На восьмой день Дашенька наконец вышла из комнатушки. Мать сидела за столом, опустив голову на руки. Измаялась, видно, измоталась болью дочери. Ей не было еще и пятидесяти, а голова вся седая, как у старухи. И глаза выцвели, поблекли.
Дашенька села напротив, спросила:
— Чего пригорюнилась, мам?
Мать подняла голову, посмотрела на дочь:
— Легче?
— Прошло, — сказала Дашенька. — Отпустило.
— Ну, слава те господи, — вздохнула мать. — Я вот тебе тут апельсинов купила, позавчера еще. Ждала все...
— Спасибо, мам. Не хочу... Потом.
Мать удивилась. Обычно, когда «отпускало», Дашенька сразу же преображалась, оживала. А сейчас...
— Что еще с тобой, доченька?
— Ничего, мам. Все будет хорошо, ты не беспокойся... Ну, улыбнись, мам. Ты устала со мной? Очень устала? —
Дашенька положила ладонь на руку матери, погладила. — Измучила я тебя, бедненькую... Ты не сердишься на меня?..
— На работу скоро пойдешь? — спросила мать. — Или продлить больничный?
— Не надо продлевать. Уже все. А работать не буду. Там не буду. Не хочу... — Помолчала, подумала. — А чего хочу — сама не знаю. Уехать бы куда-нибудь, мам, подальше. Давай уедем, а? Продадим свой домишко и уедем. В тайгу куда-нибудь, в таежную деревушку. Или в тундру к саами. Работы везде много...
Мать промолчала.
Вскоре Дашенька ушла.
У входа в контору она увидела толпу людей, обступивших какое-то объявление. Протиснувшись, Дашенька стала читать. В шесть часов вечера — общее собрание рабочих и служащих артели. Выдвижение кандидата в депутаты городского Совета.
Она уже хотела уйти, но вдруг услышала:
— Говорят, выдвигать будем начальника цеха Беседина. Илью Семеныча.
Илью Семеныча? Его? Может быть, она ослышалась?
— Растет человек! — воскликнул кто-то рядом с Дашенькой. — Не по дням, а по часам растет. Вчера только в доках дали человеку под зад коленом, сегодня — кандидат в депутаты.
— Так этого же нельзя делать! — крикнула Дашенька. — Нельзя! Он очень плохой человек. Нечестный он, Илья Семеныч. Я знаю!
На нее смотрели удивленно и сочувствующе. Дашенька и сама небось не знает, что говорит.
Дашенька вдруг почувствовала, как кто-то осторожно потянул ее за руку. Она обернулась и увидела Игната Михайлова, безногого токаря.
— Здравствуй, Дашенька, — приветливо сказал Игнат. — Как здоровье?
— Хорошо, дядя Игнат. Спасибо вам... Это правда, что Илью Семеныча?..
— Погоди, дай я на тебя посмотрю. Похудела немножко. Ну, ничего, поправимся...
А сам все тянул ее за руку из толпы. Дашенька послушно шла за ним, по пути раскланиваясь с рабочими.
И вот они остались вдвоем. Игнат с хорошей улыбкой взглянул на девушку, сказал:
— Значит, говоришь, хорошо? Рад за тебя, Дашенька. А мы тут наскучались без тебя. Думали, что ты уж и забыла нас всех...
— Не забыла, дядя Игнат. Только уйду я от вас. Совсем уйду. Не буду больше работать.
— Не будешь? Это ж почему? Не нравимся мы тебе?
— Что вы! Я привыкла к вам. А вот... Я не могу сказать, дядя Игнат, не спрашивайте. Хорошо?
— Ну что ж, не буду. А ты почему об Илье Семеныче так говоришь? Я-то думал, ты уважаешь его. Думал даже, что дружите вы с ним.
— Дружу?
Игнат заметил, как потемнело ее лицо. И глаза потемнели. Будто он неожиданно обидел ее и она не может этого скрыть. «Ой, чует мое сердце, насолил ей этот мерзавец Беседин, — подумал Игнат. — Когда это было, чтобы Дашенька о ком-нибудь слово плохое сказала? Муху девушка без нужды не обидит, а человека — и подавно! Не сыграл ли «кандидат в депутаты» с ней плохую шутку? Голову тогда открутить тебе за это мало, подлец!..»
Но как спросить об этом девушку, не обидев ее? Вон какая буря бушует в ее душе — простым глазом видно. Все обострилось в ней, все натянулось. Одно неосторожное слово — и что-то оборвется, и что-то больно ударит...
Как ни хотелось Игнату узнать побольше о Беседине, как он ни был уверен, что тот обидел Дашеньку, расспрашивать ее об этом он не стал. Боялся сделать девушке еще больнее: ей и так не по себе.
