металлургического комбината. Кроме того, переводит с английского,
итальянского и французского. Из вестников, из заграничных журналов и
справочников по науке и технике. Кстати, в прошлом она миллионерша.
- Разыгрываешь меня? А, ты подумал - мне скучно? Нисколечко. Почему-то
мне никогда не бывает скучно. Бывает досадно. Иногда жить не хочется. Раз,
примерно, в столетие. Но скучно - никогда. Так что ты не развлекай меня.
- Неужели бывает так, что тебе на самом деле не хочется жить?
- Да.
- Поразительно... У девчонки... Не вижу причин.
- И не можешь видеть: от вашего города до нашего три тысячи километров.
Притом не думаешь ты обо мне.
- Отчим?
- Отчасти.
- Парнем я с ним дружил. Плохого не запомнил. Скромный. Верно, молчун...
В международную политику все вникал.
- Не верится. Скорей автомашины будут интересоваться политикой, чем он.
Ему никого и ничего не надо - только водку. Если бы ему подарили цистерну
водки, он бы пил, пил, стал бы обливаться водкой, плавал бы в ней и в конце
концов с удовольствием утопился.
- Не преувеличиваешь?
- Нет. Когда ему надо наскрести денег на бутылку, он готов перевернуть дом
и поубивать нас. Правда, что на войне давали каждый день по сто грамм водки?
- Давали.
- На войне приучился.
- Мог. Но мог и отучиться. Я тоже не в тылу сидел.
- А в себе ты вины не видишь?
- Какой?
- Не надо притворяться.
- Было бы довольно просто...
- Зачем ты бросил маму и меня?
- Не стоит вникать.
- Раз я из-за этого страдаю, значит, нужно вникать. Ты все-таки скажи:
почему ты сбежал от нас с мамой? Я, может, приехала сюда для того, чтобы
узнать это.
- Папка не сбегал, - сердито сказал Игорешка. - Он всегда с нами.
- Сынок, пломбир вкусный. Кушай, покуда не растаял.
- Чего она? Машка-бабашка.
- Мама чудесная! Ничем тебя не оскорбила, а ты бросил ее. Даже записку не
оставил. Мы думали - тебя бандиты убили. Как мы разыскивали тебя! Ты
прислал перевод, знаешь, как мы обрадовались! Не деньгам, а тому, что цел. А
ты нас бросил. Зачем, скажи? Разве мы заслужили? Разве мешали тебе?
- Я души в вас не чаял!
- Ну?
- Бессмысленно... Не надо... Бывают незадачи в отношениях. Лучше
молчать...
- У честных людей не бывает.
- И у честных. Негоже касаться.
- Стыда боишься?
- Машка-бабашка, отвяжись от папки.
- Ты, Игорешка, маленький. Помалкивай. Ладно?
- Пусть не задирается.
- Отвечу, но не сейчас. Покуда ты в том возрасте...
- Уже в том возрасте, когда пропускают на картину «Ночи Кабирии».
Показала паспорт - и пропустили.
- Имеешь право. А я бы на твоем месте не стал ходить на такие фильмы.
- А жизнь?
- Что - жизнь?
- На жизни не напишешь: «Дети до шестнадцати лет не допускаются».
- Что верно, то верно. Плохо тебе там. Как бритва режешься.
- Там я не режусь. Там меня полосуют, а я молчу.
Собираясь к отцу и затем в пути Маша мечтала выяснить тайну его
исчезновения, обернувшуюся для матери и для нее долгой бедой и мучительной
загадкой. В ее воображении выведывание причины происходило тонко, без
настырности. Она не допускала, что отец будет умалчивать о том, что стряслось
столько лет назад.
Но случилось именно то, чего она никак не ожидала. И в ней поднялось
ожесточенное недоумение, возникшее с малолетства, и она никак не могла
примирить свое желание с отцовым ласковым умиротворением и состраданием,
отодвигающим ее в неведение, гнетущее и больное. Она не ожидала от себя, что
встанет и быстро выйдет из ресторана.
Очередь на теплоход разбухла, стала длинней. Маша вертко двигалась в
горячей толпе. Какое-то слепящее чувство владело ею, и она не различала лиц,
проплывающих мимо, и даже не узнала, хотя и останавливала на нем взгляд,
Владьку, который вел за собой магниево-седую старуху.
