу, пошуровал в поддувале.

Хотел сразу крикнуть: «Не выйдет!» Но ждал, что скажет бригада. Может, все хотят, чтобы он ушел? Может, и вправду он пришелся не ко двору. Почему даже Костя Байкин молчит сейчас и не возражает Беседину?

Марк швырнул кочергу, поднялся, минуту постоял в нерешительности, потом молча направился к своему топчану и выдвинул из-под него чемоданчик. Бросил в него две книжки, полотенце, мыльницу, рассеянно поискал глазами еще что-то и, не найдя, захлопнул крышку...

Теперь оставалось одеться и идти. Конечно, на корабле место найдется. В крайнем случае устроится в машинном, там часто прогревают дизели и всегда тепло. Перебраться на угольщик не страшно, страшно другое: он-то думал, что все, кроме бригадира и Езерского, относятся к нему по-дружески. Он был почти уверен в этом.

Марк подошел к вешалке, снял кухлянку и молча стал одеваться. Он как-то весь расслаб от захлестнувшего его чувства обиды. Ему даже показалось, что он болен: непонятная слабось в руках, ноги вздрагивают, словно от озноба, гудит в голове. Или это пурга?..

Не оглядываясь, он медленно пошел к двери. Очень медленно, все чего-то ожидая. Вот так же он уходил от Марины. И тогда, как сейчас, думал: его окликнут. Не могут не окликнуть. Марина тогда промолчала. Теперь молчат они...