Предложение Леви привело меня в восторг. Роль была значительной, и я восхищался Мадлен Рено. Я видел ее в «Детском саде». Она только что получила Большую премию Кино за исполнение главной роли в «Марии Шапделен». Она была настоящей кинозвездой и к тому же одной из королев Комеди Франсэз. К счастью, мои товарищи, поэты и анархисты, относились к ней с таким же восхищением. В моем клане ее принимали единодушно — и как человека и как актрису.

Итак, я пошел ей представляться. Она жила в Пасси в великолепном особняке — розовая обивка, занавески из стекляруса в современном стиле. Единственное, что я сделал, — это побрился. В остальном, не верьте злым языкам — не такой уж я был и грязный. И при всей своей робости от повадок «пумы» отказываться не собирался.

Мы мило побеседовали. Она спросила мое мнение об отделке ее гостиной. Не кривя душой, я ответил, что всего этого терпеть не могу. Мимоходом ввернул в разговоре несколько цитат. Настала ее очередь поддеть меня. Она была само очарование, с улыбкой ангела Реймского собора, карими глазами величиной с лесной орех и густыми ресницами. Но больше всего меня покорили ее обнаженные по локоть руки, показавшиеся аппетитными, как две горячие булочки.

Провожая меня, она спросила на пороге:

— Жан-Бенуа Леви хочет, чтобы мои волосы были темнее. Как вы считаете?

— На правах будущего любовника должен сказать, что мне нравятся ваши волосы как они есть.

Разумеется, речь шла о роли... но я люблю нет-нет да и ляпнуть какую-нибудь глупость. А может, я был немного очарован. Женщины любят нагловатых мужчин. Есть два способа оказывать им почтение: уважать их или относиться неуважительно.

Мы снимались в Жуанвиле. Я впервые купил себе машину — подержанный «Ситроен». Мадлен являлась как метеор за рулем своего «Тальбота» с открытым верхом. Был июль, погода стояла хорошая. Мадлен представила меня своему мужу, Шарлю Гранвалю, которым я восхищался еще раньше, и теперь он мне ужасно понравился. Подобно мне, он относился к разряду «безобидных анархистов».

В день, когда снимали большую любовную сцену, нас заставили вместе пообедать в отдельном кабинете перед бутылкой шампанского, чтобы мы лучше вошли в роль. Между съемками разных планов я сказал ей, что, в сущности, признаю только супружескую жизнь, хочу иметь театральную труппу, быть режиссером, нести ответственность за людей. Излагая свои идеи, которые она находила заумными, я не спускал глаз с ее обнаженных рук.

Наверняка я показался ей забавным. Сама же она была кокетлива и знала силу своих чувственных глаз. У них был взгляд, уходящий чуточку дальше, чем следовало, отчего ее губы внезапно набухали.

Словом, ничего из ряда вон выходящего. То была жизнь кино с ее поэзией. Ухаживанье за партнершей в порядке вещей, если герои фильма любят друг друга, и хорошо, если партнерша это позволяет. А в фильме «Элен» любовь к героине доводит меня до самоубийства.

Проработав три недели в павильоне, съемочная группа и актеры отправились «на натуру». В Гренобль, отель Ледигьер. Мадлен воспользовалась этим обстоятельством, чтобы прошвырнуться на юг. «Звезде» ни в чем отказа нет. А я воспользовался им, чтобы проехать через Турнюс. У меня сохранилось фото, сделанное в этот мой приезд, когда я говорю маме (прекрасно помню этот момент — подсознание отпечатало его в моей памяти):

— Я привезу тебе Мадлен.

Предчувствие? Любовь, приходя из глубины веков, тайком забирается в глубочайшие уголки? Бахвальство? Пари? Как знать. Во всяком случае, острое желание. Этого хотел сидящий во мне «зверь». Вот посмеялась бы Мадлен, если б знала. Впрочем, моя мама так и сделала.

Когда кипятишь воду, кастрюля начинает петь, потом довольно долго вода бродит, неожиданно закипает, и наступает метаморфоза — превращение в пар. До сих пор на студии мы пели, немножко бродили — чего греха таить. В горах Дофине наступила метаморфоза.

Снимались сцены поцелуев среди полевых цветов. Камера давно остановилась, а мы все целовались и целовались, забыв про всех на свете. Операторы вежливо похлопали нас по плечу... чтобы мы снова обратили на них внимание. А мы-то полагали, что никто ничего не замечает! Мы уже не отвечали за свои поступки. Тем не менее в один прекрасный день я совершенно прозрел.

