В один прекрасный вечер, проплывая мимо островов, зелень которых показалась нам необыкновенно чистой, мы различили на горизонте Сахарную голову и залив Рио в ореоле сияющего солнца.

Вот мы и у цели!

Сезон прошел как сладкий сон. Право же, это не поддается описанию. Система абонементов позволяла зрителям присутствовать в течение месяца на девяти спектаклях. Учитывая также, на скольких приемах мы побывали, нечего удивляться, что за несколько дней все перезнакомились, знали друг друга по именам. Мы стали «придворными актерами» для десяти-двенадцатн тысяч зрителей. В нашу честь устраивали празднества. Мы посещали университеты, школы, больницы.

Бразильцы, в особенности женщины, прекрасно понимают французский. Ночами я посещал школы самба-кариокка, а также учился танцам севера Ресифи. По забавной случайности я привез в Рио фрево Пернамбуку⁵⁸, чем завоевал исключительную дружбу знаменитого бразильца Ассиза де Шагобриана. Мы ходили с проводниками в джунгли, присутствовали при обрядах макумба. На обратном пути сделали привал на вершине Корковадо, чтобы полюбоваться восходом солнца над заливом Рио. Мы ощущали необыкновенный прилив сил.

Помнится, в какое-то воскресенье мы согласились на дополнительный утренник «Ложных признаний» и «Батиста» в десять тридцать... Доступные цены на билеты, почти символические. Мы вернулись домой после лесного кутежа в пять утра. У нас в ушах еще звучал тамтам, по которому били всю ночь напролет. Площадь была запружена людьми. Мы сказали сторожу у артистического входа:

— Вот мы и потрудимся не даром!

— Но, мсье, в зале уже полно народу. Эти, что перед театром, ждут, когда можно будет занять место тех, кто упадет в обморок.

Кончилось тем, что часть зрителей расселась на сцене, а мы наполовину разделись. Благодаря великодушному характеру бразильцев, их непосредственности театр преобразился в Карнавал Человечества.

В Сан-Паулу было то же самое.

Никогда не забуду час, проведенный на палубе теплохода в заливе Сантус. Шумы жизни. Одно море бахромой уходило в другое — банановое, пока красное солнце неприметно опускалось за горизонт.

Прощай, красавец! Мы так любили друг друга... 

Ведь второго такого нет!⁵⁹

В плавании я особенно внимательно присматривался к двум явлениям. Первое — плавный переход от дня к ночи. Я напряженно следил, когда именно он произойдет, и никак не мог уследить. В природе бывают моменты, когда, похоже, все замирает, не развивается, не меняется — предвосхищение вечности, и вдруг словно щелкнула пружина, и переход состоялся. Незаметно для глаза день приближается к ночи. И в тот момент, когда солнечный диск окончательно исчезает за горизонтом, свет, струящийся спереди, оборачивается приливом темноты, обволакивающей сзади, — ночь накинула свой плащ.

Второе явление — прибытие в порт. Меня всегда поражала медлительность, с которой корабль приближается, и не без основания, к причалу. Тем самым у меня было время внимательно наблюдать, когда именно магнитное поле земли коснется магнитного поля судна. Стоя у борта, сначала видишь картину, как на экране: пристани, снующие взад-вперед люди, а дальше — город, намечающийся на заднем плане, — плоская картина. Она незаметно приближается, растет, но все еще остается картиной. И вдруг, раньше чем успеваешь осознать переход, сам оказываешься внутри ее. И тут все становится объемным. Мы перешли от абстрактного к конкретному, от картины к жизни, от сна к трепету реальности.

Если до этого момента зрелище воспринимали зрение и слух, то теперь жизнь пробудила все наши чувства. Два магнитных потока столкнулись и взаимодействуют. Еще немного, и цепи прикуют судно к причалу. Именно на этой грани и возникает театр.

В Монтевидео труппа всегда переживает нервную депрессию. Не из-за приема или помещения. Если бразильцы — превосходные собутыльники и с ними можно смаковать оргии жизни, то уругвайцы обладают талантом дружбы. Между нами даже существует странное родство. Разве Изидор Дюкас — граф Лотреамон, Жюль Лафорг, Жюль Сюпервьель не из Монтевидео?

