Полчаса назад ходил Вынукан к Вуквутагину. Даже не узнал старика. Обычно Вуквутагин как неживой: сидит, все время о чем-то думает. А тут вдруг ожил. Орден, который на фронте получил, сияет, пуговицы на гимнастерке, как снег на солнце, горят, сапоги тоже блестят.
— Собираешься? — спросил Вынукан.
— Собираюсь, однако. Весело на душе, будто молодым опять стал. Петь от радости хочется.
Вынукан усмехнулся: «Ты, Вуквутагин, свое уже отпел. Теперь нам петь», но решил, что не стоит в такой день старика обижать, он же от чистого сердца радуется, по глазам видно. Сказал, улыбаясь:
— Ты как придешь на свадьбу — прямо за главный стол садись. Тебе первый почет, Вуквутагин.
— За главный стол, обязательно, — согласился председатель.
— Вот так он и сказал, — гордо проговорил Вынукан, глядя на Райтынэ. — Ты зачем это платье вытащила? Оно мне не нравится. Брось в сундук. Другое наденешь, то, что черное.
— Кто ж на свадьбу черное платье надевает? — удивилась Райтынэ. — На свадьбу белое надевают.
— Я говорю: черное! Мне черное нравится.
Он вырвал из ее рук белое платье, швырнул в угол чума. И еще раз сказал:
— Черное. Мне нравится, однако. Ты слышала?
Райтынэ послушно кивнула:
— Ладно. Черное.
У нее было какое-то странное выражение лица. Какое именно, Вынукан не мог понять. Жалобное, что ли? Или покорное? Так или иначе, Вынукану это нравилось. Ведь совсем недавно с Райтынэ и разговаривать-то было трудно. Чуть что — сразу вспыхнет, ощетинится. А вот сейчас совсем другое. Настоящая жена. Хорошо. Чувствует, однако, силу мужа.
И чтобы еще раз убедиться в своей силе и в ее, Райтынэ, покорности, Вынукан приказал:
— В клуб придешь в бакарях. Туфли не надо.
— В бакарях? На свадьбу?
— В бакарях. На свадьбу. Я так хочу.
И опять она послушно улыбнулась:
— Ладно. В бакарях...
«Ну вот, все правильно, — подумал он. — По-другому нельзя. По-другому живут дураки. Баба любит, чтобы ею командовали. Если не командовать, все пойдет к черту.
И тогда бабу не удержишь. Степка Ваненга удержал?»
— Я пошел, — сказал Вынукан. Даже не сказал, а бросил через плечо. — Распоряжаться. Приходи в клуб ровно в девятнадцать ноль-ноль. Встречу у входа. Все тебе понятно?
— Да. В девятнадцать ноль-ноль. Все мне понятно.
На «главном» столе чего только не было!
Рядом с розоватыми ломтиками мороженой оленины дымились паром огромные куски вареного мяса, по соседству с пузатыми бутылками чистого спирта стояли графины прозрачной как слеза «Столичной», на большом блюде красными бисеринками искрилась кетовая икра, которую Вынукану привезли из стойбища, расположенного у самого моря.
В центре стояла бутылка шампанского, по краям — два больших самовара. Лежала на столе и кета соленая, и кета мороженая, стояли открытые банки рыбных консервов, даже бумажные салфетки торчали из стакана — такое Вынукан видел в ресторане в Архангельске.
Не было, правда, ни вилок, ни ножей. Этого не нужно: каждый гость придет со своим остро отточенным ножом, было бы что резать.
Столы, стоявшие внизу, выглядели хотя и победнее, но все же и на них хватало и выпивки, и закуски: Вынукан — человек щедрый, пускай это все видят. И пускай думают: у Вынукана шибко много денег, гляди, как столы накрыл! А то, что он истратил на это все свои сбережения и что чуть не плакал, когда вытаскивал их из сундука, — разве кто узнает, однако? Никто не узнает, даже Райтынэ...
Первым пришел в клуб древний старик Курликуй, бывший шаман. Лет сорок назад Курликуй был в почете, имел сотни две своих оленей, носил — не по-ненецким обычаям — высокую соболиную шапку. Даже золотишко, как говорили, водилось у Курликуя, и свой склад песцовых шкурок был — мзда за шаманство...
Но все это в далеком прошлом. Сейчас на Курликуе старая, изодранная малица, невесть каким чудом попавшая к нему буденовка с теперь уже вылинявшей звездой и дырявые, подшитые оленьей кожей валенки. На поясе — нож и трубка, за пазухой — кисет с табаком. Вот и весь Курликуй, бывший шаман.
В числе приглашенных Курликуй не числился, поэтому Вынукан спросил:
— Ты зачем пришел, однако? Шаманить?