Едва Маша успела проскочить сквозь поток пассажиров - ее догнал отец.
Корил за вспыльчивость, просил вернуться в ресторан. Маша молчала. Ей
казалось, что ее душа каменеет от презрения к нему.
Он пошел расплатиться с официантом и забрать Игорешку, а ей спокойно
велел никуда не уходить. Это подстегнуло ее гнев. Она спустилась вниз и
побежала по береговым плиточным камням. И чем быстрей бежала, тем веселей
становилось на сердце. Минуя розовый дебаркадер, подскочила, взбрыкнув
ногами. И оглянулась на улюлюканье, раздавшееся на воде. Улюлюкали парни,
удившие с плоскодонки. Успела засечь, что кто-то чешет вслед за ней по берегу.
Не разобрала кто, а когда оглянулась, узнала Владьку.
Владька догнал Машу возле голубого дебаркадера.
- Странное ты создание, - выпалил он и пошел рядом, успокаивая дыхание.
- Ты что, караулил меня?
- Самомнения тебе не занимать.
- Ты хотел сказать - красоты?
- Хмы-хмы. Чудная, Константин Васильевич попросил тебя догнать. Мы с
бабушкой только зашли в ресторан, он показал на тебя в окно и послал в
погоню.
- Слушай, Владька, ты на кого-то похож. Погоди. В ресторане я видела
бывшую миллионершу. С ней брат. Между ним и тобой сходство.
- Его мать и моя бабушка родные сестры.
- Его мать и твоя бабушка... Если бы была жива мама моей мамы, а у нее -
сестра, а у этой сестры был бы сын, то кем бы доводился ей... Постой. Если бы...
- В шахматы не играешь. По математике три с натяжкой.
- Тоже мне оракул. Ты доводишься племянником ему и Наталье Федоровне.
- Точно.
- Почему их зовут французами?
- Приехали из Франции.
- Как туда попали?
- Попали их родители. И там появились на свет тетя Наташа и дядя Сергей.
- А как они все-таки попали во Францию?
- Эмигрировали.
- Для чего?
- Для спасения собственной жизни.
- От кого?
- Разумеется, от революционных масс.
- А что они сделали революционным массам?
- Неумеренное вопросничество простительно на стадии оспы-ветрянки.
- Ох-ох, до чего культурно!
- Повремени с иронией. Должна быть мера любопытства.
- Зачем?
- Как тебе... Я... Я догадался: ты обиделась на Константина Васильевича и
удрала из ресторана, но я не задал ни одного вопроса ни ему, ни тебе. Узнается.
Не узнается, стало быть, ваша размолвка несущественна и не представляет
морального и философского интереса. И второе: люди любят самораскрываться.
В моменты самораскрытия обнаруживается их сердцевина. Вопросничество, на
мой взгляд, обнаруживает только поверхность.
- Спасибо. А теперь иди в ресторан.
- Я подожду Константина Васильевича.
- Очень ты исполнительный!.. Да, профессор, объясните, кто такой Галуа.
- Опять?
- Не сердитесь. Я...
Улыбаясь, Маша крутанула пальцем у виска.
- Оно и заметно.
- Владька, сколько тебе лет? Последний вопрос на сегодня.
- Предположим - шестнадцать.
- Я презираю своего отчима. Но он справедливо доказывает: чем человек ни
проще, тем умней.
- Ладно. Квиты. А ты, ты, знаешь, ты - ничего.
- А ты, ты, знаешь, ты - чего. Они рассмеялись. Им стало легко.
Маша наклонилась над камнями, выбрала плиточку поглаже и кинула.
Плиточка побежала по воде, загибая к отражению голубого дебаркадера.
- Ловко ты печешь блины, - удивился он. - Давай посоревнуемся.
Он торопился, камни попадались бугорчатые, корявые, пускал их излишне
сильно, и они то врезались в воду, то длинно скакали - редко «пекли блины».
Сначала Маша ликовала, потом стала огорчаться. Дразня Владьку про себя
тютей, искала для него тонкие ровные камни и показывала, как надо их бросать,
чтобы они долго и часто рикошетили. Он хмурился, принимая плиточки, и «пек
блины» все хуже. И когда от досады готов был закричать, вспомнил, что