Пока съемочная группа готовила следующий план, я объяснился в любви с той бесчувственностью, в какую впадаешь в решающие моменты жизни, — это было объяснение чинуши. Мы стояли посреди луга.

— Сущность вашего «я» совпадает с моей. Я принимаю вас навсегда. Сейчас ваша жизнь блистательна, но поверхностна. По сути дела, вы не счастливы. На душе у вас мрак. Моя жизнь тоже не налажена. Только вы могли бы заставить меня достичь цели. Мы поможем друг другу раскрыть свои возможности, и на душе у нас станет светло.

Разрыв тумана в горах — так называемое «окно» — всегда открывает желанные дали: это уже не вид, а видение! Я был как нельзя более искренен и уверен, что мое существо обращается к ее существу через меня, через нас обоих.

«Меза, я Изе, это я».

Конечно, мы должны пленить друг друга! Слиться воедино! Но как бы это ни было чудесно — этим все не исчерпывалось, нет и нет. Это шло издалека и должно было увести гораздо дальше. Нет уже ни будущего, пи прошлого — только вечное настоящее. Две половины существа, которые должны слиться воедино. Составить семейную пару.

— Увидев вас, я вас узнаю.

— Эй! Вы идете? Давайте! Снимаем.

И вот мы садимся на тандем, предоставленный нам фирмой. Я уносил Мадлен в себе. Сами того не подозревая, мы нажали на педали, отправляясь в путь, который продолжается и по сей день: тридцать пять лет поворотов, подъемов, торможений, сквозь ветры, через реки, моря, грозовые небеса, земли, «вокруг света»...

Возвращались мы через Турпюс. Мой «зверь» оказался прав. Потом Мадлен вернулась в свою семью. От Шарля Гранваля у нее был сын — Жан-Пьер. Впрочем, ее семейная жизнь была довольно сложной... Несколько недель спустя я отпраздновал в кругу родных свои двадцать шесть лет.

Три светлых года

По мнению сторонних наблюдателей, мы с Мадлен пришли из двух миров-антиподов. Я был молодым анархистом, наверняка «коммунистом», вихрастым, разнузданным типом, лишенным «моральных» принципов. Я выходец из мелкобуржуазной, мещанской, так сказать, крестьянствующей среды. Воспитан на «фовистах». Никому из актеров Комеди Франсэз в те годы и в голову бы не пришло посмотреть спектакли Дюллена. Нам в свою очередь никогда бы не пришло в голову подать на конкурс в консерваторию. (Впрочем, меня бы наверняка завалили, как произошло с Жуве.)

Жизнь Мадлен, наоборот, была четкой, как прямая линия. Девочкой она прочла басню на благотворительном празднике в Руаяне. Случайно присутствовавший тут Фероди посоветовал «маман» отдать ее в театр. «Маман» согласилась при условии, что дочь поступит в консерваторию, а затем попадет в Комеди Франсэз... «Только не в Одеон, а то придется переходить Сену!» (Позднее Мадлен из-за меня ослушалась мать. Известно, что из этого вышло.) Итак, девушка прошла первой по конкурсу в консерваторию и, закончив ее с первой премией, поступила в Комеди Франсэз. В Мадлен есть что-то от неизменного лауреата. Существо, у которого все получается само собой. Инженю шла по жизни со всепобеждающим изяществом — бульдозер наивной свежести. Таково внешнее впечатление.

Однако правда, если строго придерживаться фактов, выглядит иначе. Родившись в состоятельной буржуазной семье, обосновавшейся в Пасси, она — коренная жительница Иль-де-Франса. Ее отец, инженер, окончивший Центральную школу, блестящий ум, соавтор Жоржа Клода по открытию жидкого воздуха, умер, когда ей было два года. И вот, подобно мне, она лишилась отца. Ее мать, еще совсем молодая женщина, становится старшей сестрой для двух своих дочерей, как моя мать — для Макса и меня. И как мой дед, у них всем заправляет бабушка. Мама Мадлен, как и моя, думает только о любви. Впрочем, она обладала неслыханным обаянием: чувственная улыбка, глаза томные почти до неприличия, сверкающие белизной зубы. Обольстительнейшая особа!