Театр Солис — один из приятнейших в мире. Он целиком сделан из дерева: словно находишься в скрипке. А между тем его вместимость — тысяча восемьсот мест!

Ветер, пробегающий по розовым водам устья Рио-де-Ла-Плата, прозрачность воздуха, плодородные земли, где пасутся стада белых и черных коров, похожие на чернильные пятна, — все это красиво, чарующе-таинственно.

Но здесь опадают листья. Когда мы покидали Францию, зима кончилась и мы уезжали от весенних дождей. А несколько дней спустя вкушали зной вечного тропического лета. Жаркое лето продолжалось и в Бразилии с ее пышной растительностью. Был уже июнь. Во Франции он самый красивый, самый богатый, самый насыщенный, самый веселый месяц, это разгар лета, тогда как здесь опадают листья. Осень, за которой приходит зима. У нас похитили наше лето. К тому же, оказывается, солнце движется тут в обратном направлении. У «нас», когда смотришь, — слева направо. Здесь — справа налево. И ходишь тут «вниз головой». А кроме того, уже дает себя чувствовать усталость.

В Монтевидео приходится обрести второе дыхание. Актеры хандрят, рабочие сцены переутомлены. Стоит пастуху проявить невыдержанность, и стада не собрать. Трижды совершали мы это путешествие, и трижды ситуация повторялась.

Ах! Как же хотелось нам проникнуть водным путем в глубь страны, к водопадам Игуасуидо самого Парагвая! Но жаловаться не приходится: даже вдыхать запахи континентов, и то вкусно.

В Буэнос-Айресе есть нечто от Парижа. Улица Флорида напоминает нашу Сент-Оноре. Мы играем в театре Одеон.

Зима. Прелестная молодая особа дарит мне в качестве сувенира пончо, связанное вручную индейцами Мендоса.

Наконец я получил желанную прогулку на суденышке, плывущем по бесчисленным каналам, бороздящим землю. У берегов гниют стволы деревьев. Нет-нет да и покажется сине-зеленая спина рыбы. Красота эстуариев. Равнина вровень с водной гладью — тонкие пленки на стеклянной пластинке господнего микроскопа. Все здесь на грани перехода от жизни к смерти, от пресной илистой воды к рассолу моря, к святому причастию. Грустная картина, окрашенная в краски заката солнца, — здесь он горизонтальный.

А вот уже и другое море — безбрежная нампа. Архипелаг estancias⁶⁰ — по углам их плоских крыш установлены пушки.

На дорогах валяются, напоминая подводные части кораблей, скелеты диких зверей, лошадей, быков или коров — жертв перегона в горы.

Здесь танцы уже лишены того сексуального исступления, какое мы наблюдали в Бразилии, — это либо меланхолия танго, либо изысканность танца с носовым платком.

Система абонементов и тут дала нам возможность познакомиться с местным обществом. Докладьг на юридическом факультете, визиты и беседы с молодыми театральными труппами. Напряженная программа выступлений. Надо сказать, правительство Перона не стремилось нам помочь. Эва Перон на представления не явилась. Костюмы в плетеных чемоданах не знаю кем разодраны. В Париже мне советовали не показывать «Процесса» Кафки. Я упорно стоял на своем. Именно Кафка и одержал победу. На гала-премьере нас пришел поздравить молодой человек — министр иностранных дел.

В «Займись Амелией» нам рекомендовали опустить некоторые реплики. Мы отказались. Когда восточпый принц представляет своего адъютанта: «Не знаю, как он проявит себя на войне, но в кортеже...» — в зрительном зале слышался приглушенный смех.

Последний вечер был просто потрясающим. Согласно легенде, публика распрягла лошадей и сама толкала карету Сары Бернар. Такую же почесть оказали и нам. Автобус, отвозивший нас в порт в час ночи, толкала молодежь, окруженная зрителями, — шаг за шагом до самой пристани.

За три месяца у нас с Леонаром не нашлось ни минутки хоть раз обменяться взглядом. Мы выбились из сил, выкладываясь без остатка. В порту наши взоры наконец встретились, нервы сдали, и мы бросились друг другу в объятья, рыдая от счастья.