Курликуй коротко просипел:
— К тебе пришел... Водку пить.
— Не будет тебе водки, — заявил Вынукан. — Уходи.
— Не буду уходить, — сказал шаман. — Я гость.
Вынукан взял его за шиворот, поволок было к выходу, но шаман вдруг упал, забился в истерике.
— Дурак, — сказал Вынукан. — Не кричи. Садись вон туда, за самый последний стол.
Так же внезапно, как и началась, истерика кончилась. С необыкновенным для его лет проворством шаман вскочил и вприпрыжку побежал к столу...
Потом, когда на часах было уже без пяти семь, пришел дядька Вынукана, Валей, бездельник и пьянчуга. Вынукан показал ему на стол, где сидел шаман:
— Туда!
Валей сел рядом с Курликуем и сразу же потянулся к спирту.
— Не трогай! — прикрикнул Вынукан.
Валей вздрогнул и положил руки на стол, как ученик кладет руки на парту. Шаман, взглянув на Валея, тоже положил руки на стол.
Так они и сидели, послушные, нетерпеливые, жадные, угодливо улыбающиеся Вынукану, когда он бросал на них взгляд, ненавидящие его за то, что он обращается с ними как с собаками.
Девятнадцать ноль-ноль... Девятнадцать десять... Девятнадцать двадцать...
Вынукан, его мать и отец сидят за «главным» столом на сцене. Шаман дремлет. Валей украдкой грызет кусок мяса. Две тетки, помогавшие матери готовить, стоят в сторонке, скрестив на груди руки...
— Опаздывают люди, однако, — замечает отец. — Шибко опаздывают. И Райтынэ нету...
Вынукан молчит. Он еще не знает, что могло случиться, но тревога все больше охватывает его, кровь то больно стучит в висках, то леденеет, и тогда Вынукану кажется, что сердце его вот-вот остановится. Почему нет Райтынэ? Почему нет Вуквутагина? Почему нет никого? Разве он не сказал каждому: в девятнадцать ноль-ноль? Сказал! Все знают!
Вынукан наливает почти полный стакан водки и залпом пьет. Валей за последним столом пьет из горлышка. У Валея от жадности дрожат руки. У Вынукана от нервного напряжения тоже дрожат руки.
Вынукан кричит:
— Пейте все!
Шаман испуганно открывает глаза, мгновенно глядит на Вынукана, потом жадно тянется за бутылкой.
И вдруг в клуб пришел Хэнча. Веселый, свежий, в запорошенной снегом новой кухлянке, с трубкой в зубах. В глазах у Хэнчи немножко пьяные чертики, лукавство и какая-то отчаянная лихость.
— Я пришел! — еще с порога крикнул Хэнча. Прислушался к глухому эху и добавил: — Я пришел — Хэнча!
И ударил себя в грудь.
— Здравствуй, Хэнча, — сказал Вынукан. — Иди сюда, будешь сидеть за главным столом. Ты молодец, Хэнча, первым пришел ко мне на свадьбу... Эти, — Вынукан пальцем ткнул в сторону Валея и Курликуя, — не считаются. Ты, Хэнча, первый. За главным столом сидеть будешь. Вот так...
Сразу ожил Вынукан. Пришел Хэнча — придут и другие. А Райтынэ он завтра проучит! Он ей припомнит, как она, скверная баба, заставила его волноваться! Он выбьет из нее всю дурь, она еще узнает, кто такой Вынукан!
Хэнча взобрался на сцену. Остановился у стола, прищелкнул языком:
— Уй как много всего, однако! Ты — как царь, Вынукан!
Вынукан молчал. Думал: «Может, все-таки Хэнчу не надо за главный стол... Хэнча — простой пастух, ему и внизу будет хорошо. Шибко много чести для Хэнчи...»
Все же сказал:
— Садись, Хэнча. Другие скоро придут?
И тогда Хэнча извлек из рукава кухлянки бумажку, жестом великого посла протянул ее Вынукану:
— Тебе депеша, однако. Срочная!
Вынукан развернул бумажку, начал читать:
«Вынукан! Мы не можем прийти на твою свадьбу. Ты, Вынукан, не обижайся: мы пришли бы, но у нас никак нету времени. А ты приходи на нашу, однако, свадьбу. Приглашаем тебя. У нас много людей — почти все люди стойбища. Степан Ваненга, Райтынэ».
Вынукан опустился на скамью. Потер бумажкой лоб. Поглупел он, что ли? Почему не может понять, что тут написано?.. «Приходи на нашу, однако, свадьбу...» Какую свадьбу? Какая Райтынэ? Черти, дураки, нашли время для шуток!..