Сказал серьезно, без улыбки, чтобы она не подумала, будто он шутит:
— А уходить от нас не надо, Дашенька. Мы все любим тебя и... в обиду не дадим. — Помолчал немного, подумал и добавил: — Тебе отдохнуть бы надо. Поехать в санаторий... Я вот займусь этим...
Беседин стоял у окна в кабинете Климова и смотрел во двор. Увидев около объявления группу людей, спросил не оборачиваясь:
— Знают, кого выдвигать будут?
— Шила в мешке не утаишь, — засмеялся Андрей Никитич. — А ты что — не уверен в себе?
Илья пожал плечами.
— Совесть моя чиста, Андрей Никитич. Работаю я тоже вроде не хуже других... Чего ж мне бояться? Может, конечно, какой-нибудь тип из зависти гадость устроить, так от этого не оградишься.
Вдруг Илья увидел Дашеньку, которую куда-то вел Игнат Михайлов. Вот они остановились в сторонке от всех остальных, стали о чем-то говорить.
«О чем?.. Что она может рассказать Игнату? Неужели все выболтает? Будет тогда дело! Зря я все-таки с ней так обошелся, — подумал Илья. — По-другому как-то надо было...»
Он нервно прошелся по комнате. Хотел что-то сказать Климову, но тот был занят бумагами.
Илья опять подошел к окну. Игната уже не было. А Дашенька продолжала стоять все на том же месте. Потом она направилась к скамье, села, положив руки на колени. «Меня, что ли, поджидает?» — подумал Илья. Но Дашенька, посидев всего минуту-другую, встала и медленно, будто о чем-то раздумывая, пошла к калитке. Илья облегченно вздохнул: «Наверное, у нее еще не кончился бюллетень и она заглянула в артель просто так, от нечего делать. Может, проваляется еще недельку?»
А Дашенька решила сходить в поликлинику, оформить больничный листок. Правда, это надо было сделать еще вчера, но она надеялась, что Климов ругаться не станет. Он никогда ее не ругал, и Дашенька была ему благодарна за это.
Да разве она благодарна только Андрею Никитичу? Вот и дядя Игнат говорит: «Мы все любим тебя и в обиду не дадим». Рассказать бы все дяде Игнату. Он хороший, он посоветовал бы, что ей делать теперь. А сама она ничего не придумает. То ей кажется, что лучше всего — это уехать. В тундре, говорят, теперь много разных строек, работу там найти очень просто. И никто там ни о чем не будет знать.
Дашенька совсем уже останавливалась на этом решении, но потом вдруг к ней приходила страшная мысль: а ребенок? У нее ведь спросят: чей он? Кто его отец?
«Куда же ехать? — думала Дашенька. — Разве где-нибудь скроешься от людей?.. Самое лучшее — это наложить на себя руки. Тогда сразу все кончится. Сразу. И тогда никто не станет смеяться, а все будут ее жалеть, и говорить, что не она в этом виновата, а Беседин, потому что он — негодяй... И никто его не простит...»
От этой мысли Дашенька холодела, но в то же время у нее сладко замирало сердце. Вот ведь как она хорошо придумала! Все ее мучения кончатся, а Беседин будет терзаться. «Смотрите, — скажут люди, показывая на него пальцами, — это и есть Илья Семеныч, тот самый негодяй, из-за которого умерла Дашенька! А ведь ее все любили. Если не верите, спросите у Игната Михайлова...»
Дашенька остановилась на перекрестке. Она вдруг забыла, куда идет, и теперь силилась это вспомнить. Домой? Или в контору? Но контора в другой стороне, зачем же она ушла от нее так далеко?.. Вот беда!
Дашенька не слышала пронзительного свистка милиционера, не слышала она и отчаянного сигнала машины, прямо на нее мчащейся. А когда совсем рядом с ней взвизгнули тормоза, Дашенька оцепенела, не зная, куда бежать. Ей показалось, что машины наползают на нее сразу со всех сторон и в каком бы направлении она ни двинулась — везде ее ожидает одно и то же.
— Ну и пусть! — крикнула Дашенька, закрывая лицо руками. — Пусть!
Она даже хотела упасть на мостовую, под самые колеса машины, чтобы все скорее кончилось. Но кто-то не дал ей этого сделать. Кто-то рванул ее на себя так резко, что Дашенька вскрикнула от боли. И тут же почувствовала, как струя тугого ветра скользнула по ее лицу: машина промчалась в десяти — пятнадцати сантиметрах от ее ног. И перепуганный насмерть шофер крикнул что-то обидное и злое.
